Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая) Страница 9

Мурад-ага слушал жену, не перебивая. Налитый чай остыл в пиале, но старик не сделал ни одного глотка. Самые худшие опасения его сбывались.

— Говорят, все братья друг друга стоят, — продолжала Оразсолтан-эдже, — все головорезы. Разве могу я отдать свою дочь в такую семью? Пусть они даже баи. Они — для себя баи, а мне их богатство не надо! Говорят конь найдёт свою коновязь, вода — трещину. Они — баи, пусть ищут невест среди равных себе. А мы, бедняки, и дочь свою отдадим за бедняка… Подумать только: старый человек, уже женатый! Нет, это всё равно, что сжечь свою дочь, что ему отдать. Не могу я своё дитя своими же руками в огонь бросить. Пусть выйдет замуж за бедняка, за своего ровесника. Как-нибудь проживут и без богатства, как мы с тобой прожили. А трудно будет — хоть меня попрекать дочка не станет, что я её жизнь загубила. Так и скажи Сухану Скупому!

— Тише жена, тише, не кричи! В стене есть мыши, а у мышей — уши.

— Пусть — уши! Пускай все слышат! Что мне бояться? Так ему и скажи: слишком молода наша дочь, чтобы мы сватов принимали. Говорят, что сам Сухан Скупой привёл этого человека к нам, чтоб ему лопнуть. Нет у меня дочери на выданье! Слышишь, — нет! У него самого дочка в девках засиделась — пусть и просватает своему другу — так ему и скажи.

Ошеломлённый известием и бурным натиском жены, Мурад-ага пробормотал:

— Ладно… Я пойду. И скажу, как ты велишь.

— Постой! — спохватилась Оразсолтан-эдже. — Погоди, слышишь? Ты не очень перед Суханом-то… не спорь особенно. Ты человек слабый, он тебя напугать может. Говори спокойно, не горячись. А будет настаивать, не говори ни да, ни нет. Скажи с женой, мол, пойду посоветуюсь, с матерью невесты. Что-нибудь придумаем…

Мурад-ага вернулся быстро.

— Нет дома бая. На базар уехал. Жёнам своим наказал передать, чтобы я его там разыскал. Вот беда ещё! Придётся ехать в город.

— Придётся… чтоб ему лопнуть, — согласилась Оразсолтан-эдже.

— Дай мне тогда пару монет, спешить надо.

— Вот беда, ни копейки в доме нет… Утром хотела попросить, чтобы соли с базара привезли — соль у нас кончилась, — стала искать, ничего не нашла. И занять не смогла ни у кого. Может, ты на базаре у Сухан-бая одолжишь немного?

— Ай, жена, говоришь ты — сама не знаешь что! — досадливо отмахнулся Мурад-ага. — Как можно на бая полагаться? Да и разговор с ним будет не из приятных.

Оразсолтан-эдже неуверенно сказала:

— Что же делать? Может, взять тот кран, что Узук на шее носит?

— Жалко, но возьми, — согласился Мурад-ага. — Может, бог даст, этот кран на счастье пойдёт.

— Узук! Пойди сюда, серна моя! — закричала Оразсолтан-эдже, высунувшись из двери. — Узук, отцу вот на базар ехать надо, а в доме денег ни копейки. Прямо не знаем, что и делать. Ты, доченька, дай нам свой кран. Может, отцу его и не придётся потратить, тогда снова прицепишь.

Оразсолтан было неловко, словно она отнимала корку хлеба у бедняка. Но Узук молча поднесла руку к витой разноцветной нити, на которой были подвешены её небогатые украшения. Большой кран с изображением державшего саблю льва чуждо выглядел среди жёлтых медных листочков и невзрачных кабульских монет. Узук попробовала развязать узел, но тот не поддавался её усилиям, и она с досадой рванула нить подвески…

И заяц иногда кусается

Большая базарная дорога тянулась по левому берегу Мургаба. Базар собирался два раза в неделю: в понедельник — «долгий» базар, в четверг — «короткий». И два раза в неделю левобережье напоминало муравьиную тропку.

Мурад-ага проехал через мост и маленькой каплей влился в общий людской поток. Несмотря на то, что они с женой всё обговорили и решили, тревога не покидала старого чабана. И то — ещё ни разу не случалось ему попадать в такое положение, когда нужно перечить баю.

Ишак сначала подозрительно водил ухом, прислушиваясь к бормотанию хозяина, но скоро понял, что к нему это не относится, и с рысцы перешёл на шаг. Вдоль дороги было выщипано всё съедобное, что только можно выщипать- Ишак сердито и шумно выдохнул воздух и пристроился в хвост другому ишаку, на котором ехали старуха и мальчик. Некоторое время он шёл, не отставая ни на шаг. Потом, видимо, сообразил, что глотать чужую пыль ниже его достоинства, однако лень было обгонять, и он, поотстав, пристроился за четырьмя пешеходами, норовя шагать по самой что ни на есть обочине.

Это избавило от неприятности и его и Мурада-ага. Богато одетый всадник на резвом ахал-текинце проскакал мимо. Отпустив посеребрённые поводья и развалясь в седле, он мчался прямо на людей, не остерегая их. Один из пешеходов, сбитый конём, упал. Ишак, на котором ехала старуха шарахнулся в сторону, чуть не сбросив своих наездников. Густое облако пыли, поднятой сумасшедшим всадником, заставило людей чихать и отплёвываться.

Упавший поднялся, отряхиваясь и ругаясь.

— Сильно он вас ушиб? — посочувствовал Мурад-ага.

— Как на коня сел — глаза дома оставил, — сердито отозвался пешеход, выбивая пыль из тельпека. — Есть люди, нет людей — ему всё равно.

— С жиру бесится, — добавил один из попутчиков.

— Понятное дело… Ссади такого с коня — он и двух шагов не пройдёт, заохает, что сапоги жмут. А было время — вприпрыжку босиком бегал.

— Да, всё деньги. Портят они людей. Был человек, а разбогател, глядишь — нет человека. Такому не скажешь: «Аяз-хан, взгляни на свои чарыки», — у него нос в небо направлен, к земле не опускается.

— Аяз-хан[14] знал это и потому чарыки над головой повесил.

— Этому хоть на нос повесь — всё равно не увидит.

Ввязавшись в разговор с попутчиками, Мурад-ага не заметил, как доехал до базара. Он привязал ишака в ближайшем сарае и отправился на розыски Сухана Скупого.

Базар был многолюдным и шумным. Не успел Мурад-ага сделать и семидесяти шагов, как его уже семь раз обступили нищие, хватали за полы халата, протягивали костлявые руки за подаянием. От их жалобных монотонных голосов у чабана кружилась голова и тоскливо сжималось сердце. Но чем, кроме сочувствия, мог помочь им он, сам почти такой же нищий.

В толпе нахально толкались подозрительные оборванцы, поплёвывали на пальцы, откровенно косились на пояса и карманы соседей. «Тут рот не разевай». — подумал Мурад-ага и пощупал свой единственный кран: цел ли? Один из воришек сунулся было в карман к покупателю, занятому перепалкой с продавцом. Мурад-ага не выдержал, схватил карманщика за руку.

— Что же ты делаешь, братец? — ласково сказал он перепуганному вору. — Если бы ты богатого грабил, а то ведь бедняка обираешь. Он, может быть, год кусок не доедал, собирал для базара деньги, а ты ему такое огорчение принести хочешь. Да и вообще грешно воровать. Неужто ты не можешь найти себе честного занятия?..

Рядом барышник продавал ишака. Ишак был стар, все желания его сводились, вероятно, к тихому углу, где он мог бы мирно закончить свои дни. Но желания барышника были другими. Он незаметно для покупателя покалывал ишака острым шомполом. Ишак вздрагивал от боли, вскидывал голову и смотрел на людей мутными старческими глазами, по его облезлой морде текли слёзы.

— Э, дорогой мой, да разве я стану обманывать? — разливался соловьём барышник. — У меня борода седая, чтобы врать. Смотри, какой резвый ишак! Видишь? Крепкий ишак! Целый день без отдыха работать будет — не устанет. Видишь, — на месте стоять не хочет, на работу просится! Четыре тумана платил — тебе за пять отдам: надо же детишкам заработать, правда? Даром отдаю, дорогой, бери за пять туманов. Что сам добавишь — спасибо скажу.

Покупатель, конечно, не знал, что ишак куплен барышником за три тумана, но дешёвая цена привлекала, хоть и настораживала. Он ходил вокруг животного, трогал его со всех сторон, спорил с барышником и наконец, не в силах побороть соблазна, ударил по рукам.

— Ай, молодец, видал? — сказал карманщик, с интересом, как и Мурад-ага, наблюдавший сцену купли-продажи. — Ишаку помирать пора, а его — за пять туманов! Чего же вы, ага, барышника за руку не хватали? Он разве не вор?

Мурад-ага покачал головой, вздохнул, махнул рукой.

— Иди, парень, своей дорогой. Тут, видать, кругом воры, коль даже седобородый таким грязным делом занимается, бедняка обманул.

Цепко приглядываясь к окружающим, вор ушёл, а Мурад-ага долго стоял, погружённый в раздумье. Последний раз он был в городе, когда Узук не исполнилось ещё и годика, — ездил за обновками для молодой жены. Проскакало время тушканчиком по зелёному полю да по барханам. Вроде, вчера торговал новое платье для Оразсолтан, а сегодня их стариками зовут. И не так уж они стары по возрасту, а что поделаешь — горе иссушило, бедность состарила. Старики и есть… А город изменился. Плохо изменился. Безобразий больше стало. Несчастных людей полным-полно. Все, как волки друг на друга смотрят. Может, скоро конец света настанет? Может, надо Теджала [15] ждать? Всё колеблется, всё рушится. Эх, дочь моя несчастная, не придавило бы тебя обломками!