Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб Страница 10

Но на сей раз он держался лучше. Он мог меня обругать, но не пускал в ход кулаки и никогда не оскорблял меня при дочери. Я думаю, мы могли бы тянуть так бесконечно, если бы Крис не провел подряд три или четыре неудачные операции и одна пациентка, которая должна была бы выжить, тем не менее умерла.

По этому поводу не проводилось официального расследования, ибо Крис Колхаун имел хорошие связи, но последовали неформальные санкции. Я узнала, что муж на некоторое время отстранен от операций, но я не подозревала, что его заставляли начать изучать терапевтическую программу для врачей, потерявших квалификацию, и он отказался от этого. Я не знала всего до тех пор, пока жена одного из коллег Криса не пригласила меня на ланч, чтобы выразить сочувствие и узнать, чем она может помочь. Не уверена, было ли ей понятно, что я находилась в неведении, но она оказалась милой женщиной и притворилась, что ничего не поняла.

Я расспросила мужа обо всем в тот же вечер — ведь невозможно не замечать явного, — хотя у меня от страха пересохло во рту и сердце стучало, как молоток. В этот вечер у меня впервые была сломана кость, ключица. Мы объяснили все тем, что я была неаккуратна, ремонтируя свой новый маленький „БМВ". В следующий раз Крис сломал мне кисть, и в переломе оказался виноват Стинкер, щенок Хилари, о которого я якобы споткнулась. Открытая дверца кухонного шкафа послужила объяснением поврежденного глаза и щеки.

Наблюдательные больничные служащие или близкая подруга легко бы заметили, что происходит на самом деле. Но мало что может случиться с телом человека, чего хирург не исправил бы при помощи своих инструментов. К тому же к этому времени я перестала встречаться со своими знакомыми — они никогда не были близкими друзьями, — и, хотя мать все знала, она считала во всем виноватой меня. А я все еще никак не могла поверить, что это происходит со мной: ведь я жила в престижном Бакхеде и даже была председателем Общества поддержки одаренных людей.

Я часто думала, что Крис скоро перестанет избивать меня, как будто побои были некоей фазой, переходным периодом, как заикание или мужской климактерий. Однажды утром я поймала себя на том, что громко говорила сама с собой на кухне, словно кто-то сидел напротив меня. Это было после того, как муж избил меня настолько сильно, что я вынуждена была спать сидя в кресле. Не думаю, что подобное случилось бы, если бы я не вела себя с ним с самого начала, как шлюха.

Что-то подсказывало мне, что я падаю в третий раз. Я уверена, что это что-то была оберегающая дочку частица моего существа, хотя и была убеждена, что никакой опасности с его стороны для Хилари не было. Тем не менее, когда я увидела по телевизору документальный фильм о проектируемых в деловой части города убежищах для женщин, с которыми плохо обращаются мужья, я записала фамилию молодого местного психиатра, который жертвовал свое время, чтобы помочь этим несчастным, и разыскала его в телефонной книжке.

Я записалась на прием к этому врачу и с радостью обнаружила, что могу по крайней мере обсуждать с ним то, что происходит между мной и Крисом. Но почему-то не могла начать действовать. Доктор утверждал, что никакого улучшения не будет до тех пор, пока я не уйду от мужа, а я в течение полугода тратила свое и его время, пытаясь отыскать способы остаться и изменить самое себя и Криса. Но этого времени я не должна была терять. По мере разговоров с доктором я начала прислушиваться к его советам, и, кто знает, может быть, он подвел бы меня к пониманию необходимости ухода от мужа. Доктор почти достиг своего в тот день, когда мы обсуждали поведение моей матери и возможность вреда для Хилари со стороны Кристофера. Но я все еще не могла решиться.

— Хилари даже не знает, что между родителями что-то происходит, — сказала я, — внешне ничего не изменилось. Она обожает своего отца.

— Поверьте мне, она все знает, — уверял меня психиатр, — она просто не разрешает себе видеть это.

А потом однажды апрельским вечером, к концу пятилетнего кошмара в доме в Бакхеде, Крис ворвался на своем „мерседесе" на подъездную дорогу нашего дома и резко затормозил, потому что Стинкер лежал посреди дороги, барахтаясь в гальке, как он всегда делал, чтобы почесать себе спину.

Крис просигналил, постучал по крылу автомобиля и во весь голос закричал на собаку. А когда Стинкер не сдвинулся с места, он просто-напросто переехал его. Машина рванулась вперед, Кристофер задавил собаку дочери спокойно и беззаботно, будто совершил мелкое дорожное нарушение.

Он понимал, что он сделал, знал, что я все видела, и — ужасно, чудовищно — знал, что дочка тоже все видит. Мы сидели на крыльце, пили кока-колу — она и я — и наблюдали за гнездом иволги на небольшой иве у ручья; мы видели, как он посмотрел на собаку, затем на нас и — переехал Стинкера. Раздался глухой удар, который я буду слышать, пока смерть не запечатает мне уши, и после этого — высокий, страдальческий, бесконечный визг Хилари. И потом — тишина. Ни хрипа раздавленного щенка, ни звука открывающейся дверцы машины — ничего.

Хилари перестала визжать и сидела как замороженная, ее пальцы, держащие бинокль, стали белыми, как снег, она уставилась на отца, сидящего в автомобиле. Я не могла отвести от нее глаз. Я видела, как краска сходит с детского личика, словно кто-то перерезал аорту. Мне казалось, что дочь перестала дышать.

Мы не произнесли ни звука, когда Крис вышел из машины, обошел ее и приблизился к крыльцу.

— Ну что ж, Хилари. Посмотри, что ты вынудила меня сделать. Может, теперь ты научишься не пускать своих зверей на проезжую дорогу, — произнес он.

Он сказал это спокойно, даже с сожалением, но глаза его превратились в черные точки, и два знакомых красных пятна загорелись на скулах. Я почувствовала неприятный запах из высушенного амфитаминами и алкоголем рта.

Хилари взбежала по лестнице в свою комнату прежде, чем я смогла пошевелиться. Было слышно, как захлопнулась ее дверь. Я как будто окаменела.

— Ну, собираетесь ли вы пригласить меня в дом, мадам? — Крис приподнял воображаемую шляпу и улыбнулся.

Я слышала свои слова, но не понимала, кто их произносит.

— Убери собаку и похорони ее где-нибудь, сделай все сейчас же. А затем отправляйся в больницу или какой-нибудь офис, потому что, если ты придешь сюда опять, тебя будет ожидать полиция. Можешь возвратиться через два дня — к этому времени нас здесь уже не будет. Если ты попытаешься связаться с нами, то я засажу тебя в тюрьму до конца жизни. И, если ты думаешь, что я не смогу или не захочу этого сделать, — попробуй. Мне бы очень хотелось, чтобы ты попробовал.

Он поднял было кулак, но тут же опустил его. Я даже не шевельнулась. Я знала, что ему помешала мысль о Хилари — дочери, которую он так любил и которой теперь нанес неизлечимую рану.