Кэтрин Куксон - Слепые жернова Страница 11

Стенли закрыл глаза. Посидев немного так, он протер очки, неторопливо заправил дужки за уши и молвил:

– Что ж, выходит, больше и говорить не о чем?

– Прости, папа.

– Знаешь, не надо беспокоиться, что ты сделаешь больно мне или даже матери, хотя она приняла это более стойко, чем я ожидал. – Он дернул головой. – Но ты прав, говоря, что она так к этому относится потому, что ей невыносима мысль, что может получить продолжение та, другая история. Ты сам – вот о ком здесь нужно в первую очередь позаботиться. Супружество – дело долгое и нелегкое, как бы ты сейчас к этому ни относился. Сегодня ты любишь человека, а завтра на дух его не переносишь… Ладно, уйди с глаз, а то я, чего доброго, наговорю лишнего. Иди.

Дэвид развернулся и медленно вышел из кабинета. Забрав из гардероба плащ и фетровую шляпу, он покинул судостроительную контору и немного постоял на тротуаре. Вокруг кипела обычная субботняя толчея. Счастливчики, имевшие работу, валом валили из ворот доков и расходились по многочисленным барам, расположенным напротив, или поднимались на дамбу, чтобы поверху поспешить на станцию. Здесь, наверху, всегда было черно от людей, которые стояли по одному и кучками, бранясь помалкивая, в надежде, а кто и в молитве, что юр падет на них, что подвернется хоть какая-то работа. Подработать хоть раз в неделю – и то было подспорьем, что уж говорить о горьком чувстве ей ненужности…

Дэвид никогда туда не поднимался, но улавливал чувства, обуревающие людей в доках, в Джарроу, во всем Тайнсайде, во многих частях страны. Впрочем, сегодня это чувство, хотя и присутствовало, подавлялось другим – его голова была полна мыслей о Саре, о предстоящей встрече с ней, о беседе и попытках ее утешить.

Он побрел через дорогу, на конечную остановку, отстаивал свои положенные пять минут трамвай, и собрался было подняться на площадку, когда кто-то хватил его за руку и потянул назад.

– Куда это ты?

– В Шилдс.

– В такое время? А как же семейный обед?

Дэвид стоял на тротуаре и молча смотрел на брата. Джон Хетерингтон был на пару дюймов ниже Дэвида ростом, зато раза в два шире. Подобно своему дяде, он имел почти квадратную физиономию и широко поставленные карие глаза, смотревшие хмуро. Рот и ноздри были у него чрезмерно широки. Нос как будто портил его лицо – с таким носом никак нельзя было называться красавцем, зато вся его внешность привлекала внимание, и люди, впервые его увидев, всегда на него оглядывались. Смежив набрякшие веки, он сказал:

– Что-то у тебя нездоровый вид. Никак прихворнул?

– Нет, со мной все в порядке. Дай-ка я тебе расскажу, в чем дело…

Пока Дэвид собирался с духом, Джон сказал:

– Значит, что-то да есть? Валяй, выкладывай, только не тяни, я хочу уехать на этом трамвае.

– Я женюсь.

– Что?! – Джон задал вопрос с ходу, не поверив Дэвиду. Тут же опомнившись, он недоуменно бросил: – Не может быть! Неужели ты такая размазня? Это же самоубийство! Сам знаешь, как к этому отнесется мать…

– Речь не об Эйлин.

– Не об Эйлин? – Джон широко раскрыл глаза и двинул Дэвида кулаком в плечо. – Неужто о той штучке с задов, о которой все болтают? Но ведь ты знаком с ней всего две недели!

– Нет, гораздо дольше.

– Вот это да! – Джон набрал в легкие побольше воздуху и распахнул пальто. – К чему такая спешка?

– Знаешь, я тороплюсь. Вот заглянешь домой – и обо всем узнаешь. По крайней мере о событиях вчерашнего вечера.

– Это от меня никуда не денется. Главное, Дэви, не дай себя облапошить. – Джон посерьезнел, его карие глаза потухли. – Прислушайся к моим словам, парень, я знаю, о чем говорю. Раньше я, сам знаешь, помалкивал, потому что считал, ты сам разберешься, что к чему. Как постелешь, так и поспишь – до чего удачная поговорка! Учти, женитьба может оказаться таким адом, от которого самим чертям станет тошно. О да! – Джон понизил голос. – Знаю, знаю, бывают чудесные пары, не разлучающиеся по десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет. Мы оба о них наслышаны. Но потрудись задать себе вопрос: кто-нибудь из них хотя бы на минутку задумывается о жизни? Чаще всего они живут вместе из-за дома, обстановки; это не жизнь, а совместное существование. Знаешь, что такое стандартный муж? Хлебная карточка!

– Прости, Джон, мне пора. Не пропустить бы трамвай. – Дэвид указал на кондуктора, поднимающегося на подножку. – Увидимся.

– Ладно, ладно.

Они переглянулись. Потом Дэвид развернулся и одним прыжком оказался в трамвае.

Когда Джон открывал рот, унять его было невозможно. Он мог разглагольствовать на любую тему. Вечно он разбирал все «за» и «против», причины и следствия, усложняя простейшие вещи. Но когда он сравнивал брак с кромешным адом, то, несомненно, имел в виду собственный брак. Раньше Дэвид не знал, что брат мучается. Для него не были секретом раздоры Джона и Мэй, но Мэй – женщина с характером… Оба были неуживчивы. Мэй возражала против увлечения политикой, забастовок и жизни на пособие по безработице, потому что, подобно половине женщин в городе, опасалась, как бы следующая мужнина получка не оказалась последней.

Кромешный ад… Нет, он не мог представить адом свою жизнь с Сарой. Сара не такая. Но почему отец говорит, что любовь может длиться одно мгновение? Боже, почему бы им всем не придержать языки и не позволить ему поступить по-своему?

Спустя полчаса он стоял перед витриной магазина. Когда в магазине осталась всего одна покупательница, он вошел. Сара заметила его, отдавая покупательнице сдачу, и вздрогнула. Покупательница оглянулась и улыбнулась, смекнув, что к чему.

Он стоял в долине между двух холмов, образованных полками со стеклянными кувшинами, и смотрел на Сару. Вид у нее был болезненный: глаза не покраснели, но припухли, лицо, которое он всегда сравнивал с солнцем, выражало скорбь. То обстоятельство, что девушка, которой предстояло стать его женой – да, женой! – оказалась во власти эмоций, больше всего вселяющих в него страх, вызвало у него злость – очень редко посещавшее его чувство. Его голос хлестнул ее, как кнут:

– Когда вы заканчиваете?

Она не посмела поднять на него глаза. Сейчас ей больше, чем когда-либо, хотелось умереть, провалиться сквозь землю. Унижение лишило ее последних остатков гордости, за которые она отчаянно цеплялась, чтобы окончательно не увязнуть в топи Пятнадцати улиц.

– Вы пойдете обедать? Ответьте же мне, Сара!

– В час дня… – Это был даже не лепет, а стон.

Он настойчиво прошептал:

– Сара, Сара, взгляните на меня!

Она не подняла головы, а стала смотреть в сторону, теребя и скатывая в шарики какие-то бумажки из коробочки.

– Осталось всего десять минут. Я подожду за дверью.