Рысь в плену лесного духа (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" Страница 2

IX

Эмми постучала в собственную комнату. Портьеры были задернуты. В проходе замерли двое, но в полумрак вошел только один. Дан запер за собой и сел на кровать.

И показалось, что в комнате расселись тени вместе с ним.

— Мальчик Сарматэ.

Лулу медленно стянул с головы одеяло. Он понял… и узнал. Чужой голос — в голосе Дана. Тон, сталь, тяжесть.

Дан вынул из кармана серебряный медальон — медальон с фамильным гербом Сарматэ. Он держал его в руках какое-то время. Потом произнес:

— Ты теперь один. И это, к сожалению, твое «сегодня».

Лулу стиснул зубы. Иссушенные апатией, его глаза наконец увлажнились и загорелись хищным блеском в полумраке.

Он лежал спиной к Дану — и ко всем, кого тот привел с того света в эту маленькую темную комнату.

— Но это не должно стать твоим «завтра». Тебе нужно выжить. Сохранить историю. Не трать время на месть. Ты последний из великого рода… Ты обязан его возродить.

И Лулу, наконец, разревелся.

— Зачем ты пришел?! Тебя больше нет. Никого из вас нет!..

— Чтобы отдать тебе это.

Дан дождался, когда Лулу поднимется и сядет, и надел медальон ему на шею. Лулу поймал серебряную морду пальцами — и поднял растерянный взгляд. Ну и текло же теперь по его лицу — за столько времени.

Голос принадлежал Дану, но интонация, что стала мягче и тише, — отцу Лулу:

— Ты теперь глава семьи.

Лулу затих. В его руках был священный образ, в его руках был символ, в его руках была причина, чтобы жить.

И Лулу очнулся. Оглядел комнату болезненно.

— Он один?..

— Нет.

— Скажи им… Скажи, что я буду скучать…

— Они знают.

От этого не легче. Может, хуже. Лулу зашелся всхлипами. Поэтому закрыл себе рукой нос и рот.

Дан попытался сжать его плечо и получил в ответ оскал:

— Не тронь.

Истерику как отрезало: Лулу пришел в себя.

Дан, уже один, грустно усмехнулся:

— Рад, что ты снова с нами…

— Не с вами. Никогда не был. И Джули — никогда.

Лулу сполз с кровати, оглядываясь и вытирая лицо рукавом.

— Куда ты?..

— Со мной закончат на похоронах.

Это не было новостью. Не для Дана.

Лулу обошел пространство, как загнанный. Выглянул наружу, за дверь. Вновь пересек комнату и открыл окно: оно выходило на задний двор. Он осмотрел местность.

Дан спросил почти шепотом:

— Лу, как ты спасся?..

Лулу застыл. Он не повернул головы. Сказал глухо:

— Спроси у сгоревшего леса.

И прежде чем Дан отреагировал, Лулу вздрогнул и зашипел:

— Она идет. Отвлеки ее, — и полез на карниз.

Дан прошептал с отчаянием:

— Куда ты пойдешь?!.. Сейчас?!.. Лулу?!

Но тот спрыгнул вниз. И почти сразу Эмми постучалась в дверь.

Дан ссутулился и сжал переносицу пальцами, пытаясь вытолкнуть напряжение с воздухом. Но оно осталось при нем.

— Дан?..

— Эмми, его нет… Его нет.

X

В тот вечер повторилась сухая гроза. Белые молнии пронзали одно и то же дерево снова и снова. А оно никак не сгорало, только чернело и тлело.

В городе ходили слухи, будто огонь, такой жаркий, что языки его были раскаленными добела, оставил после себя пустошь в лесной глубине.

То были слухи.

Но Дан стоял там и смотрел. Вокруг кружили хлопья, словно наступила зима. В самом центре пустоши лежало многовековое дерево, присыпанное пепелищем, черное, как самая темная ночь. Оно было растерзано, выворочено, выкорчевано, словно что-то пыталось вырваться из-под него, а под ним… под ним зиял провал, зиял, как оскверненная могила.

Комментарий к Глава 1. Бойня в поместье Сарматэ

Два важных момента.

1) Фактически здесь больше джен, чем слэш. Но есть, как говорится, один нюанс. Эта история — история о любви мальчика к злому духу и о любви злого духа к нему. Даже если сама эта любовь ушла под строки, оставив место для сюжета и последствий. Их чувства — не в центре, но они просвечивают через каждое их действие. Именно поэтому я оставила слэш: без ожидания, понимания и узнавания этой обреченной любви работа потеряет больше, чем приобретет.

2) Эмми и Дан — второстепенные персонажи. Они — рассказчики. Они — единственные свидетели и хранители тайны. Не больше и не меньше.

========== Глава 2. Затишье и ожидание ==========

I

Без хозяйской руки поместье очень скоро одичало. Обширные и богатые когда-то, его земли заросли, а заколоченные окна и двери покрылись ругательствами и проклятьями. С этого дома все началось, считал город. Но Эмми помнила, что запах крови пришел из леса. Она помнила, словно это случилось вчера.

И до сих пор ощущала дыхание ветра в те теплые сумерки. Ветер входил через открытое окно и развивал тонкий тюль. А ночник крутил звездное небо — и оно плыло по комнате, пока Эмми в кружевном белом платье Джули плавно двигалась под размеренный и мрачный блюз.

«Становится темно…

и еще темнее»*.

Джули лежала на кровати, свесив голову вниз, и выдувала пузыри. Они переливались млечными путями, кружились, лопались, касаясь пола, и оставляли мокрые следы.

Тень скользнула за чуть приоткрытой дверью. Джули сказала ей:

— Не ходи.

Эмми замерла. Уставилась на полоску света из коридора и присела рядом. Чуть склонилась вперед, опираясь на кровать ладонями.

Джули перевернулась на живот, спустилась и скользнула наружу. Там она облокотилась на балюстраду и со звоном пластмассы о пластмассу помешала мыльный раствор. Эмми вышла за ней и робко замерла на пороге.

— Николас, — зашипел мужской голос, — подумай, что творишь. Они подумают на нас, они уже думают на нас. Они всех нас выследят. Да ты слышишь, что я говорю тебе?!

Хлопнула входная дверь. Мать застыла у окна с перепуганным видом, по всей ее позе было понятно, что у нее снова разболелось сердце. На улице отец пытался схватить сына и вернуть в дом.

Джули выпустила со второго этажа ворох пузырей… а потом вернулась обратно, в ту же позу и в ту же музыку.

Эмми чувствовала тревогу, загустевшую в воздухе. Вот уже несколько дней.

— Куда он пошел?..

— Ник думает, что может выяснить, куда пропадают люди, — пожала Джули плечами.

— Ночью? В одиночку?..

— Или со своими дружками. Это еще хуже.

— Оставил бы это полиции…

— Так все считают, — лениво отозвалась Джули (под «всеми» она обычно подразумевала семью). — Добром это точно не кончится…

— Ты не пробовала говорить с ним?..

— Это мой брат, Эмми. С ним не очень-то говорится…

— Нужно ведь что-то делать, пойти за ним… Его там могут убить.

Джули посмотрела на нее насмешливо и ласково. Выдула горсть пузырей.

Блюз все еще играл размеренно и мрачно:

«Становится темно…

и еще темнее».

— Пойти за ним? — усмехнулась Джули. — Ты, видимо, шутишь. Вероятность сдохнуть в лесу выше, чем вернуть его обратно. Даже если мы найдем его. Он не из тех, кто слушает.

— Господи, но ведь…

— Он никогда не думает о нас, — разозлилась Джули. — Если он влезет в это дело, начнут думать на нашу семью.

— Никто не думает на вашу семью… — попыталась Эмми: она знала бы — о полиции.

— Нет, Эмми. Мы и так ходим по краю, мы и так под подозрением. Мы должны держаться вместе, но он, видимо, не в курсе. Он, видимо, решил сыграть в важную персону, взять на себя роль одиночки. Все проблемы от гордыни. В семье не может быть гордыни. А столько гордыни, сколько есть у моих братьев, хватит на всех нас вместе взятых — и еще останется на полгорода. Помяни мое слово, Эмми, если я умру раньше сорока — и не от развязной жизни, так и знай: какой-нибудь мой брат свел всех нас в могилу. Пусть на моем надгробии будет гравировка: «В моей смерти прошу винить одного из Сарматэ».

II

Эмми приходила на кладбище каждое воскресенье. Она приносила белые лилии и отмывала краску с холодного камня. Она отмывала проклятья. Который раз в этом месяце… Этот холодный камень — и воспоминания — все, что у нее было с тех пор, все, что было у них.