Внебрачный сын - Адалин Черно Страница 11

— Да, хорошо, — автоматически говорю я.

— Спасибо большое. Первый прием у вас у доктора Воробьева. Ждем вас.

— Кто звонил? — тут же спрашивает Настя.

— Из больницы. Перенесли прием.

— Тебя Стас отвезет?

— Нет, поеду на такси. Они там снова с Измайловым сцепятся, зачем это нужно?

Я, конечно, обо всем рассказала Насте. О нашей встрече с Макаром и о том, что не хочу говорить о сыне. Ее категоричность в вопросе необходимости рассказать все Измайлову пугала, и я решила обрисовать свою позицию. Настя заверила, что не станет рассказывать, потому что этот вопрос касается только меня, Макара и Тимофея.

— Поговори с ним. Я не говорю о сыне, а вообще. Узнай, какой он, можно ли ему доверять. Шесть лет прошло, Оля. Зачем лишать сына хорошего отца? Это сейчас Тимофею с тобой хорошо, а через несколько лет у него появятся вопросы к папе. Есть, конечно, Стас, но ты ведь понимаешь.

— Понимаю.

— Я не в восторге своего поступка, — признается. — Боялась Стаса и его связей, думала, что он отберет у меня сына. Тебе бояться нечего. Измайлов, конечно, не последний человек в этом городе, но у тебя достаточно влияния. Макар неплохой мужчина, насколько я успела его узнать. Адекватный.

Я обещаю Насте подумать и поднимаюсь к себе. Снова болит голова. Ставлю будильник на три и забираюсь в кровать под теплый плед.

Просыпаюсь с тяжелой головой. В последнее время такое происходит часто, потому что ночью не всегда удается выспаться. Ну и сломанный нос, подозреваю, способствует плохому сну.

Когда выхожу из душа, на моей кровати сидит брат. Рядом с ним стоит мой старенький макбук.

— Ты его не забыла, да? — спрашивает, кивая на погасший экран.

Я сглатываю. Знаю, что он имеет в виду. Ту фотографию, которая стоит на заставке. Окошко хоть и маленькое, но наши с Измайловым счастливые лица невозможно не заметить.

— Твою мать, Оля! — рычит Стас. — Я столько времени с тобой провел. А психологи? Они тоже ничего не дали?

— Не дали что, Стас?! — я повышаю голос, хотя стараюсь этого не делать. — Измайлов не тиран какой-нибудь и не насильник, он просто ушел, понимаешь? Бросил меня, ничего не сказав. Мне нужны были ответы, а не психологи.

Я сильнее сжимаю полотенце в руках, потому что вдруг чувствую полную апатию и бессилие. Хочется рухнуть на пол, обхватить себя руками и заплакать. Зарыдать в голос от бессилия. Я столько лет жила вдали от родителей, но под тщательным присмотром Стаса, что уже и забыла, каково это — принимать самостоятельные решения.

Разумеется, я решала, как мне рожать, в какой сад будет ходить Тимофей, кем мне работать, но в личной жизни всегда присутствовали родители и Стас. Они меня контролировали. После их смерти все изменилось. Стас остался здесь, а я вернулась в Америку. Казалось бы — полная свобода, но я разучилась. Забыла, каково это — быть свободной и решать за себя. Я всегда делала так, как правильно. Правильно по мнению родителей, брата, общества.

Странно, но осознаю я это только сейчас, когда брат, сидя на моей кровати, требует от меня ответа за промах.

— Почему ты ничего не сказала? — уточняет, блуждая по мне взглядом так, будто видит впервые.

— Потому что никто из вас не стал слушать. Ни ты, ни отец, ни мать. Вы все твердили мне, что он — не последняя моя любовь, что я обязательно встречу того самого, что Макар не достоин прощения.

— Но…

— А когда я забеременела, — бесцеремонно перебиваю оправдания Стаса. — Вы говорили мне, что это только мой ребенок. Наш, Лебедев, что Измайлов никакого отношения к нему не имеет и знать не должен. Мама, если ты помнишь, даже всерьез рассматривала возможность аборта.

— Она бы никогда не стала тебя уговаривать, — перечит Стас.

— Нет, конечно, потому что Тимофей — единственное, с чем я не согласилась. Я во всем вам потакала, но решение рожать было только моим.

С выдохом чувствую, как ослабеваю. Сил хватает только на то, чтобы дойти до кресла, стоящего в метре, и рухнуть в него.

— Чего ты хочешь, Стас? Узнать, не забыла ли я его? Или не собираюсь ли вернуться? Не забыла, но возвращаться мне некуда.

— Эй…

Стас аккуратно прикасается к моему плечу, но я тут же уворачиваюсь от его рук.

— Обиделась, что ли? — спрашивает примирительно.

Я жмурюсь, чтобы избавиться от слез, но когда брат обнимает меня за плечи и тянет к себе, они все равно скатываются по щекам.

— Дурочка, блин… я же переживаю за тебя, — тихо шепчет мне в висок. — Сказать сложно было, что нихрена не прошло?

Я всхлипываю и делаю глубокий вдох. Несмотря на то, что пару минут назад я злилась на брата, я все еще его люблю.

— Три года назад, — говорит брат, поглаживая меня по спине. — Ты сказала, что у тебя отношения. Они были?

— Нет, — отвечаю честно.

Какой смысл врать, если и так уже всё понятно? Все эти годы я создавала видимость.

— И когда уезжала, тоже соврала, что у меня мужчина есть, — предупреждаю его вопрос. — У меня тогда никого не было.

— Это я понял. Ты здесь не один день провалялась, Оль, а никто тебе не звонил и не переживал.

— Ты понял и все равно дал мне уехать?

— Пять лет прошло, я считал, что отпустила. Ну и тебе пора было привыкать жить одной.

— Пора, — соглашаюсь. — Я неплохо справлялась ведь,