Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром Страница 10

— И там ты наконец познакомишься с другими твоими братьями и сестрами, они наверняка уже радуются твоему приезду…

Веселая болтовня Джильфидан сделала свое дело: слезы дочери быстро высохли, а на личике появилось выражение радостного предчувствия от переезда в новый дом и обретения новых друзей.

Однако прощание было горьким.

Сладкими были конфеты из фиников и меда, из инжира, коричные и имбирные, леденцы и желейные, миндальные и кокосовые — все то, чем одарил султан свою дочь в бенджиле ; замечательным был шербет, холодный напиток из свежего сока фруктов, розовых лепестков и пряностей. Любезный жест отца, желавшего в прямом смысле подсластить ей отъезд, можно было назвать чрезвычайно умно разыгранной шахматной партией. Пока рот Салимы был набит сладостями, шквал вопросов, с которыми она обрушилась на султана, несколько поутих. Как-далеко-до-Ваторо-и-как-мы-туда-поедем? Сколько-братьев-и-сестер-у-меня-в-городе-и-есть-ли-там-животные? И только тогда султан Саид смог спокойно побеседовать с Джильфидан.

Горьким и соленым было прощание — как женские слезы. В последние дни они лились как из ведра, когда толпы сарари и прислужниц, подруг и соседок в Мтони и вокруг Мтони устроили паломничество в покои Джильфидан, чтобы выразить печаль и тоску, чтобы сказать последнее «прости», пожелать счастья и подарить прощальные подарки.

А как было чудесно, просто невероятно чудесно в последний раз нанести визит вежливости принцессе Аззе бинт-Сеф, верховной правительнице Мтони! Хотя она и была маленького роста, главная жена султана всегда держалась так прямо, что и сидя, она, казалось, смотрела на всех свысока — когда каждый день устраивала прием всех домочадцев и милостиво принимала изъявления в преданности и почтении.

Без большой свиты главная жена и шагу ступить не могла — к урожденной принцессе из семьи правителей Омана никто не смел приближаться даже на локоть; выражение ее лица всегда было недовольным и высокомерным, губы — презрительно поджатыми; весь ее облик не оставлял никаких сомнений, что на иерархической лестнице она стоит сразу после Пророка. Следом за ней несколько ступенек оставались пустыми, потом — султан, а после него очень долго вообще никого.

Джильфидан не уставала умолять дочь о снисхождении к принцессе Аззе — ведь той было отказано в счастье родить султану ребенка. Но Салима все равно терпеть ее не могла; она боялась злого языка главной жены султана — так же, как и ее вечно плохого настроения. Как и всякий обитатель Бейт-Иль-Мтони. Как и сам султан.

Тем восхитительнее было то, что принцесса Азза в этот раз поднялась с подушек и приняла их стоя, протянув маленькую нежную руку для поцелуя. Нет, сердечным их прощание не назовешь, но все же впервые главная жена выказала хоть какое-то уважение к Джильфидан.

В последний раз им пожимали руки, в последний раз с ними обменивались поцелуями в щеку… Когда солнце зашло, они вместе со всеми совершили последний намаз; выйдя из празднично освещенного дворца, Джильфидан прошла в большую лодку по импровизированному трапу — по доске, с обеих сторон поддерживаемая евнухами, бредущими по мелководью. Резные латунные фонари освещали роскошную султанскую барку, бросая дрожащие разноцветные отблики на шелковые подушки, а на корме и носу лодки висело по одному простому флагу, без узоров и символов. Они были красными, как кровь, которая была пролита в борьбе за династию. В лодку Салиму перенес один из евнухов и осторожно опустил на подушки под балдахином; она чувствовала себя настоящей принцессой. Объятая теплым ночным воздухом и теплыми руками матери, она казалась сама себе хорошо охраняемым сокровищем. Однако ее желудок болезненно сводило от женского плача, разрывающего сердце, от жалобных прощальных возгласов:

— Веда, веда! Прощайте! Прощайте!

Иначе подействовали на нее шум волн и ритмичные удары весел по воде — ее сердце вдруг стало огромным и вбирало в себя заунывное пение гребцов. И было очень просто — утонуть в серебряном сиянии звезд, которые здесь были так близко, отражаясь в воде, ближе, чем если смотреть на них из окна или с верхней террасы дворца. Как будто барку несло прямо в усеянное звездами небо… Салиму убаюкало, к тому же ее живот был набит сладостями, а сознание переполняли картины, слова и звуки… Она крепко спала.

На следующее утро, держась за руку старшего брата, Салима обследовала свой новый дом — Бейт-Иль-Ваторо, ковыляя в новых деревянных сандалиях на каблуках — она еще только училась ходить на них; застегивающиеся на кожаные ремешки, они были украшены орнаментом, жемчугом и кисточками. Старые добрые мягкие туфельки без задника были бы намного удобнее, но они затаились в глубинах невесть какого сундука. Салима была твердо убеждена, что деревянные сандалии называются кубкаб только потому, что их цоканье по каменным полам звучит именно так: кубкаб, кубкаб, куб-кубкаб.

— …а здесь будут мои покои.

Глаза Меджида сияли уверенностью — отныне он был сам себе хозяин в собственном доме — доме, где все напоминало жужжащий пчелиный улей, все устраивалось так, как хотел новый владелец дворца. С одного места на другое передвигали кровати, всевозможные сундуки и ящики, стулья и столы, маленькие и большие; великолепные персидские ковры и свежие белые циновки раскатывали на подметенном полу. В стенных нишах ставили одна на другую выкрашенные в зеленый цвет деревянные полки, а в них расставляли изысканное стекло и расписной фарфор, начищенное серебро и драгоценные часы. Стены были сплошь покрыты зеркалами и настенными коврами, а в покоях Меджида — восхитительного вида оружием: мечами, саблями, богато украшенными кинжалами и мехами, а еще чучелами — головами диких животных.

— Тебе нравится мой дом? — Лицо старшего брата озаряла гордость хозяина. А Салима чувствовала скорее разочарование, которое возрастало с каждой комнатой, с каждым коридором. Ваторо был в безупречном состоянии, он был похож на другие дома султанской семьи, расположенные непосредственно у моря, но в сравнении с просторным Бейт-Иль-Мтони он показался ей тесным и душным. А шум, который проникал сюда снизу, из города и из гавани, был просто невыносим. Неужели здесь отныне она обязана жить?

Но счастье Меджида, казалось, переполняло его, и поскольку Салима не решилась омрачить его хоть немного, она ограничилась коротким кивком.

— А сейчас мы пойдем к другим детям? — Надежда вернулась к ней вместе с радостью от переезда.

— Да нет, они все сейчас прилежно учатся в Бейт-Иль-Сахеле, — смеясь, объяснил Меджид.