Давид Монтеагудо - Конец Страница 5

— Надо же!.. Ведь сколько раз любовалась, а все равно… — удивляется Мария. — Ну и видок у вас! Больше всего это похоже на группу тех, кто не прошел кастинг для программы «Слава».

— Что ты хочешь! Восьмидесятые годы, — с улыбкой говорит Хинес. — Знаешь, в две тысячи тридцатом мы наверняка будем смеяться над тем, как выглядим сегодня.

— А девицы… они, если честно, совсем никуда… Господи, что за прически!

— Готов спорить, что и ты тоже когда-то носила такую же.

— Я? Никогда в жизни! В каком году, ты сказал, сделана эта фотография… в восемьдесят третьем?

— Да, в восемьдесят третьем. Двадцать пять лет назад.

— Я в то время, как говорится, еще в пеленках лежала.

— Боже, какая же ты молодая!.. Или, лучше будет сказать: боже, какой же я старый!

— Не переживай! Можешь поверить: годы пошли тебе на пользу. А куртка? Где ты только выкопал такую куртку?

— О, это была совершенно офигительная куртка! Как у Майкла Джексона в «Триллере».

Мария с любопытством разглядывает своего спутника, пользуясь тем, что тот вынужден внимательно следить за дорогой. У него, конечно, есть чувство юмора, хорошо подвешен язык, он обходителен, но о чем бы ни говорил Хинес, в его тоне неизменно сквозит апатия, заметен какой-то налет унылого безразличия.

— Могу еще раз повторить: сейчас ты выглядишь куда лучше, — говорит она наконец. — Ну давай повторим… Начиная справа: это Ибаньес, который привез вас на своем пикапе.

— С длинными волосами? — спрашивает Хинес.

— Да.

— Сразу попала в точку. Ибаньес, у которого был пикап… Пролетарий… А еще он был самым старшим, года на четыре или даже на пять старше остальных.

— Так, дальше… — Мария разглядывает вторую половину фотографии, образующую заднюю сторону обложки диска. — Ибаньес… номер четыре… за ним записана «Дурная слава» Пако Ибаньеса?

— Ну, это шутка. В голове у него было много чего понамешано, и в том, что касалось музыкальных вкусов, все было свалено в кучу. Но он действительно порой мог разразиться пламенной левацкой речью, любил цитировать стихи…

— Ты ведь сказал, что он был работягой.

— Я сказал: пролетарием. Да, пролетарием — а это совсем другое… Классовое сознание, долг, культура как оружие, призванное помочь выбиться наверх…

— Что-то совсем доисторическое.

— Если честно, то и тогда уже мы это так воспринимали. Бедняга опоздал родиться — время революций миновало. Скорее это был его конек, чтобы привлечь к себе внимание… Можешь вообразить, как мы к таким фокусам относились. На самом деле он водился с нами из-за девушек; думаю, был влюблен во всех сразу, периодами… Это была… личность по сути своей онанистическая, то есть…

— Я знаю, что такое онанизм. Он готов был…

— Я говорил в более общем смысле, — перебивает ее Хинес, — о жизненной позиции. Любой интеллектуал является в некотором роде онанистом. Ясно, что он, Ибаньес, и потом продолжал много читать, и сейчас держит себя… интеллектуалом, но, кажется, и по сей день вкалывает в ремонтной мастерской. Единственное, что изменилось, — это размер его пикапа. Машина стала побольше.

— Прям зверинец какой-то! Сейчас окажется, что ты из них самый нормальный. Давай-ка посмотрим, что слушал ты, — говорит Мария, снова заглядывая на заднюю сторону обложки. — Посмотрим… Хинес… седьмой. «Пинк Флойд» The Wall… Недурно! Классика, хотя «Пинк Флойд» — это немного занудно, правда ведь? У них такие длинные темы…

— Это… все выдумки Ньевес. И как она только запомнила, кто и на что тогда западал! Нельзя сказать, чтобы я был большим поклонником «Пинк Флойд», но я посмотрел фильм… он мне жутко понравился…

— Какой?

— «Стена», The Wall… Неужели никогда не слыхала?

— Если честно — нет, не слыхала. Не забывай: я из неолита.

— Как занятно… все хочется думать, что… Держись!

Машина вдруг подпрыгнула — такой рытвины до сих пор на их пути не попадалось. И тут же легкое облако пыли окутало все вокруг, а шины начали издавать совсем другой звук — теперь они как-то странно потрескивали. Но машина не остановилась.

— Что это? Что случилось? — испуганно спрашивает Мария, упершись руками в панель.

— Ничего особенного, просто закончился асфальт, — отвечает Хинес, вновь обретя невозмутимость. — Знаешь, я даже струхнул… Мне показалось, дорога вдруг… вот так взяла и оборвалась.

— Езжай помедленнее.

— Я просто идиот! Мог бы сообразить, что асфальт тут до конца так и не проложили. Раньше, когда мы сюда наезжали, вся дорога целиком была грунтовой. Шоссе доходило только до моста — там внизу, у реки, которую мы проезжали.

— От такого асфальта тоже толку мало… Сплошные ямы. Можно сказать, теперь даже лучше ехать, — бросает Мария, глядя на полосу земли, которая стелется перед машиной. Земля в свете фар кажется белой, по краям — густые заросли, и они тоже кажутся белыми — то ли от пыли, то ли от света фар.

— Просто никто не озаботился тем, чтобы поддерживать дорогу в должном порядке… Здесь все выглядит страшно запущенным. Хотя где-то рядом существовал поселок, у подножия горы, при этом несколько домов стояло вдоль дороги, но сейчас я их что-то не видел…

— Один дом мы проехали совсем недавно — вроде шале. Правда, свет там не горел и все было наглухо заперто.

— Не удивлюсь, если поселок ликвидировали. В ту пору много строили, не вполне считаясь с законом, обходились без всяких там разрешений, документов и прочего.

— Слушай, давай лучше продолжим, — говорит Мария, снова занявшись компакт-диском. — Остались еще семеро… вернее, шестеро, если не считать тебя. Рядом с Ибаньесом стоит… Кстати, а ведь ты так и не сказал мне, кто это такой.

Хинес бросает взгляд на Марию, на компакт-диск в ее руках и только потом отвечает:

— Знаешь что, Мария… Зачем все это нужно?.. Никто ведь не станет тебя экзаменовать или пытаться в чем-то уличить. Подразумевается, что ты моя невеста. Ты просто должна там присутствовать — и только. Даже если бы ты много лет была моей женой, никому и в голову не пришло бы требовать от тебя, чтобы ты знала все про друзей моей юности.

Мария несколько секунд молчит. Кажется, что все ее внимание поглощено лесной дорогой, которая стала заметно хуже: то и дело встречаются рытвины, торчат из земли булыжники, порой — совсем неожиданно — путь пересекают глубокие трещины, заставляя машину сбавлять ход, едва ли не останавливаться.

— Ты нанял профессионалку, — говорит наконец Мария. — Насколько мне известно, я — самая дорогая, но и самая лучшая. Мне знакомы правила поведения в обществе и все законы вежливости, принятые западной традицией, хотя знаю я кое-что и про японскую культуру. Я могла бы пойти на дипломатический прием, не совершив там ни малейшей оплошности. Я способна поддержать беседу как с мужчинами, так и с женщинами довольно высокого культурного уровня. Я хорошо разбираюсь в современных проблемах — каждый день читаю новости, особенно из области экономики… Ты и сам наверняка понимаешь: твои друзья для меня — не самое трудное испытание. Но для меня важно профессиональное качество работы. А в данном случае моя работа состоит в том, чтобы помочь тебе выглядеть перед ними должным образом, за это ты и платишь — очень щедро платишь, надо заметить. Если бы твои друзья были банкирами, я бы вела с ними речь о ежегодных прибылях и биржевых котировках. А так как они не банкиры, а просто друзья юности, то им будет очень приятно узнать, что ты их не забыл, что испытываешь ностальгию, что даже своей невесте — своей последней невесте — часто рассказываешь про них и описываешь всякие случаи из вашей тогдашней жизни.

— Прости… Я страшно рад, что ты так… так серьезно к этому относишься. Я не хотел… тебя обидеть.

— Ты меня ничуть не обидел. И вообще, по контракту ты имеешь право трахать меня. Я не настолько наивна, чтобы надеяться от этого открутиться, но тут есть свои ограничения… Я требую хотя бы минимальных удобств… в смысле гигиены. Напоминаю, потому что, по всей видимости, нас ожидает убогое помещение и спальные мешки. О, это мне отлично знакомо: ржавые железные кровати и поролоновые матрасы без чехлов. Следующий пункт — секс, исключительно в интимной обстановке, вдвоем. Никаких сеансов на публике, оргий и тому подобного.

— Можешь не беспокоиться, — с досадой бросает Хинес. — Ничего такого там не будет… Мои друзья никогда не были людьми… скажем так, сексуально раскованными, нет, ни один из них таким не был. Как, впрочем, и я, так что… так что давай продолжать… кто там еще остался на фотографии?

— Давай. Рядом с Ибаньесом — девушка.

— Ты ведь сказала…

— Что? Что я сказала?

— Что там был парень…

— Да, он слева, но сначала она — она стоит между ними.

— Точно! — говорит Хинес. — Это… нет, не могу вспомнить, ведь я видел фотографию только два или три раза.