Казимеж Брандыс - Граждане Страница 35

— А вы не огорчайтесь, — утешал его Моравецкий. — Они над вами шутки шутят оттого, что любят вас. Помните, как они в прошлом году сделали из меня воздушный шар?

Оба засмеялись, вспоминая, как однажды прошлой весной Моравецкий вышел из школы с розовым детским шаром, прицепленным кем-то сзади к его пиджаку.

С третьего этажа опять донеслись пронзительные звуки кларнета.

— Упражняются, — пояснил Реськевич, — но что-то не клеится у них. Вот уже с полчаса твердят одно и то же. Хоть бы мотив какой, а то все ти-ти-ти да ти-ти-ти! Верите ли, все нервы мне издергали, пан профессор!

— Зайду сейчас к ним, — сказал Моравецкий. — А библиотека открыта?

Библиотека была на четвертом этаже. Там уже с неделю приводили в порядок запущенный каталог, и сегодня дежурил ученик девятого класса Арнович.

Моравецкий медленно стал подниматься по лестнице. Царившая везде тишина возвращала ему душевное равновесие. Чувствуя под ногами вытертый линолеум, он как будто с каждым шагом все больше убеждался в прочности этого мирка, где он так давно имел свое место и был человеком необходимым. На втором этаже он постоял перед аквариумом, в котором плавали рыбы. Осторожно вытащил из воды неизвестно как попавший туда обрывок шнурка и спрятал его в карман. На стенах висели статистические таблицы и диаграммы, показывавшие достижения шестилетнего плана. Между ними — цитаты из речей президента. Моравецкий обежал их взглядом, словно проверяя, все ли на месте. Он вспомнил спор свой с Ярошем о том, полезна ли такая наглядная пропаганда в школьных коридорах. Он находил, что она только притупляет воображение. — Разве не достаточно того, что они каждый день читают газеты? — спросил он тогда и с усмешкой пожал плечами. Ярош ничего не ответил, но глянул на него из-под набрякших век. И у Моравецкого осталось впечатление, что Яроша задели эти слова, сказанные им, в сущности, только для того, чтобы услышать веское возражение, которое убедило бы его, что он неправ.

Он шел теперь на звуки кларнета, который после минутной паузы опять заиграл гамму. Через застекленную дверь он увидел двух учеников: маленький блондин с красными оттопыренными ушами держал в руках кларнет, а высокий паренек постарше, в котором Моравецкий узнал зетемповца Шрама из одиннадцатого «Б», показывал ему, как действовать пальцами. Увидев Моравецкого, блондинчик вскочил со стула.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал Моравецкий. — Я зашел только послушать.

— Да слушать-то нечего, пан профессор, — с громким смехом отозвался Шрам. — Он еще ничего не умеет, я его только начинаю учить. Это — мое зетемповское обязательство, — прибавил он тише, морща брови.

— Ага! Готовишь себе смену, — заметил Моравецкий. (Шрам, много лет игравший на кларнете в школьном оркестре, в этом году кончал школу.) — Ну, куда думаешь дальше? Консерватория?

Шрам отрицательно потряс головой.

— Нет, пан профессор, агротехника. На кларнете можно играть в свободное время, но какая же это профессия?

— Ну, об этом можно бы поспорить, — сказал Моравецкий. Он внимательно присматривался к белокурому мальчику, который стоял с кларнетом в руке, грустно моргая голубыми глазами. — А как тебя звать?

— Видек, — шопотом ответил мальчик и спрятал кларнет за спину.

— Видек? Так, так… Я тебя до сих пор что-то не встречал. Прятался ты от меня, что ли?

— Он только в этом году поступил, — вмешался Шрам. — В восьмой «А». Ну, Видек, — он хлопнул мальчика по плечу, — не бойся, пан профессор тебя не съест.

— Я не боюсь, — все так же тихо ответил Видек.

Моравецкий взял у него из рук кларнет и присел боком на парту.

— Значит, теперь ты будешь у нас кларнетистом? — сказал он, рассматривая сложный инструмент. — Молодец! Я бы, например, за это не взялся. Чертовски трудная штука! — Он покрутил головой, перебирая пальцами блестящие пластинки. — Честное слово, страшно трудная!

— Ну-ка, покажи пану профессору свое уменье! — приказал Шрам.

Видек переступил с ноги на ногу и протянул руку за кларнетом. Пока он играл, Моравецкий с интересом смотрел на него из-за очков.

— Отставить! — прикрикнул на Видека Шрам. — Никуда не годится! Сказано тебе, не плюй в трубку!

Видек испуганно отступил в проход между партами.

— Ты его, кажется, драл за уши, Шрам, — вполголоса заметил Моравецкий. — Это, пожалуй, не входит в зетемповское обязательство, а?

— Что ж, когда у него пальцы деревянные, пан профессор, — оправдывался сконфуженный Шрам. — И ничего ему не вдолбишь.

Моравецкий добродушно заморгал глазами. — А по-моему, — сказал он нарочно громко, — сыграно неплохо. Совсем неплохо, Видек. Подойди-ка поближе! Ты где раньше учился?

— В школе около Бялой Подляски, — прошептал Видек, поглядывая на него из прохода между партами.

— Фью! — свистнул Моравецкий. — Так ты, оказывается, приехал к нам издалека. Наверное, отец там был на работе?

Видек утвердительно кивнул головой.

— А теперь его перевели в Варшаву? — продолжал расспрашивать Моравецкий, не замечая многозначительных подмигиваний Шрама. — Ну, как тебе нравится здесь?

— Татуся уже нет, — ответил Видек. — Его бандиты убили на шоссе.

Моравецкому показалось, что он ослышался. Покраснев, он вопросительно взглянул на Шрама.

— Его отец был там секретарем партийного комитета, — тихо пояснил Шрам.

Видек стоял, опустив голову, словно смущенный таким вниманием к себе. «Вот оно что!» — подумал Моравецкий. Он хотел что-нибудь сказать, но не находил нужных слов. Как всегда в минуты растерянности, он снял очки и начал их протирать о рукав. Шрам шопотом сказал Видеку:

— Ну, попробуй опять! Увидишь, теперь пойдет дело.

Они уже не обращали внимания на учителя, и Видек опять приставил кларнет к губам. Раздались быстрые визгливые звуки. Моравецкий вздрогнул и с недоумением посмотрел на улыбающегося Видека, опустившего кларнет.

— Пожалуй, из тебя выйдет толк, — потрепал его по плечу Шрам. — Ну, валяй, парень, давай еще раз сначала!

— Опять трубка закупорилась! — вздохнул Видек. — Слишком много у меня во рту слюны, что ли?

— Губы сожми, слышишь? А щеки втягивай. Вот так!

Они и не заметили, как Моравецкий вышел из класса, тихонько прикрыв за собой дверь.

Библиотека помещалась на самом верху, в длинной и узкой комнате, перегороженной барьером, за которым сидела библиотекарша. Сейчас на ее месте Моравецкий увидел Арновича, склоненного над каталогом.

— Что, много не хватает? — спросил он, придвигая стул.

Арнович повернул к нему лицо, похожее на грустную мордочку ласки, и сообщил, что пропала «История польского крестьянства» Свентоховского.

— А кто последний ее брал? — всполошился Моравецкий.

Арнович достал список и тонким пальцем указал дату: выдана в прошлом месяце. Читатель вернул ее через десять дней, а после этого она исчезла бесследно.

— Значит, крадут с полок, — пробурчал Моравецкий. — Это уже библиотекарша виновата. Никому нельзя разрешать самому брать книги с полки.

Арнович кивнул головой. Он следил за выражением лица учителя своим печальным и проницательным взглядом, за который его иногда поколачивали товарищи.

— Знаешь что, Арнович, — сказал Моравецкий подумав. — У меня такая идея: пусть организация ЗМП возьмет на себя ответственность за библиотеку. Как думаешь?

— Это было бы очень хорошо, пан профессор, — с готовностью согласился Арнович.

— Потому что иначе через год не останется ни единой книги. Надо, чтобы на первом же собрании кто-нибудь выступил с таким предложением. Ну, хотя бы ты… Выберете тройку или, скажем, пятерку, которая распределит между собой отделы и будет за них отвечать… Хорошо?

— Да, — сказал Арнович тихо. — Но…

— Сначала надо будет, конечно, обсудить это с Кузьнаром или со Свенцким, пусть они наметят состав комиссии. А ты на собрании выступишь с предложением. Согласен? Когда же ты с ними поговоришь?

Арнович поднял глаза от каталога.

— Пан профессор, — сказал он волнуясь. — Я ведь не член ЗМП. Может, лучше вы сами поговорите с Кузьнаром?

Моравецкий сдвинул брови и пристально взглянул на него. Арнович был сын судьи, до войны известного своими суровыми приговорами по политическим делам. — «Да, правда, — вспомнил Моравецкий, — ведь из-за этого зетемповцы отказались принять Арновича в свою организацию».

— А ты не подавал заявления вторично? — спросил он.

Арнович покачал головой.

— Отчего? — удивился Моравецкий. — По-моему, следовало бы… если ты считаешь себя их товарищем.

— Отец мне запретил, пан профессор, — шопотом ответил Арнович.

«Вот тебе и на! — подумал Моравецкий. — Политическая борьба в семье». — С минуту он размышлял. Чертовски трудно решить, кто тут прав. С одной стороны, мальчика несправедливо обидели — ведь не виноват же он в том, что делал его отец. А с другой, — у него, видимо, слабая воля, очень уж легко он сдался. «Ну, да и ты, брат, не бог весть какой бунтарь», — мысленно уличил самого себя Моравецкий и с сожалением покачал головой.