Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая) Страница 4

Эта волнующая близость длилась бесконечно долго — можно было три раза досчитать до ста. И она была такой короткой! Всего три раза по сто, а повторялось это дважды за целый день.

Берды под любым предлогом старался подойти к Узук. Вместо ведёрок у них были сувкяди — пустые оболочки высушенных тыкв. Обычно их используют, как посуду для воды, но при некотором навыке можно было и доить в них, однако носить молоко было совсем неудобно, и Берды вознамерился взять на себя обязанности носильщика. Девушка категорически отклонила его помощь, и он молча страдал, глядя, как она, напряжённо выгибаясь, несёт полный сувкяди к котлу. Вместе с тем ему был и приятен её отказ — она не хочет дать пищу для пересудов, бережёт свою честь от злых языков. Очень умная и рассудительная девушка.

И всё же иногда он не выдерживал. Как-то она сказала мимоходом: «Были бы дрова, я бы перед отъездом ещё раз сварила каракурт[6]». Берды услышал и ночью, таясь от любопытных глаз, притащил к её кибитке целый ворох саксаула.

Узук, конечно, сразу догадалась, чьих это рук дело. «Доставили мы парню хлопот», — смущённо подумала она. И ещё подумала, что это очень приятно — ощущать чью-то заботливость, постоянное внимание, знать, что в любую минуту ты можешь попросить о помощи. Она ещё не разобралась толком в том сложном переплетении ощущений и чувств, которые заставляли её улыбаться неизвестно чему, а иногда вызы вяли томительно сладкую истому. Она была просто полна радостью и силой, когда принялась сбивать масло, кожаный янлык загудел и запел под её ударами, как бубен, а кислое молоко забурлило ненастным морем.

— Ты не очень расходись-то, побереги силу, — заворчала Оразсолтан-эдже. — Янлык попортишь, где новый возьмёшь? Ишь размахалась, коза безрогая!

— Мама, — сказала Узук, — у нас целая куча дров. Не пропадать же им, правда? Это их Берды натаскал. Давай сегодня будем варить каракурт? Сварим и оставим его для Берды. Я вчерашнюю сыворотку в котёл собрала. Иди, разжигай огонь.

— А масло?

— А масло я сама собью. У меня это куда быстрее, чем у тебя, получается.

— Доживи до моих лет, стрекотуха, — тогда кажи свою прыть.

Котёл стоял на оджаке до самого вечера. Когда сыворотка выкипела на добрых три четверти, Узук сняла котёл, выбросила из него солодковые корни и пучком камыша стала взбалтывать оставшуюся в котле кашицу, напевая незатейливую песенку, в которой просила курт поскорее свернуться.

Лакомка Дурды вертелся рядом, окунал в котёл палочку и со вкусом облизывал её. Он всё время попадал под руку, и Узук изредка беззлобно щёлкала его по бритой макушке — тюбетейку свою он где-то потерял. Мальчик отмахивался от щелчков, как от москитов, но от котла не отходил.

— Иди в кибитку, там сколько угодно курта! — сердилась Узук.

— Не пойду, — пыхтел Дурды, пытаясь зацепить палочкой побольше сгустившейся массы. — Не пойду… Тут вкуснее. Эх, упала назад!..

Из темноты вышел Берды, присел на корточки у оджака, глядя на рдеющие угли, спросил:

— Каракурт варите?

Узук смутилась.

— Да-да… кажется, каракурт… — и покраснела, поняв нелепость ответа.

Мальчуган молча протянул другу свою палочку. Берды попробовал, одобрительно причмокнул.

— Хороший получился каракурт. Очень вкусно.

— Если нравится, оставим его вам, — сказала Узук. Она уже оправилась от смущения, поняв, что в темноте его никто не заметил. Можно было даже улыбнуться, не рискуя выдать себя.

Всю ночь шёл тихий и тёплый дождь, наполненный сказочными и лёгкими снами. А утром вымытые травы засверкали так свежо и молодо, словно встречали вторичный приход весны. По небу плыли ватные облака, и огромный синий купол, опрокинутый над землёй играл богатейшей гаммой оттенков — от лилового до неуловимо голубого, переходящего в белизну облаков.

Обрадованные на редкость чудесным днём, совпавшим вдобавок с окончанием работы на кочевье, девушки и молодые женщины отправились поискать дикого лучка и съедобных трав.

Старая Огульнияз-эдже, великая шутница и добрый друг почти всех аульных женщин, рассказывала, как однажды приготовила своему старику такие вкусные пирожки с этой травой, что пот с него — в три ручья, а он всё жуёт, всё нахваливает. Наконец повалился на подушку, отдувается и просит: «Ты, мол, ста. рая, не съешь всё, прибереги на завтра, ты лучше мяса пожуй». «Слава аллаху, — думаю, — а мяса как раз и нет».

Отойдя подальше от кочевья в ту сторону, куда ещё не пускали овец, сборщицы незаметно разбились на две группы. Женщины, занятые хозяйством, сразу же начали поиски трав и кореньев. У девушек все заботы были ещё впереди, поэтому они занялись цветами. С большими букетами в руках, они, подбадривая друг друга, карабкались на первый попавшийся холм. С трудом помещаясь на его верхушке, несколько секунд стояли, переводили дыхание и вдруг, с аханьем и визгом, теряя цветы, сыпались вниз.

Узук отстала от тех и от других. Она случайно набрела на богатое съедобной травой место и, увлечённая сбором, не заметила, что подруги убежали далеко вперёд. Набрав травы, девушка стала рвать цветы, сначала её внимание привлекали самые яркие и красивые. Потом ей стало жалко их, и она принялась выбирать те, что поскромнее. В конце концов стало жаль и этих — неяркие, невзрачные, не претендующие на внимание, они ведь тоже радовались влаге, солнцу, свежести воздуха. Узук посмотрела на большую охапку сорванных ею цветов, вздохнула, улыбнулась и спрятала лицо в их терпкий холодный аромат. А когда подняла глаза, то увидела рядом с собою Берды.

Понимая, что поступает не по шариату, Берды всё же рискнул пойти вслед за девушками. Сначала он следовал за ними на значительном расстоянии, но, когда одно красное кетени большим маком неподвижно заалело в стороне от шумной стайки, Берды ускорил шаги. Вот он, долгожданный момент! Вокруг — большой радостный мир, и в нём — только двое. Сейчас он подойдёт, тихо скажет «любимая…» и объяснит ей всё. И она поймёт, и поверит его любви, и глянет так ласково, что у него захолонёт сердце. Она скажет: «Я буду твоей женой», и он возьмёт её за руку, а потом… На этом месте мысли Берды начали спотыкаться, как конь на сурчинах, решимость поколебалась. Он шёл всё медленнее и медленнее, пока не остановился в нескольких шагах от Узук.

В первое мгновение девушка испугалась и рассердилась. Но на лице Берды были написаны неуверенность, нежность и готовность подчиниться любому приказанию. Разве можно было тут сердиться? И Узук, чувствуя, как у неё начинают гореть щёки, стала бесцельно перебирать цветы.

Берды смотрел на неё и молчал. Она была так прекрасна в своём чистом девичьем смущении, так естественно и неразрывно входила во всю окружающую красоту, что страшно было громким словом или неловким движением нарушить очарование. Но сколько времени можно молчать? И Берды, решившись, сказал:

— Какие ты красивые цветы собрала…

Он слегка охрип от волнения и сам не узнал своего голоса. Узук тихо ответила, не поднимая головы!

— Возьми, если тебе нравятся…

— Но ты же для себя собирала.

— Бери. Я ещё нарву…

Слова были самыми обычными, самыми будничными, но сейчас они звучали совсем по-особому, полнились тайным и волнующим смыслом, от которого сердце то вдруг торопливо застучит, то замрёт, словно проваливаясь в неведомую и желанную пустоту.

— Нет, я не могу взять. Это очень красивые цветы, но среди них нет цветка, который мне нужен.

Узук зарделась ещё сильнее и ниже опустила голову. Её молчание придало Берды смелости.

— Я хочу спросить у тебя… Можно?

И скорее поняв, чем расслышав, тихое «спроси…», закончил решительно, как с кручи прыгнул:

— Я тебе нравлюсь?

Вопрос был честный и требовал честного ответа.

— Нравишься, — негромко, но твёрдо ответила Узук.

Несколько секунд они молчали, ошеломлённые своей откровенностью. Потом Берды спросил:

— А можно… я руку твою возьму?

За всю недолгую жизнь у Берды не было такой счастливой минуты. Это — словно красивый сон сбывался. Не верилось, что всё происходит на самом деле, что человеку может быть так хорошо, и хотелось совершить что-то совсем невозможное.

— Узук-джан… можно… поцеловать тебя?

Узук резко вырвала руку и сказала:

— Тебе не стыдно?

Берды смешался и отступил, но девушка не уходила. Тогда он опять завладел её рукой и очень серьёзно сказал:

— Узук-джан, не сердись. Ты знаешь, что я тебя люблю. Можно задать тебе один вопрос?

— Задавай…

— Если отец и мать будут согласны, ты… выйдешь за меня замуж? Не сегодня или завтра! Когда сама захочешь, Я могу ждать, сколько угодно. Но мне очень нужно знать твой ответ. Ты будешь согласна?

— Да, — сказала Узук, — Я… согласна. — И не сумела сдержать счастливую улыбку.

Её ответ вернул Берды с неба на землю. Он тревожно огляделся, быстро присел.