Татьяна Лисицына - Любовь под соснами (СИ) Страница 11

— Привет, мамуль. Как ты?

— Не очень, — покачала головой Илария. Хотела чаю попить, вот чашку разбила.

— Я сейчас заварю чаю.

— Не надо. Я молока выпила. Сделаешь мне укол?

Кристина обратила внимание, что сегодня мама не переоделась, как она это обычно делала по утрам, а так и осталась в ночной рубашке. Даже не причесалась. У Кристины сжалось сердце. Не нужно было оставлять ее одну.

Кристина ловким привычным движением откупорила ампулу, наполнила шприц и сделала укол. Ей показалось или мама еще похудела?

Илария лежала с закрытыми глазами, Кристина сидела с ней, пока та не задремала. Потом встала и вышла на балкон. До боли вцепилась в перила. Ну почему на свете нет лекарства, которое может помочь? Как же это тяжело, когда твой самый близкий человек страдает. В кухне она налила себе любимый коктейль — мартини с водкой и поставила вариться куриный бульон.

Включила ноутбук. Перечитала написанное.

Как только я поправилась, мама заговорила, что мне нужно учиться. Петрович пообещал помочь. И вот однажды вечером, взирая на меня с видом фокусника, владелец рынков и наших душ объявил, что я устроена в школу. В лучшую из школ. Он посмотрел на маму в надежде поймать ее взгляд благодарности, но она раскладывала мясо с картошкой по тарелкам и отреагировала слабым величественным кивком. Мол, она благодарна. Если бы мама повела себя иначе, мне было бы больно. Но этот вежливый высокомерный кивок поставил Петровича на место. За все заплачено.

Что означает, войти в любой класс за два месяца до окончания года, когда ты пропустила целую четверть? Забыла добавить, что в школе изучали английский с первого класса. С моим словарным запасом я казалась смешной самой себе. Наверно, ни к чему упоминать, что я снова стала Вороной. Прозвище странным образом тут же утвердилось за мной, словно я не уехала на сотни километров из родного города. Но если там помнили про мой перочинный ножик, то здесь никто об этом ничего не знал.

Мальчишки, испытав первые поллюции, подкарауливали девчонок на лестнице и в коридоре. Школьницы возбужденно галдели в туалете и боялись выйти. Я была слишком погружена в семейные дела, чтобы обращать внимание на прыщавых пацанов. Этой ночью я услышала мамин плач в ванной и вновь почувствовала себя виноватой. Одноклассники высыпали на меня гурьбой из-под лестницы на первом этаже.

Прижатая к стене я запоминала лица тех, кто лез ко мне под юбку. Я так сосредоточилась, что почти не чувствовала липких пальцев, словно это было не мое тело и спокойно стояла. Позже, один из тех пацанов, который меня не тронул, скажет, что взгляд моих глаз пригвоздил его к полу. Он только смотрел, поэтому избегнул моей последующей мести.

Мне нравилось возвращаться из школы по бульвару, но в тот день запах сирени казался мне гнилым и приторным, а новенькие зеленые листочки излишне вульгарными. Мне хотелось спрятаться и зализать раны. Казалось, что каждый прохожий знает о моем позоре. Я была почти уверена, что на моей синей школьной юбке есть пятна, а колготки порваны и заляпаны грязью. Несколько раз по пути я останавливалась и проверяла. На колготках не было ни стрелки, ни зацепки, а юбка выглядела чистой и удивительно отглаженной, несмотря на комкающие ее клешни будущих мужиков. Грязной была я внутри. Отпечатки пальцев остались в душе. Я знала, что никогда не стану прежней.

Вдруг мне стало понятно, почему после переезда исчезли наши традиционные поцелуи. Мама боялась испачкать меня, а я, зная, что она спит с этим самодовольным, толстым, уродливым снаружи и внутри человеком, брезговала подойти первой, боясь ощутить резкий запах его туалетной воды, которой он обливался.

Больше всего в тот день моего позора мне хотелось подойти к маме. Маленькие и большие мужчины сравняли наши года и запачкали нас грязью. Но дома никого не было. На журнальном столике валялась пачка «салема», и я, вытянув длинную сигарету, отправилась на балкон. Сосед Миша, пялившийся на меня уже давно, нарисовался сразу. Я вытащила стул и удобно устроилась. Кашлянув пару раз, я вполне прилично начала пускать дым. Видя такое, сосед бросил парочку комментариев и предложил выпить пива на брудершафт. Я согласилась и уже через пару минут, передав мне две бутылки, он удивительно ловко прошелся по перилам. Пиво пошло еще лучше, чем первая сигарета и уже очень скоро мы заключили сделку. Я сняла лифчик и разрешила ему потрогать грудь, в обмен на то, что он поможет мне подкараулить обидчиков. Гладя мою грудь, сосед так возбудился, что кончил прямо в штаны.

Мы подкараулили их в кустах. Мои небольшие порезы их нагленьких сморщенных органов нанесли больше морального, чем физического вреда. Но я никогда больше не видела их с девчонками и от души надеюсь, что их петушки надолго опустили гребни. Справедливости ради придется заметить, что сексуальный интерес моего соседа ко мне тоже угас. Когда мы возвращались домой, он сказал, что никогда не видел у девчонок такого выражения лица, как у меня.

— Блин, ты же могла их зарезать. Они же теперь на всю жизнь напуганы. Я ж не думал, что ты с ножом. А ты тащилась от этого. Ты… — он покачал головой в такт тем словам, которые не решился произнести и озадаченно сплюнул сквозь зубы. — Я лучше это, пойду.

— Сигарету дай и проваливай, — потребовала я.

Он достал пачку и молча протянул мне. Я вытащила мятую сигарету и с наслаждением затянулась. Ворона отомстила.

Дома я достала нож и долго смотрела на него. В комнату, как всегда без стука, ввалился Петрович. Мысль, которая появилась у меня при его появлении, меня испугала. Он как-то вздрогнул, подошел ближе и взял нож у меня из рук.

— Странные у тебя игрушки. Зачем он тебе?

Я усмехнулась.

— Для самообороны.

— Ну ты, если кто тебя обижает, скажи. Я понимаю, — его сальный взгляд задержался у меня на груди, — Ты девушка красивая. А парням много чего хочется в их возрасте.

Я представила, как я рассказываю Петровичу, что меня облапали. Вряд ли он будет разбираться. Скорее скажет, что я так себя вела и что у меня слишком короткая юбка. Я нахмурилась и равнодушно бросила:

— Спасибо, разберусь сама.

Он хмыкнул.

— А ты не проста, Кристина. Когда вырастешь, возьму тебя в помощницы. Характер у тебя, что надо. Мужикам не всем так повезло.

Откуда он мог знать про мой характер? Психолог хренов. Да когда я вырасту, я тебя убью.

Неужели я произнесла свою мысль?

Да!

Пальцы быстро забегали по клавиатуре. События тех дней забыть невозможно, как и невозможно не знать, что если бы не кучка негодяев, обладающих властью, тех событий могло не произойти. И тогда не было бы ни постыдного бегства из родного города, ни подвала, ни рынка, ни Петровича. Кристина знала, что мама пыталась, именно пыталась заработать денег, чтобы уйти от него и начать жить самостоятельно. Вот и работала с температурой на холоде. Боялась деньги потерять. Были хорошие дни для торговли. Праздники. В итоге потеряла здоровье. А может это и просто судьба. Недавно читала в какой-то книге, что каждая душа перед рождением выбирает свой путь, который должна пройти, чтобы чему-то научиться. И те души, которые выбирают сложный путь, более правы, чем другие. Так что не завидуйте тем, у кого жизнь легкая. Они тратят время попусту. Может, оно все так и есть в высших материях, но ей-то, здесь и сейчас, очень тяжело. Хотя надо признать, что сейчас все же гораздо легче, чем тогда.

Глава 7

Мамина болезнь развивалась постепенно. Главным ее признаком можно назвать усталость. Если раньше мама легко поднималась на четвертый этаж — у Петровича мы жили в доме без лифта — то теперь стала останавливаться на каждой площадке. Жаловалась на головокружение, несколько раз падала. Ела удивительно мало. Дома при любой возможности ложилась на диван. Петрович уговаривал ее пойти к врачу, но она отмахивалась, ссылаясь на последствия гриппа. В ее движениях появилась неуверенность, словно она выпила лишнего. Конечно, мама перестала участвовать в вечеринках Петровича и все чаще оставалась дома.

И вот однажды, когда утром она не смогла самостоятельно встать с постели, я вызвала врача. После постановки диагноза Петрович впервые не вернулся домой на ночь. Мы поужинали вдвоем и устроились на диване перед телевизором. Я держала маму за руку. Показывали фильм, содержание которого я не могла уловить, поскольку в голове крутился один и тот же вопрос: что делать дальше? Мама, словно услышав его, тихо сказала:

— Боюсь, нам придется отсюда уехать. Ни один мужчина не станет жить с больной женщиной.

Сможет тот, кто любит. Папа бы смог. Я об этом сказала. Мама только покачала головой. Что, мол, она и в нем не уверена. Я как-то немного обиделась за отца, но не стала спорить, только положила голову на мамино плечо и прошептала, как она мне тогда, возле подвала: «Мы как-нибудь справимся». Теперь это ложилось на меня. А ведь меня никто не возьмет на работу. Две проблемы: мамина болезнь и мои дурацкие четырнадцать лет. Ну почему кукольнику не угодно было подождать хотя бы до восемнадцати?