Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая) Страница 28

— Энекути, ты сегодня, кажется, не очень внимательна. Ты ничего нового не заметила у меня?

— Как это не заметила? С тех пор, как вошла, всё время тобой любуюсь. Прямо десять лет скинул ты вместе с бородой. Такой красавец стал — поискать надо! С бородой-то куда какой солидный мужчина был, а сейчас — юноша да и только. Возьми-ка зеркало, поглядись…

— Гляделся уже… видел… Ты лучше о деле давай говори!

— Что же дело… Разве я не о деле? Увидитесь сегодня. Коли обещала я — моё слово, сам знаешь, твёрдое. Тем более, бороду ты снял — любая девка заглядится, мне и стараться-то много не надо будет.

— Кути-бай, а что ты думаешь, если я и усы сбрею, а? Как ты на это посмотришь?

— Когда сбреешь, тогда и посмотрю, — улыбнулась Энекути; ска не была лишена остроумия, эта пронырливая толстуха. — Вот что я скажу тебе, Черкез. В жизни так случается: ходят баи и йигиты вокруг какой-нибудь Узук, словами, деньгами и всем прочим её приманивают, а она, глядишь, с каким-то совсем посторонним молодцем сбежала? Почему? Да потому, что он к её сердцу тропинку протоптал, уластил её, заставил полюбить себя. А когда девушка полюбит, она на всё пойдёт. Вот тебе и мой совет: расположи к себе девушку лаской, приголубь, чтобы сердце её растаяло, как сахар в горячем чае, а потом делай себе, что хочешь — хоть женись, хоть так любись. А Бекмурад-бай и другой, арчин этот, останутся в дураках.

— Да ведь я об этом только и думаю.

— А коль думаешь, вот ещё что скажу тебе: де-вушки всегда тянутся к стройным и красивым молодым парням. Ты, чтоб не сглазить, всем взял: и красота у тебя есть и стать имеется…

— Послушай, Энекути, — нетерпеливо перебил её Черкез, — сниму-ка я в самом деле усы, а?

— Об этом и речь веду, — сказала Энекути. — Без бороды ты двадцатилетним йигитом стал. Усы сбреешь — ещё три года сбросишь. Глянет на тебя твоя Узукджемал и сразу голова у неё закружится — ты только успевай руки подставляй… Чем тебе помочь могу?

— Помочь? Уговори только Узукджемал, чтобы встретилась со мной наедине.

— Ну, это я уже обещала тебе. Всё сделаю ладно, незаметно, как волосок из теста выну. А дальше-то как будет? Ведь Узук-то, говорят, обвенчана с Аманмурадом. Как это дело уладим?

— Э-э, — нашла о чём говорить! Всё это чепуха. У меня есть деньги… деньги… Они могут и убить человека и воскресить его снова. Там, где собирается много денег, забывается вера, истина становится ложью, а ложь — истиной. Если деньги захотят, то ты будешь убита в тот момент, когда с собственным мужем лежишь — тебя в прелюбодеянии обвинят и убьют. Муж побежит, кричать будет: «Помогите, жену убивают!» А деньги скажут: «Врёшь, эта любовница у тебя была, чужая жена». И люди поверят деньгам, а не ему. Он побежит дальше правду искать да нигде не найдёт, потому что правда завязла в металле, ещё когда чеканили первую монету. В монете ищи правду! В других местах искать её — безумие. Правда, вера, сила, честь, совесть — все это деньги, деньги и только деньги!.. Не советую тебе, Энекути, бороться против денег — сгинешь без следа и без памяти. Ты ещё не имела дел с деньгами, не знаешь их могущества. Самое большое в мире чудо — это деньги. Они нарушают все божеские законы, заповеди пророка, они способны расторгнуть самый крепкий брак — и они у нас есть! А ты говоришь: как мы уладим дело? Уладим!

— С деньгами всё можно, — согласилась Энекути, блестя чёрными глазками и мерным лицом. — Силой денег и скалу себе из ахунов[53] построить могу! С деньгами всегда права буду. Подойду к ахуну, скажу: «На тебе чёрная чалма». Он согласится. Скажу: «Нет, белая». Опять согласится, что белая. Скала ведь тоже так: ты крикнешь в её сторону — она тебе твой крик возвращает, верно? Будь у меня деньги — десять молодых йигитов выдумывали бы стихи про меня и пели их день и ночь под дутар. Нет, Черкез-джан, я знаю силу денег!

— Хвата тебе, Кути-бай, честь и хвала! — засмеялся Черкез. — Я раньше знал, что ты женщина с умом. Такую желторотую девчонку, как Узукджемал, ты в воду окунёшь и сухой вытащишь.

— Не обидел создатель умом, не обидел… А какое красивое колечко у вас, Черкез-ишан! Дорого, наверно, стоит? Я по своей бедности такого ни в жизнь купить не сумею…

— А-а-а… Вот тебе малая награда. Кути-бай! Большая потом будет, когда всё уладишь с девушкой…

Черкез достал из стола и небрежно бросил Энекути пачку денег. Она растопырила руки, но не поймала, деньги рассыпались по ковру. Бормоча себе под нос благодарности, Энекути мигом подобрала их, ползая по ковру, как большая чёрная фаланга, засунула глубоко за ворот платья, в секретный карман. Лицо её залоснилось ещё больше.

— Говори, Черкез-джан, что передать Узукджемал?

— Да я ведь уже говорил!.. Устрой мне свидание с ней. Потом убеди её, чтобы она заявила, если спросят, что никуда идти не хочет, а выходит замуж за ишана Черкеза, за меня то есть. И пусть говорит, что ни с кем она не обвенчана, всё, мол, одни выдумки Бекмурад-бая. Остальное — дело моё. С помощью аллаха и отцовских денежек я пройду, не спотыкаясь, и перед властями и перед шариатом… Вот и всё!

— Ну, если ничего не добавишь, считай, что твоё поручение уже выполнено: сегодня же будешь говорить с девушкой, а об остальном я позабочусь позже, — заявила Энекути и вышла.

Оставшись один, Черкез походил по комнате, предвкушая горячие поцелуи красавицы Узук, потом подсел к зеркалу и начисто сбрил усы. Вот так-то будет лучше, — подумал он. — Любовь… любовь… Самое сильное в мире — любовь, и самое сладкое, и самое горькое… Ради любви Тахир[54] попал в реку, и Зулейха* перестрадала много, и Гарип* семь лет скитался на чужбине, и мудрый Шахабасс, испив яд любви, говорил, что лучше умереть, прежде чем испытаешь на себе силу любви. Никого она не миновала. И мне придётся пострадать из-за неё… Надо бы только подумать, как лучше и без шума всех спорщиков отвадить. Пойти к Своему ахуну посоветоваться, что ли, он славный старик… И денежки тоже любит…

Ахун, занятый своими книгами, ответил ка приветствие Черкеза довольно рассеянно, но, подняв голову, оторопел.

— Что это значит?! На кого ты похож стал! Где твоя борода?

Усаживаясь на почётном месте, Черкез засмеялся.

— Не ругайтесь, мой ахун… Чуть что случится — вы сразу бранитесь. Нельзя же таким строгим быть…

— Ха, непутёвый!.. Зачем бороду отрезал, спрашиваю? На кого похож стал? Отец-мать увидят, что тебе скажут?

— Борода дело наживное, — примирительно сказал Черкез и незаметно подвинул по ковру в сторону ахуна синюю сотенную. Ахун покосился, так же незаметно подгрёб деньги под себя, прошептал молитву, поднёс обе руки к лицу, произнося «аминь».

— Такое дело, мой ахун, пожаловался Черкез, — прямо сказать, скандальное дело… Хочу с вами поговорить. Вот та девушка, которую поручили моему отцу, она ни с кем не обвенчана. Бекмурад-бай говорит, что с братом его обвенчана, но он врёт, я знаю, она никому не давала согласия стать женой. Это мне сам пияда-кази сообщил… Так: вот, если девушка выразит своё желание, можно ли мне будет обвенчаться с ней?

Ахун понимающе, поверх очков, взглянул на Черкеза, под седыми кустиками бровей мелькнула усмешка.

— Можно, если всё обстоит так, как ты сказал.

— Это точно, мой ахун, я могу даже представить свидетелем самого пияда-кази и его товарищей! Я, вам правду сказал… всю правду…

— Ну, а ещё что у тебя есть? Может, какой-нибудь детёныш правды заблудился?

— Вы прямо читаете мысли, мой ахун! Есть у меня к вам ещё одно… один вопрос! Если девушка не согласится, не сумеете ли вы склонить её ко мне с помощью талисманов?

— За этим вам лучше к своему отцу обратиться — ишан Сеидахмед мастер всякие талисманы изготовлять… Кстати, как он посмотрит на ваше намерение? Ведь ему доверили девушку, а вы собираетесь подвести его. Хорошо ли это?

— А что может быть хорошим? — нахмурился Черкез. — Бекмурад-бай хорошо поступил, когда насильно увёз девушку? Мы поступаем, если не лучше, то по крайней мере, не хуже, чем он.

— Что ж, мы не можем вам указывать, — сказал ахун, — делайте так, как хотите… Только бороду вот! и усы сбрили напрасно.

Черкез встал.

— Отрастут, мой ахун! Всё это ради девушки делается… Получим её — отпустим и усы и бороду и всё, что угодно.

Луны не было, и на безоблачном небе ярко сверкали осенние звёзды. Село затихло, затих и большой двор ишана Сеидахмеда. Любители поспать уже давно видели третий сон, укладывались на покой и припозднившиеся. Только Черкез, подрагивая в лёгком шёлковом халате от ночной сырости, стоял у отдалённой кельи. Расторопная Энекути прибрала и чисто вымыла её, жарко натопила печь. Но Черкезу не сиделось в тепле. Он вышел наружу и жадно всматривался, вслушивался в темноту, дожидаясь Узук.

Наконец послышались торопливые шаги, мелькнуло смутное пятно. Идёт, любимая, спешит! Вот её шаги всё мельче, она волнуется — это попятно. Она не поднимает головы, потому что не хочет первая выдать свои чувства…