Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая) Страница 67

— Заночуешь, что ли? — повторил свой вопрос Клычли. — Извёлся ты, брат, крепко… Поезжай в Ахал, всё легче будет, а то ты и живёшь, и не живёшь…

— Верно, друг, — сказал Дурды, не меняя позы, — надоело мне всё, не знаю, как и сказать… Что в Ахале? Там тоже не мёдом мазано. Лучше уж в Каракумах буду ходить, пока ноги двигаются.

— Каракумы и возле Ахала есть.

— Не такие, друг Клычли, там другие Каракумы, а к нашим я уже привык. Они мне и отца, и мать, и друга и брата заменяют, никогда врагу не выдадут, не то, что люди…

— Не все люди одинаковы!

— Тоже верно. Не всё круглое — орех, как любит говорить твоя мать, уважаемая Огульнияз-эдже, Однако иной раз приходится прямо глаза закрывать, чтобы хоть на время поверить человеку.

— В таких случаях моя мать вспоминает другую пословицу: «Кто закрывает глаза, тот глотает камни».

— Я их глотаю и с закрытыми, и с открытыми гла…

На дворе разноголосо и зло — на чужого — залаяли собаки.

Приятели переглянулись. Дурды взял лежащую рядом винтовку.

— Выйди посмотри, Клычли, кого судьба по ночи гоняет.

Клычли вышел. Дурды, стараясь не клацнуть затвором, медленно загнал патрон в патронник, пощупал за поясом рукоятку ножа.

Вскоре около кибитки раздались голоса — Клычли и ещё чей-то. Говорили спокойно и голос был вроде знакомым. Дурды сунул винтовку под одеяло, не выпуская на всякий случай её из руки.

— Встречай друга по несчастью! — сказал Клычли, входя. Вслед за ним вошёл Аллак и остановился на пороге. Дурды знал этого невесёлого парня, у которого, как у него, не ладилась жизнь, и сочувствовал ему. Поэтому он радушно приветствовал ночного гостя и полюбопытствовал:

— Какая забота тебя среди ночи гоняет?

— Забота у всех бедняков одинакова, — тяжела вздохнул Аллак, не поднимая глаз. — Что хорошего юн видит? Одни невзгоды. Дырки прорехами латаем, а судьба нам прелые нитки знай подсовывает.

— Чем же она тебя?

— Коня кто-то спёр у Вели-бая, родственника Бекмурадова, а меня обвинили в пропаже. В Сибир, говорит, загоню… Почём я знаю, кто украл? Ни с кого не спрашивают, с меня спрашивают! Разве не станешь судьбу клясть?

— Эту судьбу Вели-баем зовут, — сказал Клычли.

— Нет, правда, ребята! — загорячился Аллак. — Я жену выкупить сколько времени не могу, потому что ни воровать, ни выпрашивать не умею, а меня в Сибир хотят послать за какую-то дохлую лошадь! Если б я умел лошадей воровать, давно бы богатым стал. Разве не обидно, когда тебя зря вором называют?

— А почему ты в дороге?

— Почему? — Аллак снова потупился и, презирая себя в душе, соврал: — Увёл я коня у бая, чтобы даром не обвиняли! Увёл и ускакал — пусть поищет.

Дурды погрыз соломинку и сказал:

— Значит, в самом деле вором стал?

— А что мне оставалось делать? — вспыхнул Аллак. — От радости я, что ли, сделал такое? Может, ты тоже по своей охоте на этот путь вступил?

— Не сердись, друг, — Дурды положил руку па колено Аллака. — Я пошутил. Кто тебя винит? Вели-бай родственник Бекмурад-бая, а того я вообще голышом оставил бы, если бы не убил.

— Надо подобрать таких же ребят, как мы, — предложил Аллак, — напасть на Бекмурад-бая и весь его ряд разграбить!..

— Когда товарищей много, это хорошо, — согласился Дурды. — Только как доверишься незнакомому человеку? Ты — дело другое: сирота, в бедности вырос, в бедах живёшь. Тебя я знаю, у нас с тобой мысли и желания одинаковы. А чужой — кто знает, чем он дышит, может быть, он лазутчик Бекмурад-бая…

— Или разбойник с большой дороги, — вставил Клычли. Вас самих во сне без халатов оставит, а то ещё и души вынет.

Аллак отвернулся, чтобы скрыть бросившуюся в яйцо кровь.

— Разве я говорю, что без разбора принимать надо?

— Как его разберёшь? — задумчиво сказал Дурды. — Чужая душа — степной колодец. Затянуть можно, а что там в глубине, не видно: может, чистая вода, может, грязь, а может, и змеи живут.

— Это верно… всякое бывает… — пробормотал смущённый Аллак.

Поняв его смущение по-своему, Дурды дружески улыбнулся.

— Много на свете плохих людей, поэтому хороша, когда у человека есть близкий друг. Я считаю тебя другом, Аллак, и хочу, чтобы дружба наша была нерушима. — Дурды выдернул из ножен свой верный нож. — Вот, — сказал Дурды, — я предлагаю побрататься… Приложи губы к моей крови, Аллак-джан! — и он поднёс нож к своей руке, собираясь сделать надрез.

— Хорошее дело, — одобрил и Клычли, — нам всем, кровное братство надо, а вам двоим — особенно.

— Подожди пока! — Аллак схватил Дурды за руку.

— Не хочешь? — искренне удивился Клычли. — Это добрый туркменский обычай.

— Ты боишься? — недоверчиво спросил у него Дурды.

— Нет, не боюсь!.. — горячо сказал Аллак. — Я удержал твою руку, но не подумай, что я не хочу стать твоим братом. Ты не сомневайся во мне. Я очень хочу, чтобы священный обычай прадедов скрепил нашу дружбу, я чту его и не могу нарушить его. Но я видел, как братались незнакомые люди, а патом, узнав друг друга ближе, нарушали свою клятву. Разве это хорошо? Давай побудем вместе, посмотрим кто из нас на что способен, а потом побратаемся. Вот тогда это будет по-настоящему и крепко. Правильна Я говорю?

— Пожалуй, ты прав, — подумав, сказал Клычли, а Дурды разочарованно пробормотал:

— Ну, что же, говорят, народ прикажет — и коня под нож. Вас большинство — я тоже соглашаюсь. Пусть будет, как говорит Аллак… Только непонятна мне, зачем нужно ждать. Разве мы не знаем друг друга? Разве мы изменимся через месяц?

Да, они не знали друг друга. По крайней мере, один из них.

Им предстояло измениться через месяц. Во всяком случае одному.

Жизнь в песках монотонна и тягуча, как песня степного ветра. Ветер катит по просторам каменно твёрдых такыров спутанные комки сухой прошлогодней травы; жизнь гоняет по Каракумам двух парней, а в сердце одного из них шевелится чёрная кобра предательства. Человек давит её, пытается одолеть, но не зря говорит старая пословица: «Наступай змее не на хвост, на голову», а он наступает только на хвост. На большее у него не хватает духу. И кобра шипит, раздувая шею, нервно высовывает острый язычок, собирает в тугую пружину своё стремительное, чёрное, своё змеиное тело…

Однажды целый день они не слезали с сёдел, Дурды и Аллак. Они возвращались из Ахала в своё село. Почему? Аллак сказал: «Довольно нам прятаться и дрожать от каждой тени. Мы не совершили преступления, нас заставили сделать это против воли, и теперь те, кто заставлял, объявили нас разбойниками и хотят снять наши головы. Оправдаться мы не можем. Давай пойдём и сами снимем головы со своих врагов! Если не повезёт, мы погибнем в бою, но это лучше нашей заячьей жизни». Он сказал то, что Дурды давно уже думал. «У первого удара двойная сила», — вспомнил Дурды слова Сары и пожалел, что его нет рядом. Однако рядом был Аллак — немногословный, печальный, верный друг. Вот почему ночь застала их в сёдлах и они спешились только тогда, когда кони начали храпеть и спотыкаться. До аула оставался день пути.

Аллак начал разводить костёр для чая, Дурды прилёг, подложив под голову ком перекатной травы.

— Коней стреножил? — спросил Аллак.

— Они устали, — сказал Дурды, — далеко не уйдут.

— Шакал напугать может. Или гиена.

— Шакал не волк, его конь не боится.

— Не волк, а вонючий.

— Это не смертельно, — зевнул Дурды. — Спать хочется…

— Ложись. Чай поспеет — разбужу… Эх, чаю у нас — только на одну заварку! Что завтра пить будем?

— Утром или к полудню на отару Эсена выйдем, возьмём у него.

— Кто такой? — насторожился Аллак.

— Подпаском у моего отца был… Их вместе Сухан Скупой выгнал… Теперь он сам чабан… с одной из отар… Сарбаз-бая ходит…

— Верный человек?

— Верный… Сыном считал… отец…

Костёр потрескивал, плюясь колючими звёздами искр. Вода в тунче зашумела, собираясь закипеть.

— Давай пригласим его вместе с нами?

Дурды сонно пробормотал что-то нечленораздельное.

Отставив в сторону закипевший тунче, Аллак бросил в него последнюю щепоть чая и подошёл к Дурды. Тот спал, широко разбросав руки, грудь его ровно и сильно вздымалась. Сколько вздохов ей ещё осталось сделать? В какое мгновение она мучительно заклокочет кровью и опадёт, чтобы больше никогда не подняться?

Присев на корточки возле спящего, Аллак смотрел на его безмятежно спокойное лицо, с которого сон снял следы постоянных дневных забот и тревог. Они так и не побратались, но Дурды всё равно относился к товарищу по несчастью, как к брату: делился с ним сокровенными мыслями, подкладывал лучший кусок, отдавал ему последний глоток воды. За всё это Аллак должен был отплатить ему ударом ножа — так решил бай. Почему не он лежит сейчас вместо Дурды?! Всё было бы куда проще…