Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ) - Володина Жанна Страница 11

- Ой! Это твоя жена. Прости, прости, пожалуйста. Она меня услышала? - в голосе девушки нешуточная паника.

- Не жена больше, - тихо говорю я. - Я не заказывала разговор втроем. Как там надо говорить, Быстров? С вами свяжется мой адвокат.

Я отключилась и до боли сжала в левой руке телефон. Девять лет назад, в день нашей свадьбы, когда я снимала испорченное свадебное платье и рыдала но нему, как по покойнику, Максим прижал меня к себе и горячо зашептал в ухо:

- Дурочка ты, Варежка, не реви, исправить можно все, кроме смерти. Никогда не плачь по пустякам, особенно теперь, когда я рядом.

Да. Дура. Согласна. Во рту становится горько, волной поднимается тошнота.

- Мы едем по другому адресу, - обращаюсь я к таксисту, встречая его растерянный и сочувственный взгляд.

Такси доставило нас к бабушкиному дому, год назад ее трехкомнатная досталась мне. Максим сделал там ремонт, его дизайнеру удалось сохранить и стиль, и дух старой сталинской квартиры и ее хозяйки. Но в бабушкину квартиру я не пошла - у Максима есть от нее ключи. Я позвонила в дверь соседа, восьмидесятилетнего друга детства своей бабы Лизы, старого врача Михаила Ароновича.

Следующие полчаса я держалась молодцом: отправила сообщения одинакового содержания Лере, Миле и Анне с извинениями об отмене ужина. Сашке пришлось звонить:

- Саша! Планы изменились. Ужина не будет, извини. Ванька со мной, но я не дома, я у бабушки.

- У бабушки? - удивленно спросила запыхавшаяся Сашка. Опять куда-то спешит и разговаривает со мной набегу.

- Я в квартире соседа напротив, дяди Миши, ты должна помнить.

- Варя! Что случилось? Как я могу не помнить дядю Мишу? Быстрова, что ты натворила? - в голосе подруги искренняя тревога.

- Ничего не натворила. Почему сразу натворила? И почему я? Все почти в порядке, - голос мой дрожит, меня тошнит, меня морозит. Какое-то гриппозное состояние: ощущение повышающейся температуры и начинающейся лихорадки.

- Почти?! - Сашка нервно хихикает. - Быстрова, не смеши. В вашей семейке натворить что-то можешь только ты. Да так, что Макс потом неделями разгребает.

- Саш, давай все потом... Я сейчас не могу разговаривать, сил нет, - их нет абсолютно, слова выталкиваю с трудом, искусанные в кровь губы болят, болит ссадина на лбу. В моменты волнений, не важно, грустных или радостных, я становлюсь чудовищно неуклюжей. Ударилась, выходя из такси, слишком резко вставая.

- Как скажешь, подруга. Все поняла. Приеду за Ванькой максимум через час. Продержитесь? - Сашка, как всегда, не спорит, она нападет при встрече.

- Продержимся час? - неуверенно спрашиваю у Вани, боясь испугать его своим неадекватным поведением и странно болезненным состоянием.

- Продержимся! - кивает Ваня, завороженно глядя на коллекцию фарфоровых фигурок. Да. Это чудо расчудесное. У бывшего врача вообще не квартира, а музей. Но эта коллекция - что-то особенное, собирали они ее вдвоем, моя бабушка и ее друг Миша. Лет сорок собирали. Так что половина коллекции моя - бабушка оставила по завещанию. Даже опись есть. Но пока Михаил Аронович жив, рука не поднимается разделить коллекцию. Пусть у него остается. Так правильно. Есть даже семейная легенда о том, как и с чего эта коллекция начиналась. Надо будет Ваньке как-нибудь рассказать. Потом, не сейчас...

- Варюша! Вы очень хотели прилечь, помните? Вид у вас какой-то нездоровый. Я мальчика с рук на руки Александре передам, не волнуйтесь. А чтобы и я не волновался, можно получить разъяснения? Я не все понял из того, что вы сказали, когда пришли. Успокойте старика, дорогая!

Да уж... Напугала я его еще больше, чем проснувшегося Ваньку. Он, когда мне дверь открыл, услышал нечто бессвязное и бестолковое:

- Михаил Аронович! Это Ваня, Сашин сын. Его надо отдать матери. А меня никому отдавать не надо. Никому. Я у вас спрячусь. Хорошо? Мне очень-очень надо спрятаться. У вас. Больше негде. У него ключи есть. От всего ключи. А от вас нет ключей. Можно мне прилечь? Главное, никому не открывайте. Только Сашке. Ничего никому не рассказывайте! Понимаете? Ничего и никому. Я все сама. Мне бы только прилечь, пожалуйста.

Старик засуетился, пропуская нас с Ваней в квартиру. Ванька сразу завис, увидев коллекцию, а я села на ближайший стул. Минут пять прошло в молчании. Потом я начала писать сообщения своим гостям и звонить Саше.

- Я потом вам все объясню. Мне бы лечь, - лихорадит сильно, очень хочется забраться под что-то теплое и заснуть.

- Я все понял, Варенька. Ложитесь в моем кабинете на диван. Отдыхайте, сколько нужно. За мальчика не волнуйтесь. Никому ничего не скажу. Максиму мне позвонить или вы сами?

- Нет! - вскакиваю со стула и хватаю старика за руки. - Нет, пожалуйста, Михаил Аронович, не надо ему звонить и пускать его не надо. Не надо...

Слезы начинают течь. Без сил сажусь на стул, отворачиваюсь к стене, обхватываю себя руками и начинаю тихо раскачиваться, убаюкивая саму себя. Плачу горько и тихо, по-прежнему боюсь испугать Ваню.

- Только не Максим, только не Максим, пожалуйста...

- Как скажете, - в голосе соседа недоумение, оборачиваюсь, встречаюсь с ним взглядом. Не понимает, растерялся, но верит и не спорит.

- Варя, простите, ради бога, но эта ссадина на лбу, это ведь не Максим? Просто, если это он, то... То я вообще в людях не разбираюсь, - огорчение и волнение плещутся в его жалеющем взгляде.

- Это не он. Конечно, не он. Я сама. Хорошо, пусть будет кабинет.

Если бы я в другое время попала в этот кабинет, то это было бы невероятным везением и счастьем. Но сейчас мне все равно. Антикварная мебель, красота которой вызывала во мне восторг и трепет, расплывается, наклоняется набок, меняется местами, встает с ног на голову. Грифоны за золотых ножках смотрят на меня насмешливо, даже издевательски. Почти падаю на диван. Михаил Аронович чем-то накрывает меня. Помню еще две голубые таблетки, которые, ласково гладя меня по голове и что-то пришептывая, уговаривает проглотить старик.

- Спите, Варя, спите. Я вам помогу. Все будет хорошо, дорогая моя девочка. Что бы ни случилось, Максим обязательно во всем разберется.

Услышав еще раз ненавистно любимое имя, я могу только стонать. Сон приходит медленно, но неотвратимо. Снотворное, наверное, - моя последняя мысль.

Пятница, ночь. Два дня назад.

Мне снились они. Максим. Он шел по берегу реки, босой, без пиджака, без рубашки, в одних костюмных брюках. Она, та девушка из кафе, тоже босая, шла рядом. И она была в его рубашке, в его синей рубашке, в которой накануне ночью была я. Себя я ощущала чем-то невидимым и невесомым, зависшим перед ними и медленно двигающимся чуть впереди.

Девушка тихо плакала. Слезы оставляли дорожки на ее высоких скулах. Она всхлипывала, время от времени вытирая слезы тыльной стороной свободной ладони. Они держались за руки и о чем-то тихо говорили. Я изо всех сил напрягала слух, вглядывалась в лица и старалась понять о чем. Постепенно звуки их голосов синхронизировались с движением губ, и я услышала:

- Ее зовут Варежка. И я ее люблю.

- А меня? Меня ты разве не любишь?

- И тебя люблю.

- Так нельзя. Ты должен любить только меня. Разлюби свою Варежку.

- Нет. Я не могу, никак не могу. Я люблю ее так давно, что оторвать ее от меня можно только с кожей, с кровью.

- Я оторву, если надо, то со всеми внутренностями оторву, - девушка останавливается, встает перед Максимом, кладет руки ему на плечи. Максим осторожно берет ее лицо в свои красивые мужские ладони, как тогда, в кафе, и медленно приближает губы к ее полным красивым губам. Целует, едва прикасаясь. Девушка притягивает его голову ближе, стараясь углубить поцелуй, но муж сопротивляется, откидывает голову:

- Нет, я не могу так с тобой поступить. Так нельзя. Надо что-то придумать. Пока есть Варежка, я так не могу.

- А со мной? Со мной можно так поступить? С ней нельзя, со мной можно?! - я подлетаю к ним, нависаю сверху и кричу. Они не видят и не слышат, продолжая стоять близко-близко друг к другу.