Алексей Вилков - Акварель Страница 10

Я дремала, когда раздался звонок. Серж позволил себе спросить, как я себя чувствую, а когда услышал, что я спала, долго извинялся, добавив, что сам хандрит, пьет горькие пилюли и надеется на нашу встречу, назвав меня лучшим лекарством. Ему не хватает меня как воздуха.

– У меня ломка, – признался он, давя на жалость. – Ломит душу, ломит сердце. Достаточно взглянуть на тебя, и отпускает. Сознание накрывает неописуемая волна счастья.

Меня забавляла его странная речь, и меланхолия ослабляла сдавливающие тиски. Уверена, Сомов никогда не сидел на игле, а баловался по молодости марихуаной или прожигал ноздри коксом. Он и сейчас позволяет себе пошалить, а когда-то мы шалили вместе. Сейчас он «сидел» на своих лекарствах, от которых ему никогда не избавиться.

В сотый раз я пообещала ему надежду. Потерпи, и я буду твоим наркотиком. Серж что-то мямлил и заметно размяк, а по щеке катилась вниз нежная, кристально чистая слезинка. Моя меланхолия передалась ему с устрашающей болью. Я посоветовала выпить пилюли и отдохнуть, придумав, чем мы займемся вечером или следующим утром, если я не просплю до обеда.

Как вы, наверное, догадались, Серж был далеко не первым и, может быть, не последним несчастным, воспылавшим ко мне светлым чувством. Не уверена, насколько сильно его влечение, но Серж явно был не в себе. До него были другие герои. Даже если не касаться Вингурта с его взбалмошной женушкой, найдется десяток жертв, кому я отравила жизнь намеренно или спонтанно. Многие из их жалеют, что когда-то связались со мной, а другие создают план мести. Кто-то уже отомстил, и я до сих пор зализываю раны. Кто-то готовит хитроумный план, взращивая его в коридорах маниакального мозга, а кто-то пытался забыть меня и утолить горе в вине. От меня не так легко избавиться, и кто-то поспешно спился. Даже последние алкоголики помнят Яну Даль.

Я же никого не забываю и помню каждого искалеченного мужчину. Они наивно считали, что сами меня выбрали. Типичная мужская ошибка. На самом деле женщина выбирает мужчину. Через меня пробежал целый калейдоскоп мужчин. На беглый взгляд все они казались титанами и блюстителями судеб, они возомнили себя Богами, но были свергнуты с Олимпа одной хрупкой, но очень опасной женщиной. Я оставалась навечно Lonely&Satisfied.

Разные типажи и характеры с червоточинкой слабости. Я умела находить эту слабость и разочаровываться, цепляясь за нее, изучая, примериваясь, облизывая, пробуя на вкус, а затем поглощая, прожевывая и выплевывая. И когда червоточинка была изучена, возникало самое любопытное и увлекательное. Мой яд доходил до кондиции, и я медленно и безжалостно, с высшим замыслом, по наитию, безвозмездно и даром отравляла мужчинам жизнь.

Убитые типажи мелькают в паутине подсознания и всплывают перед внутренним взором. Ярослав Бернских – дебютная жертва, лишившая меня ядовитой невинности. Я выдавила главную смертельную дозу, отравившись сама.

Мы познакомились пять лет назад на светском рауте в пригороде Петербурга. Тогда было модно выезжать на природу и путешествовать как Магеллан или Прожевальский с борзой кобылой. Господин Бернских хотел, чтобы его лошадью стала именно я. Ухаживал он долго и красиво, с морем цветом и дорогих презентов, от которых остались одни холодные воспоминания с привкусом затхлой копоти. Бернских владел акциями концерна нефтетрейдеров и дружил с моим папинькой. До сих пор я подозреваю отца в насильственном ангажировании его интересов в моем трепетном сердце. Я ушла от жениха молниеносно, буквально удрав из-под венца, по неволи сравнивая себя со сбежавшей невестой. Бернских рвал на себе волосы и подставил папочку, оставив его с носом на ближайшем собрании акционеров. Смешивать личное с общественным не рекомендовали даже античные философы и гуманисты эпохи просвещения, но папочка плохо штудировал университетские книжки.

– Как ты посмела?! – твердил он на семейном совете, ставшим последним. – Ты подвела меня и разрушила все, что я создавал!

Не выдержав критики, я сбежала из дома. Меня уговаривали вернуться, обещали простить, но я выросла принципиальной девочкой и на уступки не шла. Ни тогда, ни сейчас.

– А что такого? – я манерно закатывала глаза, как учили в школе сценической речи.

– Он подходил тебе! Вы были бы счастливы!

– Я не люблю его! – возражала я настолько убедительно, что даже мамочка послушно кивала. – Я не люблю его. Зачем обрекать себя на пытку? Очнись! Замуж выходят один единственный раз! Я не хочу такой судьбы своим будущим детям, когда они будут видеть папу по воскресеньям, а маму по средам и пятницам. Слышишь? Я сама принимаю решения. Вы мне не указ!

В тот вечер я наговорила много глупостей, шокировала мать и сама напугалась до смерти. Мама перешла на мою сторону и насела на папу, чего я и добивалась. Переманить мать – главная победа, а остальное – дело техники. Две сильные женщины сломят любого генерала семейства.

Конечно, я говорила не всерьез. Какие дети, какое счастье, какая судьба? Тогда я ощутила особое удовольствие издевательства. Полгода спустя выяснилось, что бизнес Бернских дышал на ладан и висел на волоске от краха. Папаша готов был ему помочь и спасти свои деньги, но фокус не прошел. В сводках финансовых новостей я услышала о банкротстве его компании, а жениха обвинили в махинациях и уклонении от налогов – типичная схема уничтожения бизнеса и человека. Выдвинуты серьезные обвинения, домашний арест и конфискация имущества. По цепной реакции бредут судебные разбирательства, схватка борзых адвокатов и цепных псов государственных обвинителей. Басманный суд пыхтит как изношенный паровоз, выпуская пар сквозь щели в оконных стеклах. Дело шьют. Жаркая пора для сберегательных счетов. Защита постаралась на славу. По—моему, его так и не посадили благодаря молчаливому одобрению свыше, не считая лучшей столичной адвокатуры. Дело замяли, но репутация уничтожена. Бернских убрался за бугор и осваивает месторождения где-то между Никарагуа и Венесуэлой под крылом и опекой Чавеса.

– Ты не любила его, – лихорадочно рассуждала мама, – и поступила так, как когда-то не поступила я. Прости, но я не любила твоего отца. Слышишь? Я никогда его не любила. Отношусь к нему с уважением, с привязанностью, но любви не было. Сейчас не страшно в этом признаться. Любовь была к другому! Дети должны знать правду, пусть самую мерзкую. Прости меня?! Я не люблю твоего отца!

– Что ты такое говоришь?!

– Ты должна знать!

– Не надо! Я не хочу! Кто тебя за язык тянул?!

– Ты взрослая девочка!

– Ты думаешь, я раньше не понимала? И папа все понимает.

– Не спорю.

Дальше шли разоблачительные признания и нелепые взаимные обвинения, заканчивающиеся всепрощением и возобновленным единством.

Мама стала до одурения откровенной, а я стала жестокой и безжалостной. Все мы меняемся с возрастом, причем в разные стороны. Недостатки заостряются, а добродетели исчезают. Я до сих пор грешу на маменьку. Вдруг, именно она не внесла в меня добрых мыслей и поступков, отчего я выросла чрезмерно циничная, будто обладаю ледяным сердцем и вожусь с несчастными Каями, объединенными одной единственной черной меткой. Делаю из них, что хочу, и никакая Герда меня не остановит. Герды вымерли, как последние индейцы из Могикан, и на их место никто не пришел. Снежные королевы безнаказанно занимаются привычным ремеслом, приносящее ледяное удовлетворение. Так происходит со мной с пугающей регулярностью. Да будет так…

Задавалась ли я вопросом: зачем? Для чего? Несомненно! Придумывала ответы и гипотезы, благодаря которым можно написать не один трактат и защитить десяток докторских диссертаций. Но ни одна гипотеза не поддается проверке на практике. Они слишком умозрительны. Их невозможно потрогать руками, ощутить их материальную сущность, проникнуть в суть. Это и есть вещь в себе. Ее не дано разгадать ни великим умам человечества, ни, тем более, мне.

Я не люблю…

Как часто я произносила эту фразу с упоением и трепетом. Противоречиво, в непохожих ситуациях, но эта фраза всегда становилась приговором и казнью. Она не миловала. Фраза стала сакраментальной.

Я не люблю тебя! Как лезвием клинка ударить точно в сердце, как острием бритвы по взбухшей вене, как намыленной шеей угодить в петлю.

Я не люблю тебя – смертельно-ядовитый приговор.

По характеру Ярослав Бернских был человеком сложным. На первое место он ставил логику, а эмоции прятал. В нем имелись плюсы и достоинства, иначе я даже не стала бы с ним разговаривать. Меня нужно удивить, а потом уже норовить покорить. Он поджидал подлянку. Развитая интуиция подсказывала ему, что со мной связываться опасно, есть риск поплатиться и горько пожалеть о шальном поступке. Логика и расчет подвели его. Ухаживал он пресно и однообразно. Если цветы, то обязательно розы, если ресторан, то обязательно с европейской кухней. Его консервативность проявлялась на каждом шагу. Особенно меня смущали нелепые установки нашей интимной близости. Он заявил, что до женитьбы не отдастся мне. Я чуть не упала со смеху, не ожидая услышать такую глупость. И я сама не стремилась к нему в постель. Он вызывал лишь жалость, когда я находилась в хорошем расположении, и отвращение, когда находила тоска. Ярик порадовал. Подобных заявлений не услышать от сорокалетнего холостяка с нажитыми морщинами и крестообразными шрамами на щеках от наследия дикого капитализма. Я бы не удивилась, если бы он до сих пор оставался целомудренным переростком. Между нами отсутствовала духовное общение и доверие, а громоздилась пропасть, постоянно расширяясь, чем больше я узнавала фактов из его биографии. После его признания я стала замечать в нем запах нафталина, грязных горшков и правой руки. Я даже стеснялась брать его ладони, представляя, как он копошится в широких штанинах, забивая испражнениями уборные и клозеты. От одной мысли мне становилось дурно и хотелось сбежать.