Александр Юк - Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви Страница 10

Она уже успокоилась настолько, что стала способна воспринимать его голос. Во всяком случае, ей так казалось. Наверное, Женька говорил что-то и раньше, но его речь не могла проникнуть сквозь замкнутые ворота ее сознания, и лишь сейчас створки чуть приоткрылись, и его слова, по каплям просачиваясь, падали на выжженную омертвевшую почву.

– Ритуля, ну не надо. Скажи, что мне для тебя сделать? Ты же знаешь, я не смогу тебя обманывать. Я не могу быть подлецом и из-за этого становлюсь еще большим. Так не должно быть. Я презираю и ненавижу себя. Ну, хочешь, никуда не уйду от тебя, все будет по-старому. Вычеркнем сегодняшний день. Вырвем его из календаря. Я справлюсь…

– Ну что ты чушь несешь. Что, и ее забудешь? Молчишь. Меня предал, теперь ее предаешь. Только мне объедков с чужого стола не надо.

Рите хотелось добавить еще чего-нибудь обидного, заставить его пережить хоть толику той боли, которую испытала сама, но она уже чувствовала, как быстро остывает залитое слезами пожарище. Первый огонь был сбит, и она не находила в себе сил вызвать его вновь. Слезы «горючими» не бывают, как бы их ни называли.

Спустя несколько минут они разговаривали почти как в старые добрые времена, только ее покрасневшие глаза выдавали, что не все в порядке в этом королевстве.

– Женя, а она кто?

– Какая разница, Рита, кто бы она ни была.

Действительно, какая разница.

– А она-то тебя любит?

– Господи, какая ты все-таки глупенькая. Да ей и в голову не приходит, как я к ней отношусь. Неужели ты думаешь, что я мог бы встречаться одновременно и с тобой, и с ней? Ты словно совсем меня не знаешь.

– Знаю. Ты же у меня с принципами, – Рита невесело усмехнулась и поправилась: – У нее. Ну, а если она тебя не полюбит?..

Значит, она действительно пришла в себя, раз уже понимала, что простила бы ему все, когда бы он ни вернулся. Только бы вернулся…

– Не может быть, чтобы не полюбила.

Он отвечал слишком горячо и поспешно, затем сделал паузу, видно, яд сомнения, заключенного в самом вопросе, достиг его разума.

– Впрочем… все может быть. Но тогда мне придется умереть. Нельзя бросаться в любовь, если оставляешь возможность повернуть назад к берегу. Нельзя рассчитывать в любви – это уже не любовь, а математическая задачка с двумя неизвестными. Нельзя оставлять для себя шанс выжить после гибели целого мира. Тогда этот мир рухнет обязательно, ведь ты уже не будешь за него бороться так, как борются за жизнь.

Смешной он был – этот Женька. Хотя Рите было не до смеха.

– Слишком много у тебя «нельзя». И они все такие категоричные.

– Кипр завоевали, лишь когда сожгли корабли, доставившие армию на остров. Нет, Рит, здесь все всерьез.

– Сжигаешь мосты. И я тот самый мостик, по которому еще можно вернуться.

– Нет, Рит, не так. Ты – хорошая, ты – замечательная. Мне с тобой всегда было легко и просто. Я же понимаю, как я тебя сейчас мучаю. Ты не представляешь, чего мне стоило заставить себя прийти сюда. Ну так я себя мордую – сам же и виноват. А тебя-то за что? И я же к тебе ни капельки не хуже стал относиться. Да если кто другой тебя обидит, я первый брошусь тебя защищать. А тут сам же… И дружба твоя мне так же дорога, и если б можно было ее сохранить… Но тебе же не дружба моя нужна. (Рита отрицательно качнула головой.) Мы с тобой привязались друг к другу, свыклись. И все-таки это еще не любовь. Любви-то не было.

Рита стиснула кулачки. Зря он так говорил. Говорил бы только за себя.

Они подошли к ее дому. В этот раз Рита не пыталась вначале проверить, не сидит ли кто из бдительных старушек на лавочке, охраняя нравственности одного отдельно взятого подъезда. Это уже не имело значения. Последние шаги они проложили сквозь окутавшее их молчание. Каждый думал о своем. Остановились. Она посмотрела вверх, из-под ресниц, в его опавшее лицо.

– Женя. Поцелуй меня, пожалуйста.

– Прости, Рита. Не надо.

– Ну, не надо, так не надо.

Так они ни разу и не поцеловались.

Музыка заполнила, затопила тесную комнату, в которой набралось человек десять зачарованных слушателей. Музыка, великая и вечная, как бесконечное время, как ушедшие из этого мира имена, вызвавшие когда-то ее к жизни: Рихтер, Ойстрах, Гилельс – полузабытые, полунезнакомые для притихших молодых людей, но от этого не менее значимые. Ушли достойнейшие исполнители, но музыка осталась. Крутится черный виниловый диск на неведомом для большинства старом проигрывателе в просторном кабинете Евгения Михайловича – Леночкиного папы. Переливается через край здоровенных деревянных колонок музыка прошлого – музыка будущего – музыка вне эпох. Виниловые пластинки – динозавры, практически вымершие в двадцатом веке, – здесь был один из немногих экзотических заповедников, сохранивший редкие, ископаемые виды.

Леночка – виновница сегодняшнего сбора, ей исполнилось наконец-то долгожданных шестнадцать, – утопала в пухлых подушках, полулежа в широченном отцовском кресле, запрокинув красивую маленькую головку, и изредка взглядывала на своего соседа. Вадик восседал на подлокотнике того же кресла, в свою очередь временами бросая растерянно-виноватый взгляд на суровую хозяйку. Своей долговязостью и взъерошенностью шевелюры он напоминал петуха, взлетевшего на насест после не слишком удачной драки, но готового в любую минуту сорваться вновь. Казалось, если б не белая с нежным сиреневым маникюром ручка, лежавшая на его колене, только бы его здесь и видели. Со вчерашнего дня считалось, что они в ссоре, но это не мешало Леночке держать Вадика при себе.

Это было накануне. Только что окончился школьно-футбольный матч, и ребята расходились по домам.

– Ну что, что я такого сделал? – умоляюще допытывался Вадик.

Они топтались под крышей школьного входа, не решаясь вступить в моросящую непогоду сентября. Дождь только-только начинал робко просачиваться сквозь тугое полотно растянутого под небом тента из сплошных туч, но с каждой минутой набирал силу и уверенность, если не сказать: наглость.

– Я всего лишь подал ей плащ. Неужели из-за этого надо устраивать мировую трагедию. Мужчины во всем мире подают пальто дамам. Ты свихнулась со своей дурацкой ревностью.

– Я не свихнулась, милый. Мне очень приятно, что ты, наконец, оказался джентльменом и вспомнил вдруг о том, что дамам подают плащи, – голос у Леночки был елейным, отчего у Вадика озноб пробежал по спине. – Только подал ты его не мне, а Маше. Я не припомню, чтобы ты делал это когда-нибудь для меня. А я, между прочим, стояла в двух шагах, но меня ты не замечал.

Это было накануне. Сегодня Леночка культивировала в Вадике чувство вины. У нее получалось.