Влюбленный без памяти - Ксюша Левина Страница 11

клише я худо-бедно собрала. У меня имеются школьник, детсадовец, дочка, сын, почти развод, живу за городом – это значит, охватила тех, кому с транспортом беда и дороги не чистят, и “Жила бы в квартире – горя не знала”, многодетность, зубы режутся, молочные выпадают, ветрянкой переболели, прививки ставим, на кружки ходим – тут охватили всё от бассейна до карате! Комбо! – репетитор… есть – каюсь. В общем, не жизнь, а сказка.

По идее, я могу входить в двери поликлиники, увешанная орденами, открывать дверь с ноги, как старый видавший виды солдат, ронять на стойку регистратуры фуражку и, сверкая золотым зубом, говорить:

– У меня талон к педиатру, деточка…

И все будут склонять головы, прижимая к себе своих сопливых болезных детей и кивать, кивать понимающе. МАТЬ вошла. Мечты…

Сижу сейчас на барной стойке, пью чай и понимаю, что всё сука, не так… И вкус его не так уж и прекрасен, потому что кто-то сдобрил и улучшил его, подсыпав туда травы-муравы.

И этот повар от бога – Егор…

* * *

Когда ко мне подошла Соня, я уже понимала, что всё не так. Лицо у неё было такое, что хотелось взять её за круглые пухлые плечики и встряхнуть. Что-то случилось. И вдали уже выли пожарные сирены. У меня всегда воют именно пожарные – подсознательно боюсь только огня, остальное – прорвёмся. Моё тело уже было онемевшим от выплеска эмоций, и теперь я могу только посмотреть на Соню и терпеливо ждать, когда расскажет в чём дело, а она просто протягивает телефон и что-то почти неслышно шепчет о папе.

– Кто? – спрашиваю, но телефон не беру.

– Бабушка, – хрипит она в ответ.

Соня никогда не хрипит. Она весёлый ребёнок, который вообще… вообще…

Я спрыгиваю со стойки, беру телефон и тут же роняю его в кучу штукатурки, которую сама же тут и организовала пару минут назад. Я слышу, как уходит Соня, как она шушукается с братьями и они оба молчат, будто что-то чувствуют, хоть, уверена, она сама не знает, что стряслось. Телефон уже замолк, и я сажусь в штукатурку, набираю номер и жду, когда после пары гудков заговорит София Марковна.

– Он в больнице… – дальше белый шум.

И я сижу, разматываю события, чтобы убедиться в том, что это правда. Что Марк не лежит сейчас наверху или не сидит в кабинете за рабочим столом. Вчера шёл дождь – это точно. И мы с Машей рассорились, потому что я влезла в её личную жизнь.

– Что? Ненавидишь меня? Или весь мир тоже? – спокойно спросила вчера вечером Машу. Я мыла посуду, а она вытирала, и мы делали это не из любви к совместному труду, а просто потому, что обе чувствовали себя такими испачканными, что хотели срочно вернуться в нашу великолепную “сталинку”, где были только я, она и наш папенька.

– Я…

– Страшно сказать слово «ненавижу»? – усмехнулась я. – Ну сукой меня, что ли, назови.

– Тебе не стыдно? – этот вопрос насмешил, я даже не сомневалась, что у моей милой маленькой Маши в голове ещё северные олени. Её же как цветок несли по жизни, не давая ветру снести пыльцу с нежных лепестков. У неё всё или белое или розовое, даже не чёрное. А я… увы, не принцесса, с тех пор, как решила, что самая лучшая идея для старт-апа самостоятельной жизни – это выйти замуж в девятнадцать.

– Стыдно, милая, когда видно. Я не наглая баба, которая влезла не в своё дело, я…

– Ты ведёшь себя, как обиженная на весь мир феминистка! – Маша вроде бы злилась, но при этом с больным перфекционизмом составляла ровной стопочкой тарелки и в идеальный рядок выкладывала ложки. Я знала, что она чувствует – Маша хотела сейчас всё делать идеально. Правильно. Она пока не понимала, как мало участвуют в её жизни другие. Как мало действуют слова отца или мои на то, что произойдёт в её великом романе завтра. Она ещё не понимала, что сама всем управляет и все камни на её пути – только жалкие потуги вселенной во что-то там поиграть с чужой судьбой.

– Может, так и есть? – тихо поинтересовалась я. – Милая, мой муж – гандон. Который спустя десять лет брака и рождения троих детей решил, что я скуШная.

– Он же тебе не изменяет… – у Маши чуть не слёзы стояли в глазах.

Она верила во всё. В любовь папеньки с его Ларой, в нашу семью, в Гарри Поттера. Не по глупости и наивности, а потому что ничто ещё в её жизни не рухнуло и не лопнуло. Всё ровно. Чётенько. И вот ей кажется, что всё может закончиться только по одной причине – измена. Ну и смерть ещё. Для Мани не существует проблем в сексе – она пока не знает, что это такое – для неё нет недопонимания, бытовухи, усталости. Она спит десять часов в сутки без бессонницы и кошмаров. Она влюбляется чисто, по детски искренне и просто. Этому не мешают какие-то там проблемы. Она не платит налоги – о да, я опустилась с темы любви до такого приземлённого, и вы спросите – где связь? Ну-ну… Не думает о том, чей корпоратив важнее, куда поехать отдыхать, где оставить детей и почему свиданий не было уже почти пять лет. И да-да-да, виновата Я. Мне жать, правда, жаль, что я всё уничтожила, если это так. Если смогу – непременно исправлю. Но пока – спать хочу и маникюр. Потом – исправлю.

– Нет, не изменяет. Но лучше бы… – я спокойно мыла тарелки и старалась делать вид, что меня всё это не волнует. Я боялась, что случайно выскажу Мане больше, чем должна. – Его нет. Он приходит. Ест. Ложится спать. Говорит по очереди с каждым ребёнком. Высказывает МНЕ за поведение Егора и за то, что Макс тише воды, ниже травы, а мальчик должен быть активным. Единственный, кто в этом доме его устраивает – Соня. А теперь обрати внимание. Он был красавчиком, который меня, блин, добивался! Уводил! Покорял! А что сделал твой Птиц? Просто… поиграл с тобой в какие-то игры. И ты думаешь, что он тебе ничего такого