Екатерина Двигубская - Ведьмы цвета мака Страница 21

Зина подняла с пола томик Стендаля, положила на стол, и вдруг её охватило смутное предчувствие. Она попыталась засунуть все свои волнения в кастрюлю с борщом, но тщетно. Растревоженная Зина вбежала в Наташину комнату и стала перелистывать страницы романа, где-то мелькали пометки особо понравившихся мест, от нервов у неё закладывало уши, и вдруг из-за стены послышались бесстыдные звуки. Она прильнула ухом, но пакостные стоны неожиданно прервались. Зина рванулась в прихожую, пальто дочери на месте.

И хоть Марина не раз внушала Зине, что сейчас двадцать первый век, и что мир поменялся, и что дети взрослеют с каждым поколением на год раньше… «Что же это — мои правнуки будут девственности лишаться в десятилетнем возрасте?» — мысль о мировой эволюции привела Зину в невероятную решимость, она бросилась вон из квартиры. Притормозив у дверей соседа, прислушалась — тишина. Зина стукнула разок, потом другой, ну а потом начала биться всем своим гигантским телом.

И вот в награду за то, что в шестнадцать лет она сохранила плод, что растила своего ребёнка с такими лишениями, — перед ней предстала полуобнажённая дочь, только что высвободившаяся из объятий этого субъекта, из объятий половинки от нормального мужчины! Ничего более нелепого Зина не могла себе и представить. Её глаза наполнились слезами, но через минуту по лицу побежали не предвещающие ничего хорошего красные пятна. Вадик набрал воздуха и, выпятив вперёд маленький живот, торжественно произнёс:

— Я, как порядочный человек, женюсь на вашей дочери.

Зина, ничего не ответив, сгребла Наташу, так и оставив Вадика белеть в сумерках подъезда. Молодая женщина, старше своей дочери всего на семнадцать лет, презирала её и проклинала тот момент, когда их сосед пришёл за злосчастной стремянкой. Марина обещала Зине присмотреть за Наташей и подыскать хорошего жениха, а то у них, как семейное проклятье, женщины рожают в одиночку, презирая весь род мужской. И вот на тебе, какой-то пигмей может сделать её бабушкой! Зина усадила Наташу на кухне и, нервно теребя край клеёнки, приступила к отрезвлению дочери, прекрасно зная, что всё это бесполезно — не такой у Добродушевых характер, чтобы хоть кому-нибудь уступить свои чувства.

— Ты что же, хочешь, как я, нищенствовать? Добротой Марины жить? Вы где собрались вить любовное гнёздышко — в съёмной квартире? Мне, знаете ли, этакого счастья, как этот моллюск очкастый, не надо! А если забеременеешь? Кто с ребёнком сидеть будет? Я? Марина? Ты? Нет, ты должна работать и обеспечивать семью. Ты хоть посмотри на него повнимательнее, он же хлипкий. Ты его под мышкой носить можешь!

Наташа молчала, только натягивала на колени белую майку. Мама пнула её в бок.

— Я с тобой разговариваю, и прекрати растягивать майку! Хочешь, как я, всю жизнь мучиться? Вот такое чудо, как ты, воспитывать? Он же ненадёжный, сбежит.

Наташа встала.

— Ты хоть любишь его?

Девушка молчала.

— Любовь проходит. Счастье состоит из благополучия. Если бы меня спросили, что бы я предпочла: любовь или обеспеченную, спокойную жизнь, я бы выбрала второе. Ты понимаешь?

— Старо.

— Ты любишь?

Девушка обернулась, в эту минуту она ненавидела мать и была готова кинуться на неё с кулаками, но её расплёсканное лицо с мольбой в глазах…

— Люблю, мама, и ничего поделать не могу.

Они бросились в объятия и ещё добрых полчаса мочили слезами щёки друг друга.

А бедный Вадик лежал, притаившись в постели, переполняемый чувствами. Ему слышались за стеной всхлипы женщин, и от сознания, что он кому-то причиняет боль, он тоже заплакал.

Всю ночь Наташа думала и опять начала злиться на мать и тётю, что им не нравится Вадик, потом, как и полагается в таких случаях, ещё раз добросовестно всплакнула.

Рано утром Наташа стояла у входа и являла собой образ философского раздумья. Она любила Марину, но вдруг поняла, что даже её нечего слушать, даже из-под её крыла надо вылезать. Было морозно, так что в носу стекленели волосы, она переступила с одной ноги на другую, большой палец онемел. Наташа ещё раз подёргала ручку двери в нелепой надежде, что, может быть, она отворится и оттуда выпрыгнет счастье с большими заячьими ушами и заскачет по улицам, разрешая все её проблемы, но вместо счастья за её спиной раздался голос Марины:

— Где твои ключи?

— Забыла.

Марина оглядела Наташу. Её бледное, мучнистое лицо, припухшие веки испугали тётю. Девушка покраснела, только Марина умеет смотреть так откровенно, откровенно до головокружения.

— Что с тобой?

Наташа, ничего не ответив, оттолкнула её руку и протиснулась вперёд. Обрушив в темноте коробку с нитками, рванулась в уборную.

— Осторожно, там мышеловка! — Марина услышала, как щёлкнула дверная задвижка. Она никогда не видела племянницу в таком состоянии. Ей стало грустно — дети взрослеют, и у них появляются секреты.

Марина, собрав мотки ниток, встала около стола Наташи. «Потеряла девственность», — заключила она и так и не поняла, обрадовалась она этому или огорчилась.

Наташа открыла кран с горячей водой и засунула под струю замёрзшие руки, их обожгло, но она продолжала держать руки под водой. Наконец кожа привыкла и покраснела, тогда девушка переключила кран на холодную воду. Впервые в жизни её сердце разрывалось настоящей ненавистью к Марине, а ведь кто, как не она, может дать совет, помочь. Сквозь журчание воды Наташа прислушалась, пытаясь понять, ушла ли тётя в кабинет. Звуки как будто стихли.

Марина машинально раскладывала на тонком картоне кальку для новой модели пальто, и вдруг ей вспомнился красный мак из шёлка, её взгляд потускнел, а внутренности задрожали, и в этот самый момент она почувствовала ледяное прикосновение обычно тёплых рук племянницы, которые отстранили её. Марину поразил взгляд Наташи — злой, впалый.

— Я сама.

Марина пристально посмотрела на девушку, та опустила глаза и вдруг крикнула исподлобья:

— Я не нуждаюсь в твоей опеке!

— Большая уже?!

— Да, большая. Ты на меня всё время давишь! Учишь! А ты услышь меня хоть раз!

— Наташа, пельменчик мой!

— И пельменчику хочется любить.

— А не боишься, что тебя скушают!

— Ты никогда меня не понимала. Ты эгоистка!

— Ты что, беременна? — Марина потянулась к животу племянницы, та сильно толкнула её. Марина наступила на неподобранный моток ниток и упала, больно стукнувшись копчиком.

— Ну, это уж слишком! Опять на то же место. Помоги мне.

— Не помогу! — Наташа подняла Марину на ноги, встряхнула её и ушла.

Света сидела на корточках и лизала конфету так тщательно, что защипало язык. Мимо прошла женщина, одетая во всё красное, на её груди была приколота большая булавка, по которой катались камешки. У красной женщины были изящные, на огромном каблуке сапоги, она шла, свысока глядя на мир, но чуть прихрамывая. Света причмокнула, женщина посмотрела на неё и не заметила. Светлана оглядела своё старое пальто, отсутствие шарфа и съёжившиеся от стыда ботинки. Девушка улыбнулась, ей было приятно, что вокруг неё красивые, душистые люди в хрустящих новизной сапогах.

Посмотрев на часы — время показывало три пополудни, — Марина почувствовала голод. Она старалась во всём придерживаться режима, в день пить не менее двух литров воды, и она внимательно отсчитывала стаканы: ей обязательно нужно было знать, сколько времени она проспала, и уже в зависимости от количества часов решала — выспалась она или нет; есть ей тоже хотелось строго по часам. Правда, такое стремление к порядку скорее объяснялось природной приверженностью к хаосу, но она изо всех сил пыталась совладать с собственной природой. Иногда получалось.

В три пятнадцать Марина отправилась в пиццерию, она надеялась встретить там племянницу.

И впрямь, Наташа и Вадик, сидя за неубранным столом, целовались.

— Ну, это уже открытый протест! — воскликнула Марина проходящей мимо официантке.

— Что?

— Дайте меню! Хотя не надо. Лазанью и бокал красного итальянского.

Марина, постаравшись быть незамеченной, расположилась чуть поодаль, но, садясь за стол, случайно уронила алюминиевую салфетницу. Она испуганно посмотрела на пару, но молодые люди были так крепко связаны поцелуем, что, случись вселенский потоп, они всё равно плыли бы на его волнах, не отрываясь друг от друга.

Лазанья была доедена, счёт оплачен. Марине показалось, что ещё чуть-чуть, и Наташа, как языческое божество, пожрёт маленького мужчину. Хоть он ей и не нравился, но Марина всё же решила подойти к молодым людям, дабы спасти жертву девичьих грёз.

Марина театрально воскликнула: «Ах, это вы!» — и не менее театрально плюхнулась за стол. Наташа хлестанула её взглядом, Вадик поднял на неё глаза, затуманенные страстью и очками, а тётя сидела с самым беззаботным видом. Девушке пришлось выпустить своего возлюбленного. Вадик, наконец очнувшись, пригладил волосы. Покраснел.