Преследуемый Зверем Братвы - Джаггер Коул

Преследуемый Зверем Братвы

Джаггер Коул

Обложка по плану 9 Дизайн книги | Редактирование MJ Edits

Корректура: Джесси Стаффорд, Теша Элборн

Это художественное произведение художественной литературы. Любые имена, места или происшествия-плод воображения автора. Сходство или сходство с реальными людьми, живыми или мертвыми, событиями или учреждениями-это исключительно совпадение.

Перевод Группы: vk.com/DarkSideBook

Не использовать русифицированные обложки книг в таких социальных сетях, как: Тик Ток, Инстаграм, Твиттер, Фейсбук.

Спасибо.

Пролог

Костя

Мой палец скользит по холодному металлу спускового крючка, словно привычное прикосновение любовника. Я крепче сжимаю приклад винтовки и наклоняюсь к прицелу. Медленно двигаюсь налево через роскошный внутренний дворик с бассейном. Ветер шелестит ветвями дерева, на котором я сижу, но я не обращаю на это внимания.

Мое внимание сосредоточено на одном. Мои намерения здесь сегодня неизменны и непоколебимы.

Прицел перемещается по внутреннему дворику огромного особняка в пригороде Чикаго; роскошный бассейн, гараж на шесть машин с роскошными автомобилями, домашняя прислуга, ухоженные сады…

Мои губы исказились от ухмылки, когда гнев поднимается на поверхность. От высокомерия этих людей мне хочется кричать. Но я держу это в себе. Я сосредотачиваюсь, стискиваю зубы и напрягаю плечи.

У дверей во внутренний дворик происходит движение. Оптический прицел движется совместно с едва заметным движением моих запястий. Двери патио открываются, и я тихо рычу, когда они все вываливаются наружу — смеются, шутят, улыбаются. Когда ярость поднимается, я ухмыляюсь.

Теперь я знаю этих людей. После трех недель слежки за каждым из них в отдельности, в поисках слабых мест, я узнаю их мгновенно, почти лично. Первым смеющимся человеком, который шагает с голой грудью выходит во внутренний дворик с пивом в руке, это Лев Нычков — заместитель командира чикагского отделения "Братвы Кащенко". За ним идет Виктор Комаров, глава. Ни один из них не нажимал на курок. Ни один из них не является прямой причиной того, что я здесь и жду, как ангел смерти. Но они столь же ответственны. Они сыграли такую же роль в том, что произошло, как…

Третий мужчина выходит, и у меня кровь стынет в жилах. Это Николай Антонов— один из самых быстро преуспевающих авторитетов— капитанов— в их организации. Но мне плевать на его должность или титул. Мне похуй, что несколько месяцев назад он выстрелил в голову моему наставнику Федору Кузнецову— человеку, который был для меня больше всего похож на отца.

Чувство вины за то, что я не был с ним— и, возможно, не остановил то, что произошло, — поднимается у меня в горле, как желчь. Но я заталкиваю эти сожаления подальше и держу их вместе со своей ненавистью и гневом— той самой ненавистью и гневом, которые были моим мечом и щитом всю мою жизнь.

Ненависть и гнев поддерживали во мне жизнь, особенно в том аду, в котором я находился последние десять лет. Я смотрю на этих людей, смеющихся и наслаждающихся своей роскошной жизнью и загорают на солнце, и рычу. Я знаю, что никто из этих людей не вырос с такими деньгами и властью, как сейчас. Я дам им это. Но все же. Вот они улыбаются в своем богатстве и высокомерии, как маленькие олигархи.

Их “разбитое детство” ни хрена не стоит по сравнению с моим. Я родился в Аду. Я вырос, вылепленный его огнем и болью. И последние десять лет своей жизни я прожил в самой глубокой яме— русской тюрьме ГУЛАГа, которая десять лет была моим домом. Это та самая черная яма, из которой я выкарабкался, когда узнал о смерти своего наставника. Это тот ад, из которого я вырвался с единственной целью — прийти сюда и отомстить за эту смерть.

Внутри меня называли Зверем. Но зверь вырвался из клетки. И он умирает с голоду.

Трое мужчин садятся за столик во внутреннем дворике. Они открывают еще пива. Я просто качаю головой. Сосредотачиваясь на текущей задаче. Я уже несколько недель тренируюсь с этой винтовкой. Я знаю отдачу. Я знаю, как она работает, и рассчитал время перезарядки до десятой доли секунды. Я знаю, что смогу сделать три выстрела еще до того, как первый человек упадет на землю.

Мой прицел сначала фокусируется на Николае. Моя челюсть сжимается. Он будет первым. Двое других тоже умрут сегодня, но тот, кто пролил кровь Федора, прольет ее первым. Мой палец наготове сжимается на курке. Я расслабляю свое тело, готовясь к смертным приговорам, которые собираюсь вынести.

У дверей патио снова какое-то движение. Раздумывая, я хмурюсь и убираю палец. Я перенаправляю прицел, чтобы проследить за движением. Но тут же у меня перехватывает дыхание. Моя челюсть напрягается, и низкое рычание грохочет в моей груди.

Бикини облегает ее, как вторая кожа. Как будто оно было сшито специально под ее соблазнительные изгибы и длинные чувственные ноги. Ее бедра покачиваются, когда она босиком идет по патио, длинные темные волосы собраны сзади в высокий хвост, а темные очки сидят на симпатичном носике-пуговке.

Я становлюсь твердым за полсекунды.

Возможно, раньше я никогда бы не отвлекся на такие сиськи и задницу. Но последние десять лет я провел в тюрьме. Десять долгих-долгих лет без единого проблеска женщины. Я вернулся в “мир” уже три недели назад. Я видел женщин. Но я никогда в жизни не видел такой женщины.

Я издаю стон, наблюдая, как она пересекает патио. Ярко-белое бикини дразнит облегая ее полные сиськи. Низ тянеться через ее тугую, как барабан, попку и изогнутые бедра. Я следую за ней взглядом и очаронан.

Она подходит к столу с мужчинами. На минуту я задумываюсь, не их ли это женщина. Но нет, я наблюдал за ними всеми в течение трех недель. Николай холост и женат на своей работе в Братве. Женщина Виктора— рыжая, ее зовут Фиона. Женщина Льва— еще одна американка-блондинка по имени Зои. Это великолепное создание-брюнетка.

Они разговаривают, и я хмурюсь, чтобы сосредоточиться. У меня с собой есть подслушивающее устройство, хотя я не недостаточно близко, чтобы что-то услышать. Я все равно вытаскиваю его и настраиваю его на внутренний дворик. Звук, который издает наушник, тихий и еле слышный. Я сужаю глаза, напрягаю слух. Но все, что я слышу, — это слабое бормотание слов с того места, где я сижу.

Пока вдруг Виктор не встает.