Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая) Страница 48

— Вай, мать Чары, оставьте… утрите свои бесценные слёзы. Эта бесстыжая тварь не стоит ни одной капельки, упавшей из ваших глаз… Вы сами рассказывали, что у одного бая было много незамужних рабынь, которые часто рожали, и этого её стыдился никто. Их отвозили на базары Хивы и Бухары и продавали там, оставляя их детей… Представьте, что эта подлая — одна из ваших рабынь. Пусть работает на чёрной работе, пока не сдохнет, У нас, слава аллаху, работы хватит… А если она родит — то совсем хорошо! Деверю Аманмураду уже за сорок, а он ещё ни разу не держал на руках ребёнка. На Тачсолтан надежда бесполезна… Аманмураду нужен наследник — об этом надо думать. Узук наверняка родит ему сына. Лучшая девушка — из бедного шалаша. Я знаю этих бедняков, они очень плодовиты. Может, она сразу двух внучат вам подарит…

— Ах, моя умная невестушка, моя первая невестушка, — Кыныш-бай схватилась обеими руками за плечо жены Бекмурад-бая, подняла на неё мутные, словно покрытые пылью сливы, безжизненные глаза. — Никто не будет мне так близок, как ты, никто, кроме тебя, не умеет успокоить мою душу, найти ласковые слова. Верное слово сказала ты — сын Аманмураду нужен. Аманмурад-джану нужен сынок… Сын!.. Сын!.. — и старуха, покачивая головой, пропела хриплым, надтреснутым голосом:

Конь нужен — чтоб пуститься в путь,Сын нужен,  — чтобы жизнь вернуть.Опорой, сын, подмогой будь, —Наследник ты отца-джигита.

Окончив петь, она хрипло засмеялась, закашлялась.

— Ай, молодец, моя умная невестка! Недаром тебя Бекмурад-джан больше всех любит, из всех своих жён выделяет… Умное слово ты сказала, успокоила моё сердце. Рано или поздно я с босячкой расправлюсь, а пока потерплю, посмотрю, на что она, кроме подлости, способна… Сходи-ка, невестушка, посмотри, куда дели эту долгожданную мерзавку.

Жена Бекмурад-бая вышла за дверь и тут же вернулась назад.

— Во дворе она… Около стенки валяется.

— Пусть, валяется! — решила Кыныш-бай. — Вы, невестки, расходитесь по свонм кибиткам, спать уже пора. Не вздумайте к этой потаскухе подходить! Пускай ночь валяется там, где её бросили. Пусть попробует, что сильнее — любовь или мороз.

— Ночи сейчас холодные, — как бы между прочим заметила жена Бекмурад-бая. — Окоченеть она может…

— Пусть окоченеет!.. Тебе что, жалко её стало, что ли?

Женщина пожала плечами.

— Пусть себе коченеет. Мне она не дочь и не сестра, чтобы жалеть её…

— Постой! — сказала старуха, несколько смягчаясь. — Возьми ключ и запри мерзавку в мазанку… А то ещё сбежит ночью…

Утром одна из младших гелин чуть свет пришла в кибитку свекрови, откинула серпик, раздула в оджаке огонь. Кыныш-бай уже проснулась и ворочалась на своей постели, как большая старая черепаха. Дождавшись, когда согрелась вода, она кряхтя поднялась, вышла во двор свершить омовение. Потом, потирая у жарко горящего оджака руки, велела невестке:

— Поди, посмотри на босячку. Если не окоченела до смерти, отведи её в кибитку покойной Аман-солтан, а то уже светает, люди ходить начнут, увидят её…

Узук привезли еле-еле живую. Отводя душу, Аманмурад зверски избил её, сначала кулаками, а потом палкой, и всю дорогу злобно пинал её подкованными каблуками сапог. На теле Узук не было живого места, всё оно было сплошной горящей болью. От ночного холода боль притупилась, но Узук ужасно замёрзла и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. В камышовой мазанке было едва ли не холоднее, чем снаружи, а тонкое одеяло, брошенное ей сердобольной женщиной, помогло разве только не замёрзнуть совсем, что вероятно было бы лучшим исходом для бедняжки.

Когда гелин отперла мазанку, Узук попыталась встать, придерживаясь за стену. Она не хотела, чтобы её видели слабой и немощной.

— Где болит-то у тебя? — участливо спросила молодуха.

— Нигде не болит, — сквозь зубы ответила Узук, продолжая своп безуспешные попытки.

Сжалившись над несчастной, гелин поспешила помочь ей, но тот час же испуганно оглянулась через дверь на кибитку Кыныш-бай. Во дворе никого по было и она снова подошла к Узук, подняла её на ноги и собиралась вывести из мазанки. Прислонившись к стене, Узук отвела её руку.

— Не дотрагивайтесь до меня… Я сейчас — как чёрный котёл. Если притронешься — в саже измажешься!.. Говорите, куда идти — я сама пойду.

— Одеяло возьми… — сказала молодуха, удивлённо прикусила язык, узнав одеяло старшей невестки…

Узук болела долго, но живучая натура степнячки переборола недуг. Начав свободно ходить, молодая женщина рисковала появляться во дворе только с наступлением ночи. С ней никто не заговаривал, а если и вспоминали её, то с лёгкой руки Кыныш-бай величали не иначе, как босячкой. Вся дальнейшая судьба Узук всецело зависела от Бекмурад-бая. Он мог её убить, бросить в темницу или придумать что-либо похуже. Жаловаться было некому, да она и не собиралась жаловаться. Последние события окончательно сломили её волю. Она ходила, как живая тень, и только непрерывные слёзы говорили о том, что у этой исхудавшей до ужаса женщины есть ещё сердце и это сердце страдает.

А Бекмурад-бай всё не возвращался.

Слепому каждый шаг — яма

Три жестоких шутки приготовила судьба для Мурада-ага.

После того, как Берды, придя в село за продуктами, бесследно исчез, сын Сухана Скупого нанял на ближайшем базаре нового подпаска по имени Байрам. Несмотря на своё «праздничное» имя, парень был оборван, остроглаз и дерзок. Если бы кто другой изъявил согласие, не быть Байраму подпаском, но другого не нашлось, и хозяйский сын с видимой неохотой нанял этого проворного на язык парня. Заодно он прихватил два мешка муки, навьючил их на байрамовского верблюда и прямо с базара они направились к дальнему колодцу в песках, где располагались осенние пастбища Сухана Скупого.

Мурад-ага и остальные два подпаска встретили их с попятным ожиданием. Но хозяйский сыпок буркнул только несколько слов: «Будет пока подпаском на время, вместо Берды». Больше он ничего не сказал и, сбросив муку, уехал, уводя с собой верблюда. Расспрашивать его Мурад-ага не решился, а новый парень был чужак и не знал аульных новостей. Единственное, что он мог сообщить из базарных новостей, что у ишана Сеидахмеда украли двух коней. Однако Мурада-ага не интересовали ни ишан, ни его кони. Кроме того, Байрам вспомнил, что на базаре толковали о каком-то похищении, будто кто-то из баев украл в селе девушку.

Но и это не встревожило Мурада-ага. Они с женой договорились, что при благоприятном решении вопроса о замужестве Узук Берды некоторое время поживёт в селе. Теперь хозяйский сын привёз па время нового подпаска, значит, всё в порядке, Берды остался и, вероятно, уже справили свадьбу. А что хозяин ни словом не обмолвился об этом, тоже понятно: сердится на Мурада-ага за его непокорность. «Пусть его… — думал старик удовлетворённо. — Слава богу, всевышний услыхал наши молитвы, теперь одной заботой на душе меньше». Ни сном, ни духом Мурад-ага не чуял над собой грозы и не знал, что Оразсолтан-эдже с ног сбилась, чтобы установить место стойбища мужа.

Сознание, что муж не знает о постигшем их горе, усугубляло страдания Оразсолтан-эдже. Будь он на весеннем пастбище, она, на худой конец, сама бы добралась до него. Но Мурад-ага откочевал с отарой на дальний колодец. Оразсолтан-эдже ходила, умоляла Сухана Скупого, но тот сказал: «Скоро сам в пески поеду, скажу ему», а местонахождение колодца назвать отказался. Тогда Оразсолтан-эдже пошла по людям. Не было, пожалуй, в ауле человека, к которому бы она не обратилась с вопросом, где колодец Сухана Скупого. Люди сочувствовали ей, но помочь не могли — о колодце знали только сам Скупой да его сыновья.

Измученная женщина однажды её выдержала и сгоряча припугнула бая: «Ты скрываешь от людей свой колодец? Боишься, что кто-либо, увидев, сглазит его и твои овцы передохнут? Так знай, что нашёлся человек, который знает дорогу к колодцу. Я уже послала весть мужу и наказала ему, чтобы он за год покончил со всеми овцами, которых он тебе нажил за двадцать лет! Бог даст, останешься без единой овцы, узнаешь на собственной шкуре, что значит бедность».

Недаром говорит пословица, что с коротким языком жизнь длиннее. Оразсолтан уже пожалела, что наговорила баю лишнего, по сказанное слово не проглотишь, а Сухан Скупой был суеверен. Слова старухи лишили его покоя. Помучавшись дурными снами три ночи, он наконец не выдержал, поехал на базар, словно действуя по наитию свыше, нанял нового пастуха и подпаска и отправился в пески.

Жизнь устраивает иногда самые неожиданные совпадения. Бай был ещё в пути, как повалил снег, поднялся буран. На стойбище ночью ветром разворотило крышу кошары, где ночевали шестеро опоздавших родиться ягнят. В землянку намело снегу, ягнята околели от холода. Это явилось первой шуткой судьбы.