Хамза Есенжанов - Крутое время Страница 4

— Сено лежит в копнах. Дождь нагрянет — все пропало, все сгниет, — недовольно пробурчал возле его уха Бекей. — Ты совсем распустился, лоботряс.

Нурум продолжал лежать, будто ничего не расслышал. Сам не зная с чего, вдруг начал шептать:

…Не разводя костра на снегу,

Чтобы зажарить наскоро дичь,Не изломав всех ребер врагу,—Цели герой не может достичь…

— Эй, парень, слышишь… обленился ты, говорю.

Нурум снова повторил полюбившиеся строки, словно разговаривая сам с собой. Он действительно не расслышал слов Бекея и удивленно уставился на него: «Что это Беке сегодня так разговорчив?» На лице ворчливого старика, минуту назад еле сдерживавшего свой гнев, вдруг появилось тревожно жалостливое выражение. Бекей со страхом заметил, как у Нурума шевелились губы. Ему даже показалось, что у юноши стали влажными глаза, точно у ребенка, собиравшегося заплакать. Заметив растерянность Бекея, Нурум чуть не рассмеялся, но тут же нахмурился.

— Астафыралла, аруак! — проговорил Бекей, еще более испугавшись. — Астафыралла! — Он отступил назад, не отрывая глаз от губ Нурума. Нурум только теперь понял, чего так испугался Бекей.

— Видать, бес вселился в меня. Ауп, ауп, ей, ауп! — задвигал лопатками Нурум.

Бекей давно заметил, что Нурума временами посещает нечистая сила. Когда тот заучивал стихи, новые песни, начинал вдруг шевелить губами и что-то бормотать про себя. Добродушный и недалекий Бекей приходил в ужас. И сейчас, увидев, как посинело темно-серое лицо Нурума, который к тому же весь день хмурился и работал спустя рукава. Бекей решил, что джигита корежит бес.

— Нурумжан, дорогой, помяни дух предков!

— Прошло, Беке, полегчало, — рассмеялся Нурум, подняв голову.

Ему расхотелось разыгрывать добродушного, как ребенок, старика. Он мигом согнал хмурь с лица, принял беззаботный вид.

— То-то, дорогой мой, ишь, как он сразу тебя отпустил.

Говори: ба-ба, помяни дух святых предков, — бормотал успокоенный старик. — А я думал, что ты лежишь и не встанешь…

Бекей улыбнулся, сочувствуя мучениям Нурума от нечистой силы.

Юноша встал, потянулся:

— Беке, страсть как хочется поиграть на домбре. Надо мне отправиться сегодня к Сулеке. Только не говорите старику, куда я ушел, ладно?

— Что ты, что ты! Зачем я буду говорить?! Мы тут и с Тояшем понемножку справимся, — легко согласился Бекей.

Этого как раз и ждал Нурум. Он схватил Бекея за пояс и легко, как ребенка, приподнял.

— Ну что скажешь: силен ли твой братишка, а? Подбросить тебя, как мячик, а?

— Ой, Нурумжан дорогой, отпусти. Отпусти, говорю, родной! Уронишь, ушибусь… — взмолился Бекей.

— Приподнять, а? — озорно спросил Нурум, выше плеч поднимая щуплого Бекея.

— Айналайн, Нурумжан! Ну, хватит, прошу тебя! Разобьюсь…

Нурум, все еще держа старика, заметил, как от землянки вдовы Каипкожи выскочил верховой, а впереди него суматошно несся какой-то мальчишка.

— Кто это там, Беке, с высоты видней, наверное? — спросил он, опустив Бекея на землю. — Вон про того конника спрашиваю.

Бекей сразу узнал:

— Это же Нурыш, хаджи Шугула сынок.

— А что он тут ищет?

— Он за мальчишкой Кали приехал. За своим пастушонком. Гонит его обратно…

Нурум помрачнел. Он живо представил, как везли тело Баки, как Шугул не позволил хоронить Баки на кладбище Ереке, где покоились предки хаджи, как волки разорвали валуха и мальчик Кали со страху бежал домой, а Нурум спас его тогда, не отдал в руки разъяренного джигита. Он вспомнил отчаянный визг забитого мальчишки: «Убьют меня, убьют!» Нурум побледнел, изменился в лице.

— Нурум… опять шайтан мучает тебя, — испугался Бекей. — Говори: ба-ба!.»

— Ба-ба… — Нурум скрипнул зубами. — Ба-ба… Что вы, как ребенок?

Бекей не знал, почему так неожиданно рассвирепел Нурум. А спросить — не решался.

— Говорить, «ба-ба» помогает… помогает, — невнятно пролепетал он.

Перепелкой метался мальчик впереди всадника и, поняв, что не уйти, круто повернулся и бросился назад. Нурыш, сделав вынужденный круг, настиг Кали и взмахнул камчой. Юлой завертелся мальчик и проскочил под брюхом лошади на другую сторону. Всаднику удалось резко повернуть коня; натянув поводья, он несколько раз кряду со свистом опустил камчу…

Нурум, не раздумывая, кинулся на помощь мальчику; Рослый джигит и шагом преодолеет немалое расстояние, а уж побежит — пусть враскачку, — ветер не догонит. Как буря, широко закидывая ноги, помчался Нурум. Предчувствуя беду, но не в силах ее предотвратить, Бекей лишь зачмокал губами:

— У-у, как несется, шайтан, глянь на него…

Не поймешь, кого он осуждал: то ли побежавшего Нурума, то ли преследователя Нурыша.

Нурыш не замечал Нурума. Словно сапожник, попеременно орудующий то шилом, то дратвой, он, не поднимая головы, злобно дергал поводья то влево, то вправо и, нацелясь, бил мальчика вшестеро плетеной камчой. Нурума он заметил, лишь когда тот появился рядом. Но, как благочестивый мулла, спутавший молитву, он только мельком покосился на подбежавшего, словно недовольный тем, что его напрасно отвлекли, и прохрипел:

— Оголтелое дурачье! Своей выгоды не понимают! Эх, черт, вот я тебя!..

В злобной суматохе, он даже не узнал Нурума и с удивлением глянул на него, как бы спрашивая: «Где это я тебя видел?» Потом, решив вдруг, что человек пришел ему на помощь, сказал:

— Поймай мне этого дурня, не знающего своей выгоды!

Пастушонок тем временем прибег к последней хитрости: стал вертеться у лошадиного хвоста. Мальчик тоже разозлился, он даже не плакал, стиснул зубы и не прочь был запустить камнем в своего обидчика. Но на плоской равнине Каракуги камня не сыщешь. Увертываясь от камчи, он все же умудрился как-то вырвать увесистый курай и хотел швырнуть его в лицо всадника, но тут заметил бежавшего во всю прыть Нурума. Увидев заступника, маленький беглец расхрабрился, точно козленок, в ярости бодающий верблюда, схватил обеими руками курай и приподняв левое плечо, широко размахнулся.

— Зачем трогаешь мальчонку?! Он ведь не убил твоего отца. И Шугул, кажется, жив?! — крикнул Нурум.

Его плечи поднимались как кузнечные меха, он еле переводил дыхание от ярости и быстрого бега. Нурыш на миг растерялся. Только теперь понял он, что перед ним известный забияка Нурум и что он спешил сюда не для того, чтобы взгреть мальчонку, наоборот, заступиться за него. Резкие слова вздорного Нурума, задевшие честь самого хаджи Шугула, будто насквозь пронзили Ну руша.

— Чего ты гавкаешь? Чего как собака бросаешься на верхового? Или тоже спина зачесалась, а? — взревел он, угрожающе приподняв витую шестихвостую камчу.

— Да, зачесалась… Попробуй!

Нурыш не стал долго раздумывать. Хотя он не слыл ни драчуном, ни задирой, но сейчас им вдруг овладело страстное желание огреть камчой необузданного Нурума. Ударив пятками коня, он вплотную подскочил к безоружному. Нурум не думал защищаться, скорей всего он собирался сам напасть: глаза следили за каждым движением всадника, а все тело настороженно сжалось, вспружинилось. Левой рукой он приготовился поймать камчу, а правой — ухватиться за ворот Нурыша. Испокон веков верховой чувствовал себя уверенней и сильней пешего. Нурыш, намереваясь сшибить конем этого долговязого черного джигита и уже потом огреть камчой, привстал на стременах и размахнулся. Но, оказавшись перед человеком, присевшим, будто тигр перед прыжком, конь вдруг испуганно шарахнулся, и камча, со свистом сделав в воздухе петлю и не задев Нурума, вяло хлестнула полу нанкового бешмета. Нурыш повернул коня вторично.

— А ты, оказывается, наглец! Опять мешаешь мне проучить пастушонка. Если отец твой бий, значит, можно тебе свою прыть показывать? — распалился он.

На этот раз конь безбоязненно двинулся на пешего. Зная, что если побежишь — догонит, будешь стоять — конь сшибет грудью, Нурум решил во что бы то ни стало ухватиться за всадника. Но спереди не дотянешься, надо попытаться прыгнуть на него сбоку. «Ах, черт, если бы на коне прискакать, тогда бы вырвал камчу и стянул бы самого с седла», — с досадой думал Нурум.

Подскочив почти вплотную к человеку, недобро изогнувшемуся перед прыжком, конь снова отпрянул в сторону. Снова взвилась камча и на этот раз хлестанула Нурума, обвилась вокруг правой руки выше локтя, а кончик звучно хлестнул по бедру. Когда всадник дернул ее к себе, рослый черный в броске ухватился за черенок. Плеть будто припаялась к сведенной судорогой руке — теперь она или оборвется, или Нурыш ее выпустит. Пробежав с разгона несколько шагов возле коня, Нурум на мгновение уперся ногами, изо всей силы потянул плеть к себе и, когда всадник накренился в седле, одним прыжком достал его и ухватился за полы бешмета. Камчу, однако, он не выпустил, опасаясь, что Нурыш хлестанет его по голове. Сидя на крепком коне, и сам не хлипкого сложения, байский сын не слетел с седла: как ребенок, ухватившись левой рукой за гриву, крепко прижав колени к бокам коня, он больно ударил скакуна пятками, намереваясь поволочить Нурума по земле, как козленка при козлодрании, и даже проволок его несколько шагов. Нурыш был в бешмете и поверх него еще в красном ватном чапане, так что Нуруму было за что держаться. По всему было видно, что Нурум не отпустит теперь сплоховавшего всадника, пока не стянет его с коня или не оборвет полы чапана вместе с камчой. От боли и позора, что его волочат как тушку при кокпаре, Нурум до бешенства рассвирепел: глаза налились кровью, лицо побагровело, в висках свело мышцы. Что бы там ни случилось, он должен стянуть, свалить, швырнуть на землю, подмять под себя надменного мурзу. Повидавший немало ссор и драк, но не участвовавший в них, Нурыш, хотя был силен и сидел на крепком коне, ничего не мог поделать с безоружным пешим джигитом. Уверенно действуя вначале, Нурыш теперь сник, даже робость охватила его. Он уже не думал растоптать этого ненавистного черного, а пытался всего лишь вырваться, без греха улизнуть; камчу он уже отпустил и старался высвободить бешмет. Свободной рукой захватив полы чапана, Нурыш снова ударил коня ногами. Испуганно захрапев, мелко дрожа, темно-серый конь, словно увидев перед собой овраг, взметнулся вдруг резко ввысь. Передняя подпруга с треском оборвалась, Нурыш, запрокидываясь, перелетел через голову Нурума и грузно, мешком бухнулся оземь. Вмиг облегченный, без всадника и сед-да, конь рванулся, но, наступив на повод, запутался и остановился, тревожно фыркая. А Нурум. сообразив, что случилось, только теперь выпустил полы чапана и наклонился над Нурышем: видимо, от ушиба, лицо его было сплошь в крови, а сам он лежал безмолвно, бесчувственно. «Не разбился ли насмерть?!»— промелькнула мысль у Нурума.