Танцы на осколках (СИ) - Пасынкова Юлия Александровна Страница 42

— Ну, почти, при храмах нынешних учат только читать да писать, да молитвенники изучают, а в наших школах давали много знаний практически обо всем на свете.

— Даже про эту вашу энергию, которая пропала?

— Ну, в том числе.

Я замолчала, не зная о чем еще можно поговорить, и решила, все-таки, поспать немного. В комнате стояла непроглядная тьма, и я вспомнила, как нам было непривычно по-первости после отключения электричества. Не было ни света фонарей, ни мигающих лампочек от телефонов, компьютеров и прочих приборов, холодильник не подсвечивал в темноте, а на улице стояла поразительная для нашего уха тишина. Тишина без шума двигателей, телевизоров, лифтов. Я вспомнила первое ощущение, которое возникло тогда у всех нас. Примерно: «Э-э, кто свет вырубил». Сначала удивление: мы высыпали кто на лестничную площадку, кто на улицу — темнота стояла везде. Пробовали щелкать выключателями, хотели позвонить электрикам, но телефоны не работали. Вскоре удивление сменилось легким беспокойством: электричество все не возвращалось, а молчаливые мобильники пугали больше всего. А потом уже появилась паника. Люди не могли дозвониться тем, кто в дороге. Не понимали, что происходит, спрашивали друг у друга и высказывали самые нелепые предположения. Я помню, как кто-то закричал на улице, а его голос быстро заглушился неясным шумом. Вскоре крики уже послышались со всех сторон, а нарастающий гул оказался тоннами воды, вынесенными из-за прорванной плотины. В голове возник принесенный водой запах паники и отчаяния.

Я глубоко вздохнула. В легкие ворвался чуть затхлый и богатый на пыль воздух, но все же не тот сырой и смердящий, что так надолго врезался в память.

— Ты спишь уже? — еле слышно поинтересовался Брест за моей спиной.

Я неясно промычала, давая понять, что нет.

— Слушай, я все хотел спросить, — прошелестел наемник, — А что вы там с этим чародеем делали-то? Когда он еще мной прикинулся.

У меня вдруг резко защекотало в горле, и я закашлялась, выпучив глаза. Ни в жизнь не расскажу, что там было, тем более Бресту. Это ж какой позор! Минутная слабость и позор. Хотя с другой стороны: столько времени без мужика — тоже чай не железная. Но тут может быть кто угодно, только не наемник. К нему опасно привязываться, иначе в нужный момент я не смогу выполнить задуманного. Трудно кинуть человека, к которому прикипел душой.

— Эй, — меня легонько пихнули в спину. — Ты там жрешь что ли?

— Почему? — оторопела я, поворачиваясь к Бресту.

— Дык подавилась, — пояснил он, — Так помнишь, нет, что там этот паскудник в моем облике-то делал? — не отступался мужчина.

— Не-а, пойло-то он мне крепкое подсунул. Только таз перед глазами всплывает. — Я отвернулась. Кровь прилила к лицу, и щеки запылали.

— Хм, ладно. А то мне показалось, что он приставал к тебе чтоль… — задумчиво протянул наемник.

— Не припоминаю, — отрубила я. — Давай уже спать. Какой-то ты сегодня разговорчивый.

— Сам себе дивлюсь, — крякнул Брест и, поправив мешок под головой, отвернулся на другой бок.

Я облегченно вздохнула и смежила глаза. Постепенно вспугнутый сон все же осмелел, выбрался из укрытия и пришел ко мне, усевшись рядом. Я плавала на границе грез и реальности, не разбирая то ли уже сплю, то ли еще дневные мысли покоя не дают, как вдруг резкий шум, буквально подкинул меня над полом. Рядом подскочил сонный Брест и схватился за меч. Где-то за стеной раздался грохот. Удары сыпались один за другим, перемежаясь с сухим треском дерева и царапаньем металла. За грязным стеклом уже просвечивали первый утренние лучи. Видимо, я все-таки уснула.

— Милки нет, — сонно пробормотала я.

— И пати. патефона? Короче этой музыкальной штуки, — Брест показал на пустое место.

Мы переглянулись и бросились из комнаты. Наемник опередил меня и, безошибочно определив, откуда идет звук, кинулся в первую комнату. Я не отставала.

У меня перед глазами встала ужасающая картина: в дальнем зале на полу валялся вдребезги разбитый инструмент. Пластинка была изломана на куски, медный рупор, нещадно погнутый, уже вряд ли сможет снова запеть. Служанка доламывала крепким каблуком сапога треснутый корпус, превратив его в груду щепок. Брест оторопело задержался на входе:

— Какого буя ты творишь?

Служанка не ответила, лишь продолжила вымещать накопившуюся злость и обиду на ненавистный ей реликт.

Я задержалась на доли секунды, пока до меня не дошел весь смысл происходящего:

— Тебе конец, — прохрипела я и кинулась на нее, выхватив кинжал.

Наемник, вовремя опомнившись, успел перехватить мою руку, выбив оружие, но удержать меня он не успел. Я безоружная в бешенстве подскочила к служанке. Она в порыве уничтожения механизма, не обратила на меня внимания, а зря. Я снесла ее с места и пригвоздила к полу. Адреналин в крови подарил недюжинную силу, позволив справиться с девицей покрепче меня. Ладонь моментально сжалась в кулак, и я ударила Милку в лицо, сломав ей нос. Она попыталась скинуть меня, но я, усевшись на нее сверху, придавила ей руки, продолжая превращать ее лицо в один сплошной синяк. Кто-то вздернул меня за шкирку и, перехватив за подмышки, оттащил от покалеченной служанки.

— Тебе конец, сука! — взвизгнула я. — Теперь лучше не поворачивайся ко мне спиной.

Милка села, зажав нос пальцами, из него хлестала кровь. Лицо на глазах опухало, превращаясь в гротескную маску. Дальше я не видела, Брест вытащил меня в коридор и придавил к стене:

— Остынь.

— Ты видел? — я задыхалась, слова застряли в горле.

— Видел. Она дура. Но я не дам тебе ее прикончить.

Я дернулась, но наемник еще сильнее вжал в стену:

— Не заставляй тебя успокаивать, — выдавил он.

Я тяжело дышала, ребра ходили ходуном, но прямой взгляд серых глаз помог прийти в себя.

— Хорошо, — подняла руки, — Я спокойна.

— Пообещай, что не прикончишь ее, когда я отвернусь. Иначе мне можно прямо сейчас разворачиваться, послать вас обеих нахер и топать домой. Нам нужно прикрывать друг друга, а не глотки грызть.

— Ты видел, что она сделала? — повторила я.

Похоже, до мужика не доходила вся ситуация. Эта мерзавка уничтожила то единственное, что осталось после конца света, что прошло сквозь прорву времени, и, наконец, добралось до меня. Она раздавила своим поганым каблуком мое прошлое.

— Видел, — чуть спокойнее повторил Брест, — Пообещай. Она и так уже сама себя наказала, влюбилась, дура, теперь страдает.

Я пыхтела, грозно раздувай ноздри. Наемник не отступался:

— Ну?

— Ладно, — буркнула я.

— Что? — не расслышал Брест.

— Обещаю, что не прикончу эту убогую.

Брест облегченно отпустил меня, и, положив руку на плечо, мрачно процедил:

— Добро. Жаль этот патефон. Я видел, как он был для тебя ценен.

Он развернулся и молча протопал разбираться со служанкой. Я сползла по стене и осела на пол. Доброе, мать его, утро. Из комнаты доносились всхлипывания и голос наемника. Я, не слушая их, поднялась и зашагала обратно к месту ночевки.

На полу валялись наши мешки. Я подобрала свой и проверила все ли на месте. Хмель драки уже прошел, и мои костяшки засаднило. Поморщившись, я провела пальцем по опухшей кисти. Видимо, здорово отделала эту козу: даже кулаки заболели. Закинув торбу на плечо, я подошла к окну. На улице окончательно рассвело, и нежить, избегая смертельного для них солнечного света, укрылась в тень старых подъездов, подвалов и подворотен.

Я уселась на грязный подоконник и достала бурдюк с водой, дожидаясь остальных. Хлебнув воды, уставилась на место, где стоял старый проигрыватель. Древний стол пустовал, только смазанный след пыли, напоминал о патефоне. Я скривилась, как от зубной боли. Дура, какая же она дура. Лучше бы меня так отделала, но Милка ударила по мне больнее, гораздо больнее, почувствовав мое уязвимое место.

В дверях появился Брест, за ним стояла служанка, пряча лицо. Наемник прошел вперед и, подняв с пола свой мешок, вытащил из него кусок хлеба и вяленого мяса.