Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая. Страница 71

— Пригласи меня, фати[23]. У меня красивая грудь. И ты такой красивый.

— Weg, weg![24] — внезапно озлился Издетский. — Свинство какое!

— Вы не любите девочек? — изумился Венделовский. — Или эта не в вашем вкусе?

— Да какое вам дело, сударь?! — Он выругался.

Они приехали к луна-парку. Видимо, из-за хох-бетриба[25] народу и здесь оказалось предостаточно. Посреди газона — гигантская надпись «Радуйтесь жизни». На дорожках сравнительно чисто. Множество ларьков, павильонов, аттракционов. На озере, на помосте выступает самый сильный человек в мире — Марино. Он поднимает шестерых и держит на себе автомобиль. Неподалеку американизированный «Бар Дальнего Запада» и дамский бокс... Венделовский с видом завсегдатая повел коллегу в глубь парка. Они оказались возле ресторанчика с веселым названием «Тары-бары». Издетский смотрел настороженно.

— Здесь самые лучшие и дешевые счи в Берлине, мои ами. И молодые поросятки. Уж поверьте!

После вкусного, хотя и не очень сытного обеда умиротворенный Издетский, к которому вернулась его всегдашняя самоуверенность, напомнив про обещание сопровождать его, повез Венделовского по крупным центрам русской эмиграции. Сначала они отправились в бойкий торговый район, где на Нейскенигштрассе в одном из дворов, в глубине, стояло двухэтажное обшарпанное здание — бывшая казарма, в которой ныне размещалось общежитие Общества помощи русским гражданам. Благородные эмигранты называли этот притон по-петербургски — «Вяземская Лавра» или «Васина деревня».

Пройдя по щербатому булыжному двору и попав внутрь общежития, дипкурьеры увидели мрачную картину: полутемные комнаты, низкие потолки, грязные, с обсыпавшейся штукатуркой стены, почувствовали кислый, застоявшийся воздух. Узкие кровати (вернее, проволочные нары)} стояли почти впритык друг к другу — истонченные рваные матрацы, ни постельного белья, ни одеял, каждый использовал свое имущество, укладывая его под себя.

Издетский обратился к пожилому человеку с окладистой бородой с вопросом, где находится канцелярия.

— В конце коридора по лестнице, на второй этаж. — И, проводив взглядом ротмистра, старик сказал буднично: — Задерганный. Должно, умрет скоро. С изъянцем. Крови много на нем безвинной.

— Так вы прорицатель?

— Был бы им, сидел у себя в Печерской лавре. Лицо я духовное, сан имею. Отец Василий имя мое. А вас как величать прикажете?

— Венделовский, коммивояжер, волею обстоятельств.

— Все мы здесь волею обстоятельств — странники, гонимые ветром времени, страдающие за грехи свои. Каждой твари по паре, простите за грубость, вырвавшуюся невольно. Одно слово — беженцы. Гнием круглосуточно... Нет, не все, конечно. Есть здесь и те, что за любую работу хватаются, чтобы прокормить ближних своих... Был тут один... Дворянин, инженер-строитель. В мастерской какой-то трудился. Говорил все: знаете, отец Василий, хорошо стал понимать я пролетарские лозунги. И сознание у меня истинно пролетарское. Готов станки ломать, бастовать, на баррикадах сражаться. Вижу, как грабят нас хозяева.

— Может, он с большевиками спутался?

— С жизнью он спутался, — ответил старик.

В это время вернулся Издетский. Лицо его было непроницаемым,

— Идемте, Альберт Николаевич. И тут у меня «зеро». Вы свидетель перед Перлофом.

Они посетили еще одно русское общежитие и городской ночлежный дом на Фребельштрассе, возле госпиталя имени Фридриха Вильгельма. Все их старания оказались тщетными: пересекли Берлин, а никаких следов кого-либо из Белопольских так и не обнаружили. Оба устали, настроение испортилось. К тому же принялся накрапывать нудный, холодный дождь. Следовало как-то убить время до вечера, а при их весьма скудных средствах это представлялось затруднительным.

— А как же ссуда от богатого дядюшки? — в который раз издевательски спрашивал ротмистр. — Вы же обещали развлечения.

— Неутомимы вы, Станислав Игнатьевич, неутомимы в развлечениях, — отшучивался Венделовский. — Оставим что-нибудь на вечер и на ночь, если угодно. — Они проходили мимо мрачного здания филармонии, и странная мысль неожиданно пришла ему в голову. — А знаете, — сказал он бесшабашно, — только не удивляйтесь! Мы с вами сейчас отправимся на... Знаете, куда торопятся те люди, что толпятся у входа? Не знаете? Тогда читайте — на лекцию. И кого? Небезызвестного историка Милюкова. Да, да! Редактора газеты «Речь», сторонника аннексии Дарданелл, знаменитого своей речью «Глупость или измена?» в Думе.

— Так это здесь? — удивленно пробормотал Издетский. — Но почему мы... э... э... должны слушать болтовню старого идиота?

— Во-первых, нам абсолютно нечего делать. Идет дождь, и мы — рядом, это перст господен. А во-вторых, как вы говорили. Белопольский — фигура известная именно среди милюковцев. Где же наводить справки о нем, как не в их среде?

— Постойте! — вскричал ротмистр. — Сегодня какое число?

— Двадцать восьмое с утра было.

— Вы хотите увидеть театр? Извольте, отправляйтесь поглазеть на Милюкова. А меня увольте! Да! — зло выкрикивал Издетский. — Я не пойду, даже если мне приплатят!

— Удивляете, коллега! — Альберт Николаевич сразу почувствовал резкую перемену в настроении своего напарника, который, без сомнения, знал нечто важное, о чем не мог, не имел права говорить. — Не по-товарищески поступаете, Станислав Игнатьевич. Весь день мы вместе, вы меня обижаете, честное слово, обижаете! Такое не принято среди людей нашего круга. Именно здесь вы бросаете меня!.. Вы что, боитесь идти? Да?! Я догадался? Вы боитесь встретить здесь кого-то! Точно?! Ваши прошлые, крымские делишки? Вы боитесь? Факт.

— Ну что вы, право, — пожал плечами ротмистр. — Никого я не боюсь. Просто растерялся от неожиданности. Я не обязан выслушивать лекции одного из самых ярых губителей России. Сегодня у меня иные задачи. — Издетский приходил в себя, начинал говорить в обычной манере, кривя серые губы. — Но если вы настаиваете. Что ж! Идемте, меня еще никто не упрекал в забвении чувства товарищества, а тем более в трусости.

— Вы опять говорите загадками.

— На них вам ответит... э... э... Милюков.

Они вошли в зал и уселись посредине, возле прохода. Издетский наотрез отказался продвинуться вперед. Лекция уже шла. На трибуне витийствовал хорошо известный всем Павел Николаевич Милюков, профессор, блистательный оратор и прожженный политик, кадет, один из тех «главных» либералов, которые «расшатывали» Российскую империю. И сейчас Милюков — плотный, румяный, с быстрым взглядом голубых глаз — вдохновенно говорил о российской политической ситуации так, точно не было двух революций, гражданской войны, бегства из Крыма; точно стоял он по-прежнему на думской трибуне круглого зала Потемкинского дворца.

Впрочем, все более внимательно вдумываясь в слова Милюкова, Альберт Николаевич с удивлением улавливал и новые ноты, из которых начинала складываться и совершенно иная мелодия: оратор пропагандировал необходимость приспособления старой политики к современным условиям с учетом ряда таких факторов, с которыми — увы! — все партии России обязаны были считаться.

Белое движение, говорил он, в настоящий момент вряд ли сможет завоевать Россию, так как советская власть держится не без воли народа. В том виде, в каком существует оно ныне, белое движение, лишенное идеи и творческих сил, уверенно идет к тихой и мирной кончине, замирая от старческого склероза. Следует выбирать иной путь, отвернувшись от реставрационных вожделений, спрятанных в складках свернутых монархических знамен. В русской эмиграции появился ряд мелких групп, стремящихся перенести борьбу внутрь России путем террора. На этой почве и возникают сверхоригинальные сращения партий и группировок. С другой стороны, в среде эмиграции — особо среди молодежи — уже начинают наблюдаться и неосознанные стремления к реабилитации современной России. Как ни странно, в то же время эти люди используют свои теории для оправдания своей правой тактики во имя реставрационных целей. Они всячески потакают слепым инстинктам, темным обрядам, разжигают ненависть к иноверцам, а также культивируют монархические настроения среди своих соратников, что совершенно алогично первой части их программы.

Альберт Николаевич искоса посмотрел на Издетского. Тот сидел напряженно, застыв, как изваяние. Он словно ждал чего-то. Холодно поблескивал седоватый ежик волос, нервически дергалась щека. Крепко сцепленные руки заметно подрагивали на колене.

Милюков, закончив лекцию и поклонившись собравшимся в ответ на их не очень дружные аплодисменты, начал спускаться с трибуны в зал. К нему подошли несколько человек и, оживленно разговаривая, двинулись следом по проходу. Венделовский увидел, как из третьего ряда быстро поднялся неопределенного возраста человек и, выхватив револьвер, с криком «За царя и царскую семью! За Россию!» стал стрелять в спину Милюкова. Милюков упал. Поднялась паника. Двое из окружения Милюкова набросились на стрелявшего, стали бороться с ним и тоже упали. Неизвестно откуда с пистолетом появился второй террорист и, не целясь, выстрелил в груду барахтающихся тел. В зал ворвались полицейские.