Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая) Страница 21

Наутро арчин пригласил к себе наиболее почтенных и авторитетных людей аула. Осенние дни держались жаркие, но утренняя прохлада недвусмысленно напоминала о приближающейся зиме, и в кибитке арчина жарко горел оджак. Зябко потирая сухие старческие руки, переплетённые чёрными кореньями вен, гости рассаживались вокруг печи, с удовольствием пили крепкий зелёный чай, перекидывались незначащими фразами, ожидая главного.

Извинившись перед стариками за торопливость, — дело торопит, а не он, — Меред достал из тельпека платок, отёр вспотевшее лицо.

— Я вас позвал, люди, в связи со вчерашним делом. Конечно, не позови я, вы у кого-нибудь другого, собрались бы — это ясно, поскольку наша общая честь затронута, нет среди нас безразличных. У бедной девушки нет сильных родственников, нет защитников. Отец в песках ничего не знает, мать от горя слезами исходит. Наша святая обязанность — помочь им. Мы не можем идти на мировую. Я уже говорил вчера, что, если сегодня увезли девушку с одного конца села, завтра с другого замужнюю женщину увезут. Надо показать, что у нас живут люди, которые могут постоять за себя и обид не прощают. Мы должны быть готовы ко всему: надо сказать своё слово — скажем, деньги или ещё что потребуется — не поскупимся, а коль придётся, так и за оружие взяться можем… Как вы думаете, уважаемые?

— Оно, конечно, в стороне никто не останется, — после некоторого молчания сказал один из стариков. — Да, дело-то нешуточное… Надо бы со всеми людьми посоветоваться, как они решат.

— Правильно, вы говорите, яшули, — арчин налил в пиалу старика остатки из своего чайника, показывая этим своё особое расположение к гостю. — Правильно! Только какой смысл с мальчишками совет держать? А все почтенные и мудрые люди, по-моему, уже собрались.

— Сухан-бая нет… Или они ещё подойдут?

— Нечего делать среди нас Сухану Скупому, — возразил арчин. — Вы все слышали вчера его слова, видели, как он держал себя перед посланцем Бекмурад-бая. К нему, как к пугливой кобыле, с торбой иди, иначе не приманишь. Ячмень почует — сам прибежит. А ячменём сегодня не пахнет. Наоборот, нам самим придётся свои торбы развязывать. Помощник нам Сухан Скупой в этом случае? Нет, не помощник, а мы ему и кланятся не станем, сами справимся. Ему только и забот, что копейки в рост отдавать. От таких людей на весь аул позор ложится. Этот Сухан Скупой из-за того, что Оразсолтан-эдже требует вернуть дочь, велел ей вчера переселяться из его ряда в другое место.

Слова арчина произвели желаемое действие. Аксакалы[31] осуждающе потрясли бородами, подумали и решили, что в самом деле не следует посвящать Сухана Скупого в их планы. Единственно только, в чём они — против вчерашнего — усомнились, так это — стоит ли затевать судебное дело. Кляузное оно и неверное…

— Когда тушат пожар, родниковой воды не ищут! — усмехнулся арчин. — Попробуем пока через, суд… Я думаю так: на это святое дело можно пожертвовать весь гарнцевый сбор. Может быть употребить сюда же все доходы, которые даёт нам общий арык: пшеницу, ячмень, сено, что отдают нам арендаторы. Пустую руку и собака не лижет. Одним усердием мы ничего не добьёмся, кроме как неприятностей для себя. Его, усердие это, посеяли — не взошло… Скупиться нам не приходится. Я думаю, что на всякий случай надо собрать у людей тысячу туманов. Или больше, если удастся. А когда будут у нас на руках такие средства, мы с полной уверенностью пошлём копию нашего заявления в Ашхабад, в Меджлис[32]. Как вы на это смотрите? Время для нас дорого…

Аксакалы торопливо согласились.

— Так и надо сделать!

— Не обеднеем…

— Конечно, святое дело!

— Лучшего применения народным деньгам не найдёшь!

— Очень правильное решение!

— Надо будет — сами добавим!

— Ну, тогда так, — подытожил арчин, — верёвка хороша длинная, речь — короткая… Не будем терять времени на разговоры. Ступайте все по домам, распоряжайтесь, как нужно, а я немедленно еду в город к атбекаду[33]. Попрошу его заявление написать и приставу отдам.

В самом центре села за высоким дувалом разбит большой фруктовый сад. Если заглянуть за дувал, то увидишь, что сад разбит вокруг обширного двора, во дворе расположился ряд обычных кибиток и совершенно необычный для туркменского села дом с террасой.

В этом дворе остановил запененного белого коня плотный осанистый человек с курчавой бородой. Соскочив на землю, он бросил поводья подбежавшему парнишке, развязал торока, снял ковровый хурджун, перекинул его через плечо.

— Дома дивал[34] Рахим?

— Дома, дома, проходите! — ответил парнишка и, любовно оглаживая ладного, всхрапывающего ахалтекинца, повёл его к конюшне.

— Поводи немного! Остыть дай! — крикнул приезжий и с трудом перешагнул высокий порог крайней кибитки, крытой снежнобелыми кошмами. На его приветствие ответил тучный седобородый мужчина. Вытянув руки и опираясь грудью на большую пуховую подушку, он лежал на бархатном матрасике, расстеленном перед зеркальным шкафом. Проворная молодуха, которая массировала старику ноги, стрельнула на гостя бойкими, живыми глазами, отошла в сторону, прикрывая рот яшмаком[35]. Позванивая многочисленными золотыми и серебряными подвесками, она покосилась в зеркало, игриво поправила вьющиеся локоны на висках и уселась к оджаку. Старик, постанывая, сел.

Гость почтительно, обеими руками, поздоровался с хозяином, обменялся традиционными вопросами. Затем развязал тесёмки хурджуна, вынул из одного отделения большой узел в шёлковом цветастом платке.

— Возьмите, гелин!

Вильнув бёдрами, женщина подошла, взяла узел, поставила перед гостем чайник и пиалу. Неодобрительно покосившись на неё, старик перевёл взгляд на хурджун, полной рукой погладил мягкий ворс.

— Хороший хурджун…

— Добрая мастерица ткала, — ответил приезжий, тоже поглаживая коврик, и спросил — Лучше вам, дивал-ага? Мы слышали, что вы приболели…

— Хвала аллаху… хвала аллаху! — нарочито дрожащим голосом сказал судья. — Уже два дня, как легче стало, а всё равно ломит тело. — Болезненно морщась, он дотянулся до богатой каракулевой шубы, лежавшей на полу, накинул её на плечи, ёжась, подвинулся к оджаку.

— Говорят в народе, что кругом простуда какая-то ходит, — посочувствовал гость. — Но хорошо, что не опасно, немножко потреплет и отпускает.

— Всё проходит, конечно… Но меня болезнь помучила крепко. Часто я простуживаюсь, — почему бы это? То ли слаб я, то ли болезни чувствуют, что я боюсь их, и липнут ко мне…

— Каждый перед болезнью теряет мужество, дивал-ага.

— Так ли это, арчин Меред?

— Это так…

— Да-а… Пять дней я уже в городе не был. Ты не из города?

— Из города. К вам поехал — говорят, болен, не бывает здесь. Решил: заеду-ка домой к дивалу-ага, узнаю, как здоровье, а заодно и поговорю.

— Какая же забота заставила тебя проделать такой длинный путь?

— Забота невелика, дивал-ага, да заковыриста. Живёт в нашем селе один бедняк, Мурадом зовут. Вы его не знаете, его даже в селе многие не знают — он в песках всё время, вот уже, наверно, лет тридцать ходит в пастухах у Сухан-бая… Была у этого бедняка дочь, только-только в невесты вышла. И вот в прошлый базарный день её насильно увезли люди Бекмурад-бая. Позор всему селу! И время ведь выбрали, когда в селе никого из мужчин не было. Разве это справедливо?

— Это какой Бекмурад-бай? Не тот ли, что перепродажей хлопка занимается?

— Он самый.

— Лично не знаком, на знаю. Наслышан. Пятеро братьев их… Очень непочтительные и дерзкие люди,

— Плохое дело получилось. Из-за него и приехал. Дай, думаю, заеду к дивалу-ага, спрошу совета у, мудрого человека… Что вы подскажете нам делать?

Судья плотнее закутался в шубу, прижмурясь, хлебнул чай, посмотрел одним глазом на ковровый хурджун гостя.

— Хе… Нехорошее дело, а что посоветовать? Есть в городе сильный атбекад, Семён его зовут. Сходи к нему, не пожалей денег — пусть хорошее заявление придумает.

— Я уже был у атбекада. Написал мне за двадцать туманов…

— Дорого дал… Однако к Семёну иди, пусть ещё напишет. Лучше него никто придумать не может. В самом Питербурхе жил, при самом белом царе писарем служил. Иди, не пожалеешь…

— Ай, дивал-ага, наш «семен» тоже хорошо написал. Мы уже приставу отдали бумагу. Но у него много дел, кроме нашего заявления, а тут мешкать не годится… Я вот оставлю вам этот хурджун. В нём четыреста туманов. Вы уж сами повидайте пристава и других кого надо. С переводчиком поговорите… Да вы сами лучше меня знаете всё! Уладьте наше дело.

Хмурясь, чтобы скрыть непроизвольную улыбку удовольствия, судья Рахим подтянул к себе хурджун, словно опасаясь, как бы гость не передумал, крикнул жене:

— Прибери!

Молодая и тщеславная жена судьи любила открывать свой сундук при посторонних людях. С видимым удовольствием она подтянула косу, к кончику которой был привязан ключ, щёлкнула замком. Однако на этот раз похвастаться добром ей не пришлось — судья смотрел строго, и она, вздохнув, положила хурджун в сундук.