Наталья Суханова - Трансфинит. Человек трансфинитный Страница 9

Сбой был в другом. Даже и не в обоюдном зверстве войск НКВД и чеченцев в объявленном ими газавате. Чеченцы, кстати сказать, не столько с русскими были жестоки, сколько со своими советскими. Видел я секретаря-чеченца, подвешенного за яйца своими повстанцами — затекшего кровью, мертвого. Видел и раздавленного нашими на дороге старика-чеченца, который неверно указал дорогу нашим карателям.

Ну, а потом, перед приездом французской делегации, самые мятежные селения были полностью выселены и заселены партактивом и женщинами со съезда горянок. Да, уже тогда практиковались депортации. Но это еще заслонялось в моем комиссарском сознании якобы необходимостью: на войне, как на войне. Подсек же меня кубанский голод.

Я попал уже на самый конец коллективизации, когда уже некого было коллективизировать — нужно было просто спасать кого удастся. Мы с начальником милиции Коневского района Гиленко Николаем Сергеевичем прошли по заданию крайкома по станицам Коневской, Староминской, Тимашевской. Волосы дыбом! Случаи чумы, людоедства. в одной станице — котел с человеческими головами. На окраине села баба с умирающей от голода семьей — и пшеница под крыльцом. Станица Обильная вымерла. Последним был арест попа, который от голода не мог ежедневно отпевать и потому собирал покойников в церковь и отпевал раз в неделю коллективно. Квалифицировали органы правопорядка, как контрреволюционную демонстрацию. Легче было в Китае мучиться, чем здесь это видеть. Голод-то был искусственный — для тех, кто отказывался от коллективизации. Закрывали магазины, перекрывали снабжение, из непокорных станиц вывозили все вплоть до соли и спичек. Грузчики в порту отказывались грузить пшеницу за границу — грузили войска НКВД. Когда праздновали в обкоме завершение коллективизации, я ушел с изобильного банкета — мне это потом припомнили. а я под застольное веселье вспомнил, как по пустынным селам и хуторкам ходили мы с Гиленко, как у какого-то хуторка остановил он меня, прислушался. «Слышишь, — сказал он мне счастливым шепотом, — поет кто-то, значит есть живые».

Ленин рассчитывал коллективизацию и индустриализацию на десятки лет, а проводилось в считанные годы. Доводилось мне слышать речи о необходимости такой скорой, свирепой коллективизации — иначе бы мы, дескать, не подготовились к войне. Но мы и так не были подготовлены, — в первый же год войны погибло десять миллионов россиян. Говорят также, для индустриализации нужна была свободная рабочая сила — коллективизация, оторвав людей от земли, дала ее. Но я уверен, если бы не был почти снят технический и научный слой интеллигенции сначала волной эмиграции, потом, после шахтинского дела, и дальше — репрессиями, была бы возможна другая индустриализация. Сталинградский завод полтора года выдавал только брак, то же — «Красный Октябрь»...

Были и еще какие-то вещи, исподволь подтачивающие мою святую веру в генеральную линию партии.

В начале тридцатых годов прошла знаменитая дискуссия, занявшая умы. Об азиатском способе производства. Неужели не слышали о таком? Восточные теократии. Единственный собственник и распорядитель земли — государство. Крестьянин, магнат или жрец в разном объеме имеют только право владения, и только пока и поскольку они осуществляют определенные общественные функции. Рабства нет — при интенсивном земледелии оно нерентабельно. Но крестьянское владение землей фиктивно — оно фактически поглощается оброком. Восточные теократии вечностью не обладали, как и ничто другое, но были очень крепки. в основе их лежали идея, догма и террор. Очень сильная форма. Дискуссия была неожиданно и торопливо прекращена. Даже заключения или выводов по ней не было сделано. Возможно легко просматривалась аналогия меж восточными теократиями и идеями и практикой Сталина, со строительством государственного капитализма. Ибо, как я сейчас понимаю, строился именно он, государственный капитализм, или, если угодно, казарменный социализм — то, что проницал в своих бредовых построениях Иван Карамазов и что четко определил Маркс. Вопрос разве что в том, почему нашему кормчему сгодилось именно это. а потому, я думаю, что проще, накатаннее.

В том же или следующем году была сессия чего-то там, на которой Вильямс предупреждал об опасности тяжелых машин в земледелии, вообще об опасности современного технократического отношения к землепользованию. я сделал для газеты интересный материал, но мне его вернули, сказали: не писать.

Копая материал по «Вандее», невозможно было не наткнуться на какой-нибудь компромат, как назвали бы это сейчас. я и наткнулся — на документ о выдвижении от какой-то Ставропольской национальной организации на выборы в Учредительное собрание Сталина. Вам это, конечно, ни о чем не говорит, или говорит все-таки? Тогда же — дикий компромат, большевики ведь распустили его: контрреволюционное большинство собрания отказалось признать декреты Советской власти. я сообщил о документе, у меня его затребовали, велели: молчи, — и больше я этого документа никогда не видел. Кстати, приходилось ли вам слышать о ссоре Сталина и Свердлова в Туруханской ссылке — мне рассказывали, что уголовники, подговоренные Сталиным, избили Свердлова и затолкали в прорубь — чахотка у Свердлова с того времени. а знаете ли вы, что Сталин был против Октябрьского восстания и пребывание Ленина в Разливе больше всего держалось в тайне от Сталина, так что хрестоматийная картинка «Посещение Сталиным Ленина в Разливе» — сплошная клюква.

Все тайное рано или поздно становится явным. Мне и тогда уже кое-что из подобного случалось слышать — правда, с недоверием и опаской.

Это я опять в сторону свернул. с тридцать второго года я работаю в газете «Молот», сначала генеральным секретарем, потом заместителем Льва Степановича Шаумяна, думаю, мало похожего на своего папу: совсем не любил выпить, совсем не любил девочек! «Митек, — скажет, — я в Кисловодск в международном тридцать четвертом; если спросят, скажи, что куда-то уехал».

Что-то мне все это надоело, ушел я к Гиндину в железнодорожную газету «Звезда», тоже замом, в генеральском чине, не шухры-мухры: две звезды, кокарда на фуражке, хромовые сапоги, со снабжением из распределителя. Везде карточки, а тут, такая мать, распределитель.

Моего напарника по нашему рейду по вымирающим станицам к этому времени осудили по статье «Хищение государственной собственности»: не хотел губить людей, «хладнокровно» относился к тому, что крестьяне подворовывали пшеницу с полей.

Недалек был и мой черед, да кто ж это ведал. в тридцать четвертом году почетным рейсом возили делегацию на 17 й съезд. Ездил и я с правом совещательного голоса. То да се, Сталин по первому голосованию не прошел. Уговорили переголосовать.

Почти все участники съезда, ну это-то вы знаете, погибли. Не надо было два раза голосовать.

3

В тридцать шестом в декабре пересажали в Ростове-на-Дону весь партийный актив. в том числе и меня. в любой камере — пленум обкома. в любой камере глубочайшее убеждение, что это местная грубая ошибка. Или того хуже — провокация и предательство. Сталин ничего не знает, любыми путями сообщить ему. Опять перегибы, опять сволочи. Груды заявлений, и все такое прочее.

Ночами — прожектор перед глазами, привязан, чтобы не уклонялся, бьют — если закрываешь глаза, опустил веки — резиновой палкой.

Глубочайшее мое убеждение — это все-таки отобранные люди. Наркоманы. и по глазам, и по поведению судя — под наркозом. Те, кто вел допросы, непосредственно этим не занимались. Комнаты же, где вынуждают, — отдельные. Первое время очень били.

Верили ли? Вере — Лили, каламбур называется. Верили ли они сами, что мы враги? Сначала — да, верили. Кроме явных сволочей.

А мы, мы сами? Ну, был какой-то момент, когда примерещилось: а может, я чего-то во всем этом не понимаю? Кестлер в «Зиянии высот», — нет, это у Зиновьева «Зияние высот», — удивительно точное кстати название. Почему? Да ведь высоты же есть и в зияющем, кричащем отсутствии, и чем больше отсутствие их кричит, чем больше зияет... Да. у Кестлера это «Слепящая мгла», герой его, якобы Бухарин, да может быть, Бухарин он и есть, думает, что лучше признать себя врагом, чем разуверить людей в социализме. а может, он думал, что и в самом деле что-то не так сделал, не ко времени, тактически и стратегически неверно. Может, ему даже и подсказали насчет стратегического плана с «врагами народа». Бывает такое помешательство, когда действительность ошеломительна и верить ей невозможно, и тогда: а что, как я и в самом деле враг, не важно, в чем меня обвиняют. Но это в лихорадочном перебирании. в явленности же дня и действительности — нет: ни в то, что я враг, ни в то, что в камере вокруг меня враги, не верил. Зная Северо-Кавказскую организацию — кому же и знать! — я видел, что партия за решеткой.