Сергей Герман - Обреченность Страница 2

Остальные офицеры молчали, их сердца терзали неопределенность, страх, безнадежность.

На ночь Назаров устроился рядом с apxиepeeм, дряхлым и немощным. Укрыл его своей генеральской шинелью. В темной и тесной камере был слышен храп, густой, трудный, с присвистами, с клокотанием. Назарову не спалось. Он долго слушал в ночи храп и тревожное бормотание спящих людей.

Изредка его вызывали на допрос. Чернявый следователь в круглых очках допрашивал его без особого усердия, нехотя, будто для проформы. Что-то чиркал у себя на листочках. Уходил не прощаясь.

Однажды в полночь в коридоре затопали сапоги, загремели винтовки.

Из камер вывели семерых: атамана Назарова, Волошинова, генералов Усачева, Груднева, Исаева, полковника Ротта и войскового старшину Тарарина.

В темном коридоре у стен жался полувзвод красногвардейцев. Старшим — матрос с рябоватым лицом. На груди, крест-накрест, пулеметные ленты, на поясе — маузер.

Загребая кривоватыми ногами в брюках-клеш, балтиец подметал заплеванный пол.

— Куда нас?

— Куда... Куда. В штаб Духонина! — хохотнул один из красногвардейцев.

Старший оборвал:

— Не мели чего не попадя. В тюрьму вас переводят. Пошевеливайтесь!

Вроде не обманул матросик. Повели той дорогой, что вела к тюрьме. Подмораживало. Под сапогами сильно хрустел ледковатый снежок. Прошли последний домик на окраине и вдруг свернули с тропинки, что вела к тюрьме. Впереди лежал ростовский тракт.

Послышалась команда.

— Стой!

За спиной клацнули затворы.

— Раздевайтесь!

Генерала Назарова словно что-то толкнуло в сердце. Обидно стало, как в детстве. Обманули. Неужели так и закончится жизнь?

Поднял глаза к небу. Вверху в россыпи синих звезд светил месяц. А близко, сбоку от него прислонилась яркая крупная Венера. И потеплело на сердце. Ведь когда-нибудь это закончится?! Люди устанут убивать, и установится порядок. И начнется жизнь как жизнь, как у всех людей.

Матрос уронил себе под ноги, чугунно-глухо:

— По врагам революции... — взмахнул маузером. — Пли!

Грянул залп, офицеры упали.

Подсвечивая себе заранее припасенным факелом, убийцы собрали в узлы одежду убитых. Переругиваясь и похохатывая ушли.

Прошло полтора часа. На месте казни зашевелился Волошинов. У него было прострелены бедро и левая рука. Прочь! Скорее прочь от этого места. Подальше от холодных трупов.

Белея в ночи исподним бельем, пополз наугад по тропинке. Дополз до ближайшей калитки. Дом иногородних Парапоновых. Пачкая кровью ступени, с трудом забрался на крыльцо. Из последних сил поскреб в дверь. Через дверь раздался тревожный женский голос:

— Кто там?

— Откройте... Прошу... Я — Волошинов.

— Не знаем мы никакого Волошинова.

— Я ранен. Христом богом молю, помогите!

Дверь не открыли. Волошинов потерял сознание, затих.

Хозяйка накинула платок. Крадучись выскользнула в ночь.

Волошинов пришел в себя от топота копыт, конского ржания. Перед крыльцом трое верховых — казаки Петр Никулин, Василий Абрамов, Пшеничнов.

Соскочили с коней. Никулин сбросил с плеча винтовку, прижал приклад к плечу.

— Встать!

Волошинов, держась рукой за стену, стал приподниматься.

Хлестко ударил выстрел.

— Ба-бах!

Пуля опрокинула человека в окровавленном белье, и он упал навзничь, разбросав руки.

Бесчувственное тело подхватили за ноги и потащили по ступенькам. Голова билась о мерзлую землю, лицо в потеках крови волочилось по грязи. Тело притащили на место расстрела и бросили около трупов.

Набежали зеваки. Глазели на трупы. Волошинов снова шевельнулся. Он был еще жив. Кто-то побежал сообщить в милицию. Через час пришли трое рабочих завода Фаслера. Рабочий Карсавин в упор выстрелил Волошинову в глаз. Пуля разнесла затылок. Войсковой старшина Волошинов умер еще раз. Последний.

Через несколько месяцев его вдова пришла в дом Парапоновой. У той к тому времени отнялся язык. Умирала она долго и мучительно.

У кровати сидел священник. Исповедывал. Но не дождался ни капли раскаяния.

Парапонова лишь что-то злобно и мучительно мычала. И с этим мычанием, без покаяния, она и умерла.

Господь хоть милостив, но и справедлив. Каждому воздает по делам его.

Историю интересуют только факты. Слезы вдов, матерей и детей остаются только в сердцах близких людей.

Донской казак Евгений Андреевич Волошинов остался в казачьей памяти лишь как председатель Донского парламента, погибший во время кровавого заката революции.

В сердцах близких людей он остался добрым и порядочным человеком, автором трогательных и лиричных романсов.

***

Власть в городе и на Дону безо всяких выборов захватил комитет революционной швали, который поспешил объявить себя областным исполнительным комитетом.

Исполкомовцы заняли Атаманский дворец, распустили городскую думу, упразднили полицию, захватили телеграф и почту.

По всему Дону низложили атаманов. Все важное казачество и донское чиновничество — вдруг куда-то спряталось и исчезло. Но рядом с «областным исполнительным» комитетом появилось еще более страшное чудовище — Военный отдел. Отдел будто бы того же комитета, но — отдельная и более страшная власть над городом, состоящая их оголтелых крикунов из солдатского гарнизона. В Новочеркасске стояло два запасных солдатских полка, общим числом 16 тысяч.

В исполком полезли все, у кого была луженая глотка, жажда власти, или жажда крови. Опьяневшая от крови и спирта орда заняла здание областного правления у крутого булыжного Атаманского спуска, и там круглосуточно кипел котел их солдатских революционных страстей — заседали, рвали глотки, выносили решения.

Рвали глотки большевистские вожаки — армейский поручик Арнаутов и есаул Голубов. Оба были совершенно бешеные. Голубов на солдатском митинге в Хотунке охрип, захлебывался пеной, призывая «покончить с казачьей гегемонией».

Не отставал от него и Арнаутов. Его призывы — сплотить крестьянский фронт для укрепления завоеваний революции — кружили головы иногородним, многочисленным солдатам и матросам.

Казачье население Новочеркасска было враз было сбито с толку. У себя дома на Дону они были объявлены чужаками! Нельзя было даже громко подать голос! И на улицах кричали: «Не верьте офицерам! Бойтесь казаков!»

Тех и других призывали бить, стрелять, вешать!

И к казакам неслись угрозы: «Доберемся до вашей землицы! Довольно показаковали! Теперь все равны!»

Пьяные и вооруженные солдаты бродили по улицам. Били витрины магазинов. Мочились в парадных домов. Грабили состоятельных горожан. На памятнике атаману Платову кто-то нарисовал эрегированный мужской член.

Однажды на пьедестал Ермака взобрался нетрезвый казак, и в последней степени своего казачьего отчаяния захрипел простуженной глоткой:

— Батька, атаман! Что же ты стоишь и молчишь? Дай же ты Арнаутову по потылице за то, что он делает с Доном, сучий потрох!

***

Весной 1918 года под влиянием слухов о принудительном переделе земли всколыхнулся Тихий Дон. Петр Николаевич Краснов написал письмо кайзеру, в котором просил оказать военную помощь Всевеликому Войску Донскому, обещая в благодарность наладить снабжение германской армии хлебом, жиром, рыбой, кожей, шерстью, а также передать германским промышленникам пароходное сообщение, заводы и фабрики Донбасса. И слякотный апрель 1918 года развалил Дон на две половины.

К Ростову-на-Дону двинулись немецкие части, к Новочеркасску направились казачьи сотни из восставших станиц. В штабе Донской советской республики началась паника.

Подтелков, возглавлявший республику, заявил, что уходит на север Дона — в Хоперский и Усть-Медведицкий округа для мобилизации казачества на борьбу с врагами советской власти. Захватив с собой десять миллионов «царских» денег, вместе с казаками-фронтовиками и конвоем общей численностью около двухсот человек Подтелков ушел на север, искать поддержку среди верховых казаков.

Он не допускал даже мысли о том, что против него, кто-либо осмелится поднять оружие. Однако он не учел того, что имя его, среди казаков было уже было давно проклято как и имя Иуды.

В середине апреля казаки низовых станиц свергли большевистскую власть и захватили Новочеркасск.

В Новочеркасск стекались царские генералы — Алексеев, Деникин, Эрдели, Лукомский, Марков, деятели Временного правительства Милюков, Родзянко. Город заполонили офицеры, юнкера, кадеты. Генерал Алексеев спешно формировал Добровольческую армию. Атаман Каледин стягивал казачьи полки, возвращающиеся с фронта.

Казаки низовых округов погнали Подтелкова к границам области. Поредели ряды его конвоя, но сам Подтелков не сдавался.