Садег Хедаят - Слепая сова Страница 6

Я не сознавал себя таким уж презренным и несчастным! Под влиянием чувства какой-то тайны, которое скрывалось во мне, родилась непонятная радость, удивительное ощущение радости, потому что я понял, что у меня в древности был товарищ по несчастью. Разве не был этот древний художник, художник, который расписывал этот кувшин сотни, может быть, тысячи лет назад, моим товарищем по несчастью? Разве он не пережил то же, что и я?

До этого момента я считал себя самым несчастным существом на свете, но теперь я понял, что некогда в тех горах, в тех разрушенных строениях, домах, сложенных из тяжелых камней, жили люди, кости которых давно истлели, и, может быть, атомы некоторых из них живут и теперь в голубых лотосах, и я понял, что среди этих людей ж ил некогда несчастный художник, проклятый художник, может быть разрисовывавший, подобно мне, пеналы, точно такой же несчастный, как я. И теперь я понял, смог понять, что и он страдал из-за двух громадных черных глаз точно так же, как и я. Это давало мне утешение.

Наконец, я положил свой рисунок рядом с кувшином, пошел и разжег жаровню. Когда уголь раскалился, я поставил жаровню возле рисунка, сделал несколько затяжек опиума и в полузабытьи уставился на изображение. Я хотел собраться с мыслями, и лишь эфемерный дурман наркотика мог помочь мне сосредоточиться и дать покой моему мозгу.

Я выкурил весь оставшийся опиум, надеясь, что дурман развеет все трудности, все завесы, стоявшие перед глазами, все эти далекие, покрытые пеплом воспоминания. Наступило то состояние, которого я ожидал, и оно даже было выше моих ожиданий. Постепенно мои мысли обострились, стали значительными, в них появилось что-то колдовское, и я погрузился в полузабытье, в полуобморочное состояние.

Затем — будто с груди моей сняли тяжесть, будто для меня перестал существовать закон тяготения — я легко и свободно отдался своим мыслям, значительным, приятным и тонким. Меня охватило какое-то глубокое, невыразимое наслаждение, я освободился от цепей тяжести своего тела, все мое существо перешло в тупой и бесчувственный мир растений. Спокойный, но наполненный какими-то волшебными, радужными и приятными формами мир. Затем нить моих мыслей порвалась, и они растворились в этих красках и формах. Я погрузился в волны, ласковые и легкие. Я слышал биение своего сердца, чувствовал ток крови в артериях. Это состояние было для меня полным смысла и наслаждения.

Всем сердцем мне хотелось предаться забвению. Если бы было возможно, чтобы это забвение длилось вечно, если бы мой сон перешел в небытие и я перестал чувствовать, если бы можно было раствориться в красках, в мелодии или в радужных лучах, а затем эти волны, эти формы увеличились бы, пока не исчезли совсем, — вот тогда я достиг бы своих желаний.

Понемногу я впал в состояние прострации, как будто какая-то приятная усталость нежными волнами омывала мое тело. Затем я почувствовал, будто жизнь моя возвращается вспять. Постепенно я начал различать события прошлого, забытые времена своего детства. Я не только видел, но и принимал участие в происходившем, ощущал его. С каждым мгновением я становился меньше ростом и моложе, и вдруг мои мысли затуманились и исчезли, мне показалось, что тело мое повисло на тоненьком крючке над глубоким черным колодцем. Потом я сорвался с крючка, полетел вниз, но ни на что не наткнулся. Это была бездонная пропасть в вечной ночи. Затем перед моими глазами одна за другой возникли завесы. На миг я потерял сознание. Когда очнулся, я увидел, что нахожусь в маленькой комнатке и в таком положении, которое показалось мне странным, но, во всяком случае, оно было для меня естественным.

Тот мир, в котором я очнулся, вся обстановка были мне знакомы и близки настолько, словно я к ним был привязан больше, чем к своей прежней жизни и среде. Казалось, что это отражение моей реальной жизни. Это был какой-то другой мир, но настолько связанный со мной, что было похоже, будто я вернулся в свою родную среду, что я снова родился в каком-то древнем, но в то же время близком и привычном мне мире.

Смеркалось, в небольшой нише горел фитилек, в углу комнаты была постлана постель. Я бодрствовал, я чувствовал, что весь горю и пятна крови покрывают мой шарф и халат, руки были тоже все в крови. Но вместе с лихорадкой и головокружением мною овладело какое-то волнение, беспокойство, которое было гораздо сильнее мысли о необходимости уничтожить следы крови. Меня неотступно преследовала мысль о том, что придет полиция и заберет меня, ведь я и раньше много думал о том, что полиция должна меня арестовать. И я решил, перед тем как меня заберут, выпить пиалу с ядом из бутыли, которая стояла на полке. Написать обо всем стало для меня необходимостью, которая превратилась в долг. Мне хотелось вытащить наружу того дэва*, который сидел во мне и терзал меня. Я хотел излить на бумаге все свое раздражение! Наконец, после некоторого сомнения я придвинул светильник и начал так…

Я всегда думал: молчание — это лучшее из всего сущего, я думал: как было бы хорошо, если бы человек мог жить на берегу моря, подобно крылатой цапле. Однако теперь это не в нашей власти, и что есть, то есть! Кто знает, может быть, сейчас или через час явятся пьяные стражники и заберут меня. Я совершенно не намерен спасать свою шкуру. К тому же нет смысла запираться. Допустим, я уничтожу пятна крови, но до того как я попаду к ним в руки, и выпью пиалу вина из той бутыли, той бутыли, что досталась мне по наследству и которую я поставил на полку.

Сейчас я хочу выжать всю свою жизнь, как кисть винограда, и этот сок по капле влить в сухое горло своей тени, подобно воде, которую вливают в горло умирающему*. Я лишь хочу, до того как меня уведут, передать на бумаге те муки, которые, подобно проказе или злокачественной опухоли, разъедают меня в углу этой комнаты. Именно так я смогу привести в порядок свои мысли. Неужели моя цель — написать завещание? Ни в коем случае! Ведь у меня нет ни имущества, которое бы забрали чиновники, ни веры, которую бы утащил дьявол. Что же на земле может иметь хоть малейшую ценность для меня? Все, что у меня было в жизни, я потерял, оставил. Я сам хотел, чтобы оно ушло.

Если, когда я уйду, исчезну из жизни, кому-нибудь придет в голову прочесть эти мои листки, что ж, пусть читает, не захочет, пусть хоть сто лет не читает, черт с ним!

Я пишу в силу крайней необходимости, которую я ощущаю внутренне. Я нуждаюсь, больше всего нуждаюсь в том, чтобы поведать свои мысли своему воображаемому существу, своей тени. Эта отвратительная тень, которая согнулась на стене яри свете светильника, как будто жаждет внимательно прочесть то, что я написал, и проглотить. Эта тень несомненно разбирается во всем лучше меня. Я могу разговаривать лишь со своей тенью. Это она вынуждает меня говорить. Лишь она может меня понять. Конечно же, она понимает… Я хочу влить по капле в сухую глотку своей тени горькое вино своей жизни и сказать: «Вот это моя жизнь!»

Кто видел меня вчера, видел сломленного больного юношу. Но сегодня перед ними старый, согбенный человек с седыми волосами, потухшим взглядом и заячьей губой. Я боюсь выглянуть в окно на улицу, боюсь посмотреть на себя в зеркало, потому что повсюду вижу свою тень. Однако для того чтобы объяснить своей сгорбившейся тени свою жизнь, я прежде всего должен ей кое-что рассказать. Ах, сколько у меня историй, связанных с моим детством, любовью, половой жизнью, свадьбой и смертью! И ни одна из них не соответствует истине. Я устал от всех этих историй и жонглирования словами.

Я постараюсь выжать эту виноградную кисть. Но будет ли в этом хоть крупица правды? Этого я не знаю. Я не знаю, где нахожусь и где находится этот клочок неба над моей головой, и та пядь земли, на которой я сижу: в Нишапуре*, Балхе* или в Бенаресе*. Во всяком случае я ничему не верю. Я достаточно насмотрелся противоречивых вещей, я слышал многое, мой взор скользил по поверхности многих предметов. Дух этих предметов скрыт под твердым и нежным слоем. Теперь я ничему не верю. Я и сейчас сомневаюсь в устойчивости и весомости предметов, в их истинной реальности. Не знаю, можно ли поверить ступе, стоящей в углу двора, даже если, постучав по ней пальцем и спросив у нее, прочна ли она и устойчива, получишь от нее положительный ответ.

Неужели я какой-то особенный, необыкновенный человек? Не знаю. Однако, когда я только что взглянул в зеркало, я не узнал себя. Нет, тот «я», прежний, умер, истлел, но между нами нет никакой границы, никакой пропасти. Я должен рассказать о себе, но не знаю, с чего начать. Вся моя жизнь состоит из различных историй. Я должен выжать виноградную кисть и сок ее по капле влить в сухую глотку этой старой тени.

С чего начать? Ведь те мысли, которые теперь кипят в моей голове, родились только что, они не связаны ни с минутами, ни с часами прошлого, с историей. Случай, происшедший вчера, может оказаться для меня более древним, чем события тысячелетней давности, исчезнувшие бесследно.