Генри Хаггард - Она и Аллан Страница 5

Несмотря ни на что, я решил, что не могу носить на шее это странное украшение цвета крови, как любовник, который прячет в медальоне волосы своей любимой.

Как только это пришло мне в голову, внезапно с другой стороны зарослей тростника началось какое-то движение. И опять раздалось шипение змеи.

Мне хватило несколько секунд, чтобы схватить ружье, которое лежало передо мной, и выпустить пару зарядов картечи прямо в туловище мамбы, которая разорвалась на две части и билась в конвульсиях на земле.

Услышав выстрел, Ханс выбежал из фургона, чтобы посмотреть, что случилось. Это был тот самый готтентот, который являлся спутником в большинстве моих приключений. Он был со мной, когда я, еще совсем молодой человек, сопровождал Питера Ретифа[11] в крааль Дингаана, и, так же, как и я, избежал кровавой резни, учиненной этим зулусским вождем над бурами. Вместе мы пережили множество приключений, включая и путешествие в Страну дитяти из слоновой кости, где он уничтожил огромного слона Джана. Но о таком приключении, как это, мы в те дни не мечтали.

Если честно, Ханс был совершенно беспринципным человеком, но, как говорят буры, «умный, как стадо обезьян». К тому же он безудержно напивался, когда представлялась такая возможность. Но, несомненно, у него было одно положительное качество — более преданного человека, чем он, найти было трудно. Совершенно точно, не было ни одного человека, ни мужчины, ни женщины, кто бы любил меня больше.

Его внешность напоминала мне древнего, состарившегося не по годам бабуина, его лицо было покрыто сетью морщин, как высохший орех, а быстрые маленькие глазки были налиты кровью. Я никогда не знал, сколько ему лет, думаю, что больше, чем он сам себе приписывал, хотя годы огрубили его, но абсолютно не утомили. Ханс лучше всех шел по следу и стрелял на расстоянии сто пятидесяти ярдов из особенного одноствольного ружья, заряжающегося с дула, изготовленного Парди[12]. Он называл его Интомби, или Девица. Об этом ружье я уже писал в романе «Священный цветок».

— Что случилось, баас? — спросил он. — Здесь нет ни львов, ни другой дичи.

— Взгляни в те заросли, Ханс.

Сделав широкий круг, он скользнул туда, затем увидел змею, которая, я думаю, была самой крупной мамбой, убитой мной.

Внезапно он замер, напомнив мне пойнтера, выслеживавшего дичь. Убедившись, что змея мертва, он кивнул и сказал:

— Черная мамба, или как вы там ее называете. Хотя я думаю, что это кое-что похуже.

— Что еще, Ханс?

— Один из тех духов, которых старый Зикали присылает ко входу в ущелье, чтобы те предупреждали его о том, кто приходит или уходит. Я хорошо это знаю, другие тоже. Я слышал ваш разговор вчера, когда стоял за камнем.

— Значит, Зикали лишился духа, — засмеялся я, — думаю, что у него их больше нет. Он послал их всех ко мне.

— Именно так, баас. Он очень рассердится. Интересно, почему он это сделал? — добавил он с подозрением — Вы же вроде бы друзья.

— Он не делал этого, Ханс. Здесь просто очень много змей, и они часто нападают.

Ханс не обратил внимания на мою реплику, решив, что только белый человек может так сказать. Он поводил своими желтыми, налитыми кровью глазами вокруг в поисках объяснений. Внезапно его взгляд остановился на слоновой кости, которая висела у меня на шее. Ханс вздрогнул.

— Зачем ты носишь на шее вон тот амулет? Такие носили когда-то женщины. Ты знаешь, что это Великий талисман Зикали? Это знает всякий, проходящий по земле. Когда Зикали отправляется куда-нибудь, то всегда берет его с собой. Каждый, кто получает его, должен подчиниться Зикали или умереть. И каждый посланник знает, что никто не причинит ему вреда, если он не будет снимать амулет, потому что этот образ и есть Зикали. Это одно и то же. И еще — это образ отца его отца, или как он там еще говорит.

— Какая странная история, — промолвил я и рассказал Хансу, каким образом стал обладателем этого таинственного маленького талисмана.

Тот кивнул, не выразив ни малейшего удивления.

— Значит, мы отправляемся в долгое путешествие, — продолжил он. — Я думаю, что пришло время для чего-то более серьезного, чем скитание по этим малоинтересным местам. Более того, Зикали не желает причинять тебе вред, потому что хочет, чтобы мы вернулись невредимыми — теперь об этом можно говорить, когда дух отправился за другой змеей. А что ты собирался делать с талисманом, когда мамба напала на тебя?

— Хотел бросить его в бассейн, Ханс, потому что не люблю подобных штучек. Я пытался сделать это два раза, но каждый раз мамба нападала на меня.

— Конечно, баас, она появлялась. Если ты выбросишь талисман, ты погибнешь, потому что мамба убьет тебя. Зикали хотел, чтобы ты понял это, поэтому и послал змею.

— Ты старый суеверный дурак, Ханс.

— Да, баас, но мой отец знал о Великом талисмане до меня, поскольку он был немного доктором и знал каждого мудреца и всех ведьм на многие тысячи миль вокруг. Это известно всем, хотя говорить об этом нельзя, даже королю. Говорю тебе не как пьяница Ханс, но как ваш отец-проповедник, преподобный отец, который, кстати, сделал из меня хорошего христианина и который вещает мне это с Небес. Я умоляю тебя — не выбрасывай этого амулета. А если выбросишь, я никуда не пойду с тобой. Потому что я, может, и не так хорош, как ангелы с крылышками на картинках, но мне кажется, что нужно пожить еще немного перед тем, как предстать с отчетом перед нашим святым отцом, перед Господом Богом.

Думая о том, как ужаснулся бы мой отец, услышав такую нелепую цепочку рассуждений, и зная результат его моральных и религиозных уроков, которые вынес этот несчастный готтентот, я рассмеялся. Но Ханс твердо стоял на своем, выступая передо мной, словно судья:

— Надень этот Великий талисман, надень его. Раздели его с человеком, который внутри тебя. Может быть, он не так прекрасен и не так хорошо пахнет, как волосы женщины в маленькой золотой коробочке, но он явно гораздо полезней. Волосы любимой женщины могут вызвать зубную боль и заставить помнить многие вещи, которые ты хотел бы забыть, а Великий талисман, или Зикали, который в нем находится, защитит тебя от ассегаев и слабости и направит плохую магию на тех, кто послал ее. Он всегда принесет много еды, и если нам повезет, то и выпивку.

— Иди отсюда. Я хочу умыться, — попросил я.

— Да, баас. Но когда баас уйдет, я сяду на другом конце болота с ружьем — не для того, чтобы посмотреть на голого бааса, потому что белые люди так страшны, что мне неприятно видеть их без одежды, и потому, что они пахнут, да простит меня баас. Я буду сидеть и смотреть, чтобы не приползла другая змея.

— Уйди с дороги, грязный маленький негодяй, и перестань наглеть, — потребовал я, предупреждающе поднимая ногу.

Он удрал, приглушенно ворча, на другую сторону зарослей, откуда наблюдал за мной, чтобы быть уверенным, что я не попытаюсь снова выбросить талисман.

Что касается амулета, то я не очень верю в него и в его значительное воздействие на мою судьбу. И хотя он иногда был действительно полезен, я уже и не знаю, было бы лучше или хуже, если бы я выбросил его в воду.

Однако правда в том, что в конце нашего путешествия, когда возникла необходимость спасать другого, я не предпринимал больше попыток снять его со своей шеи, даже когда от него там появился натертый рубец, потому что не хотел задевать предрассудки и самолюбие Ханса.

Слава о Великом талисмане простиралась очень далеко от того места, где он был создан, к нему с почтением относились многие люди, даже племя амахаггеров, чему я сам видел доказательства. Первый пример такого поклонения я узнал немного позднее, когда встретил великого воина Умслопогааса, вождя племени Топора.

По причинам, которые я изложу позднее, я не хотел идти к этому человеку, но в конце концов сделал это, хотя к тому времени оставил идею перейти через Замбези, чтобы увидеться с таинственной и мистической женщиной-знахаркой, с которой советовал встретиться Зикали. Разговор был пустяковый, но суть его в том, что Открыватель Дорог очень хотел, чтобы я проложил для него тропинку, по которой он мог бы ходить по ту сторону добра и зла. К тому времени я убедился, что все же скучаю по ушедшим в мир иной и хочу узнать об их существовании.

Любопытно бы узнать, многие ли понимают, как я, насколько меняются наши настроения, которые ведут нас по жизни, в тот или иной ее момент. Иногда мы полны духовности, иногда мы грубы и действуем силой, иногда мы уверены, что наши жизни — это сон и тень и настоящее существование где-то в другом месте, иногда мы думаем, что жизнь — это бизнес, из которого мы должны извлечь выгоду. Мы уверены, что наша любовь бессмертна даже более, чем звезды. Подчас мы думаем, что это просто тени, отбрасываемые солнцем желания над рекой, которую мы называем жизнью и которая течет ниоткуда в никуда. Наши сердца полны веры, а иногда наши надежды и мечты закрыты стеной небытия и бесконечности, точно принадлежат людям глупым или притворщикам, которые только делают вид, что всегда постоянны и совершенно не меняются...