Айрис Мердок - Время ангелов Страница 32

«Но я люблю его», — повторяла Пэтти, словно простота этих слов могла спасти ее.

— Патюшечка.

Пэтти поспешно отвернулась от окна.

— Ты еще не закончила уборку?

— Только что закончила.

— Следы мышей видела?

— Нет.

— Странно. Я видел наверняка.

Пэтти стало вдруг мучительно стыдно. Кровь бросилась ей в лицо, сделав его черно-красным, словно вся чернота в ее крови взбунтовалась, чтобы изобличить ее.

— Не уходи, Пэтти. Я хочу поговорить с тобой.

Карл носил черные очки. Два глянцевитых овала смотрели непроницаемо, отражая розовый свет, отражая башенки города. Где-то в доме прозвенел колокольчик Элизабет и затих.

— Пэтти, будь добра, задерни шторы. Мне не нравится эта снежная белизна.

Пэтти выполнила приказ.

— Получше задерни. Еще свет пробивается.

Через секунду комната погрузилась в кромешную тьму. И тогда Карл включил настольную лампу. Он посмотрел на нее своим громадными темными ночными глазами, потом снял очки и потер лицо. Он начал ходить по комнате.

— Не уходи. Присядь где-нибудь.

В комнате было очень холодно. Пэтти села на стул около стены. Карл прохаживался: туда-сюда. Она заметила, что под сутаной ноги у него босые. Сутана развевалась и всякий раз, когда он проходил мимо, касалась ее коленей с какой-то грубой лаской. Теперь Пэтти не сомневалась: Карл знает о ее отношениях с Евгением, как знает все, что происходит в ее сознании. В его присутствии она становилась рабой исходящей от него темной силы. Она закрыла глаза и что-то, может быть, ее душа, выпала из нее и покатилась под эти босые вышагивающие ноги.

— Патюшечка.

— Да.

— Я хочу поговорить с тобой серьезно.

— Да, — Пэтти сунула два пальца в рот и больно зажала их зубами.

— Давай включим музыку. Поставь сюиту из «Щелкунчика».

Пэтти подошла к патефону и неловкими руками поставила пластинку. Он знает о Евгении.

— Сделай громкость. Вот так.

Карл все еще ходил по комнате. Потом подошел к окну и слегка раздвинул шторы. Желтовато-красный свет заката мгновенно разрезал тьму. Frere Jacques, Frere Jacques, donnes-vous? Карл задернул шторы и повернулся в полутьме. Потом, не глядя на Пэтти, начал как-то сонно расстегивать сутану. Тяжелая черная ткань разошлась, как кожура плода, и обнаружила треугольник белизны. Карл начал освобождать плечи, и с тихим шорохом черные одежды кучей опали вокруг его ног. Он переступил через них. Под сутаной у него была, кажется, только рубаха. Пэтти знала этот ритуал. Дрожь охватила ее.

— Иди сюда, Пэтти.

— Да.

Карл боком сел у стола. В рубахе он выглядел по-другому, стройным, молодым, почти беззащитным. Пэтти это всегда потрясало.

— Ты должна опуститься на колени. Я задам тебе ряд вопросов, а ты мне ответишь.

Пэтти встала на колени. Она не могла не прикоснуться к его ногам. И прикоснувшись, со стоном припала к ним и обняла.

— Очнись, Пэтти. Ты должна как следует выслушать меня.

Он мягко отстранил ее от себя. Она выпрямилась и посмотрела ему в лицо, выражение которого было почти скрыто от нее.

— Твое имя?

— Пэтти.

— Кто дал тебе это имя?

— Вы дали.

— Да, думаю, я и в самом деле твой крестный отец, твой отец в Боге. Ты веришь в Бога, Пэтти?

— Считаю, что верю.

— И ты любишь Бога?

— Люблю.

— И ты веришь, что Бог любит тебя?

— Верю.

— Пребывай в вере. В ней для тебя спасение.

— Пребуду.

— Твоя вера заботит меня, Пэтти. Это странно. Ты христианка?

— Надеюсь, что да.

— Ты веришь в искупление?

— Да.

— Ты понимаешь, в чем суть искупления?

— Не знаю. Я верю. Понимаю ли, не могу сказать.

— Ты хорошо отвечаешь. Согласна ли ты быть распятой за меня, Пэтти?

Пэтти вгляделась в полузатененное лицо. Лицо Карла, обычно защищенное странной неподвижностью, теперь обнажилось, словно сухая кора опала с него. Оно стало голым, влажным и свежим. А может, это только так казалось из-за глаз, сделавшихся вдруг огромными и внимательными. Пэтти видела его прекрасным, нежным и молодым.

— Согласна, — сказала она. — Но я не знаю, что вы подразумеваете.

— Будет суд, Пэтти, будет боль.

— Я вытерплю боль.

— Вытерпи ее с глазами, устремленными на меня.

— Да.

— Кто знает, может, ты сотворишь чудо для меня.

— Сделаю все, что могу.

— Мы давно вместе, Пэтти-зверушка. И ты никогда не оставишь меня?

Пэтти задохнулась от волнения. Она утратила голос.

— Нет, конечно, нет.

— Что бы я ни сделал, кем бы я ни стал, ты не покинешь меня?

— Я люблю вас, — сказала Пэтти. Она снова прижалась головой к его коленям. Рыдания душили ее. Теперь он не отстранял ее, а гладил по волосам, нежным, еле слышным прикосновением.

— Женщине нравится думать, что любовь всесильна. Это их особый предрассудок. А может, и не предрассудок. Всесильна ли любовь, Пэтти?

— Думаю, что всесильна. Надеюсь, что всесильна.

— Будь верна своей любви.

— Буду.

— Пэтти, мой черный ангел, я хочу связать тебя путами, которые ты не сможешь разорвать.

— Я уже связана.

— Нет, я хочу обожествить тебя. Раньше я не мог. Я хочу сделать тебя своей черной богиней, своей антидевственницей, своей Анти-Марией.

— Я знаю, что я плохая…

— Ты великолепная. Ты моя Фея Драже. Счастлив мужчина, у которого есть и Фея Драже, и Царевна-Лебедь.

— Я хотела бы стать лучше…

— Ты — гусыня, Пэтти, милая, милая шоколадная гусыня. Ты — моя, ведь так?

— Да, да, да.

Карл наклонился вперед. Руки его легли Пэтти на плечи. Он опустился на пол, закрывая свет. Пэтти со стоном упала на спину, и тьма окутала ее. Она чувствовала на себе его руки, расстегивающие блузку.

— Дождь, Пэтти, полный благодати. Господь с тобою, благословенна ты между женами.

Глава 16

— А вдруг она закричит?

— Не закричит.

Мюриэль и Лео смотрели друг на друга в спальне Мюриэль. В комнате было темно и холодно. Солнце сегодня не светило. Мюриэль присела на кровать. От волнения у нее подкашивались ноги.

Она твердо решила познакомить Лео с Элизабет. Под влиянием чего, на самом деле, дозрело решение, она сама толком и не понимала. Конечно, и Шедокс сыграла в этом свою роль. Шедокс не увидела в этом замысле чего-либо предосудительного. Сначала она долго упрашивала Мюриэль еще раз подумать о поступлении в университет, а затем, уже в конце разговора, вдруг вспомнила о ее идее. Шедокс сказала: «Да, познакомь ее с этим мальчиком и незамедлительно. Как же у вас в доме все тяжело и неестественно!» Но ведь Шедокс совершенно не знает, каким образом обстоят дела. Разве что догадывается. Она ведь вовсе не глупа.

Для Шедокс в предполагаемом знакомстве все было исключительно просто и понятно. На самом же деле все обстояло далеко не так. Готовился странный и многозначительный ход в некой игре, сути которой Мюриэль и сама до конца не понимала и в которую она, как ей казалось, включилась с какого-то времени. Ход грозил ответным ходом. Мюриэль была вне себя от волнения. Перед Лео она пыталась казаться спокойной, но без особого успеха. Уловив ее настроение, он теперь волновался не меньше.

Почему этот ход, целью которого было просто нарушить закостенелый порядок, почему он теперь стал казаться таким необходимым? Размышляя над этим, Мюриэль вновь и вновь слышала властный голос отца: «У нас есть сокровище, которое мы вместе должны охранять». И еще вспомнились ей слова: «Элизабет — лунатик». И как он повторял: «Она пытается нас покинуть». Перед ней предстало неподвижное, напряженное лицо Карла, его улыбка, больше похожая на гримасу боли.

Расшевелить Элизабет, разбудить ее, совершить что-то неожиданное, просто увидеть, как она говорит с другим человеком, — всего этого жаждала Мюриэль тем сильнее, чем больше обострялось в ней чувство самосохранения. Уединенность Элизабет, паутина, которую она, по выражению Карла, плела, грозила и Мюриэль. Какому-то процессу, который начался слишком давно — и не без ее, Мюриэль, участия, — необходимо было положить конец. Если этого не сделать сейчас, то однажды можно обнаружить себя в безысходности — вместе с Карлом и Элизабет. Ради собственного спасения, ради спасения Элизабет нужны громкие голоса, выкрики, хлопанье окон, топот шагов.

Помимо этого Мюриэль манило и нечто иное. Ей непременно хотелось… напустить Лео на Элизабет. Но тут, если она и волновалась, то это было куда более приятное волнение. Они оба такие красивые! Свести бы их вместе! Пусть всего-навсего в одной комнате. Это было бы похоже на бракосочетание двух редких животных. Воображение уже рисовало перед Мюриэль картину предстоящего. Какая-то глубокая непостижимая любовь, которую она питала к кузине, шла рука об руку с этим планом. И неудивительно, что и Лео дрожит в предвкушении чего-то необычного. Он чувствовал это предвкушение в Мюриэль. Но к волнению ее примешивался и страх. Она боялась Карла и если и говорила себе: «Ничего он мне не сделает», знала — кое на что он был способен. Так в детстве, хотя он ни разу не ударил ее, к ней приходило откуда-то знание о самых ужасных наказаниях. Боялась она и реакции Элизабет.