Анастасия Дробина - Дворец из песка Страница 11

– Шкипер, наше с хвостиком, – сказал он, и я замерла: голос показался мне страшно знакомым.

Парень спустился с крыльца. Взглянул на меня. Ухмыльнулся и негромко засвистел. «Хорошо быть кисою, хорошо – собакою…» – тут же припомнились мне слова.

– Жамкин! – ахнула я. Художественный свист оборвался. На меня в упор уставились два глаза: один – желтый, другой – зеленый.

– Погрязова? Сашка?! Бли-и-и-ин!

Это действительно был Яшка Жамкин собственной персоной – мой бывший сосед и одноклассник, три года назад ходивший за Шкипером, как за апостолом, и готовый отдать полжизни за то, чтобы быть у него на побегушках. Когда Шкипер, организовав собственные похороны, ушел в подполье, Яшка исчез вместе с ним, и ни я, ни его мать и сестры ничего о нем не знали. Все были уверены, что его тоже застрелили где-то. Ничего необычного в такой версии не было: времена стояли героические, по всей Москве гремели разборки братвы. И сейчас, увидев Яшку во дворе дома Шкипера в Италии, я первым делом подумала: пробился все-таки, шкет, в ближайшее окружение…

Яшка тем временем полез ко мне обниматься. От него несло потом, соленой рыбой, пивом и машинным маслом, но высвободиться из его лап я не могла.

– Погрязова, ну ты как? Нет, ну ты как?! Степаныч жив еще? Помер?! Чего это он?.. Жалко, блин, классный дед был… А моя мамаша? Да знаю, что жива, здоровье как? А Сонька? А Римка?! А бабка курить не бросила? А ты почему здесь? Шкипер, ты что, ее для себя привез?! И охота была через пол-Европы волочить, здесь такого добра на каждой помойке…

Яшкина непосредственность окончательно выбила меня из колеи. Я уже всерьез подумывала о том, чтобы гордо выйти из ворот и пешком отправиться назад в Рим искать посольство, но Шкипер спокойно сказал:

– Фильтруй базар, чижик, это моя жена.

Яшка отреагировал коротким матерным словом, выпустил меня из рук (я чудом не плюхнулась на гравий у крыльца) и убежденно сказал:

– Шкипер, зря ты это. Вот я тебе говорю – зря.

– Ну, тебя забыл спросить. Тачку отгони. – Шкипер бросил ему ключи. – Где Абрек?

– Дитё пасет на пляже. Свистнуть ему?

– Свистни. Санька, пошли.

Он взял из «Мерседеса» мою сумку, и мы вошли в дом.

Дом оказался очень большим и очень грязным. Внизу был огромный пустой холл, ковер в котором был весь истоптан и засыпан песком с пляжа, в кадках с видом жертв блокады торчали несколько засохших фикусов, лестница, ведущая наверх, была не мыта сто лет. В ванной размером с половину моей московской квартиры гнездовались залежи несвежего белья, открытые пачки презервативов, висящие лифчики и скомканные прокладки. На второй этаж я подниматься не стала; вместо этого заглянула на кухню, всю заваленную немытой посудой, банками из-под пива, коробками с остатками пиццы и сигаретными окурками. Холодильник был забит детскими консервами, пиццей, мороженым и банками с колой и пивом.

– Шкипер, как ты здесь живешь? – спросила я, возвращаясь в холл, где Шкипер вполголоса говорил о чем-то с Жамкиным. Лулу сидела с ногами на диване, лизала фисташковое мороженое и улыбалась.

– Видишь, уже начинается! – ехидно заметил Шкиперу Яшка, но его разноцветные глаза, скосившиеся на меня, смеялись.

– Пошел вон, – без злости сказал ему Шкипер, и Яшка неохотно зашагал к выходу. – Санька, я же здесь почти не живу. Так, наездами… Лу одной тяжело, и не любит она это дело. Бери прислугу, за полдня тебе все отмоют.

– Чего?! – перепугалась я. – Кого? Шкипер, я не хочу прислугу! Можно так как-нибудь?

Он удивленно уставился на меня.

– Так – это как? Ты сама все это мыть собираешься?

– Отмою. Не надо прислугу. – Я представить себе не могла, что в месте, где я живу, будет заниматься хозяйством чужая баба, не я сама. Тем более я не подпустила бы постороннего человека к приготовлению еды.

– Ну, смотри, – озадаченно сказал он. – Лулу тогда впрягай, не стесняйся. Она хоть дура, но все умеет…

– Шкипэр! – раздался вдруг со двора голос с сильным кавказским акцентом, и я вздрогнула от неожиданности. Шкипер взглянул на меня, хотел было что-то сказать, но не успел, потому что с улицы вошел и замер на пороге невысокий смуглый парень с узким замкнутым лицом жителя Северного Кавказа. Мы с ним встретились глазами, и я заметила, что кавказец совсем молод: вряд ли старше меня.

– Абрек, это Александра Николаевна, – сказал Шкипер. – Моя жена.

Абрек снова посмотрел на меня, на этот раз дольше, хотя его темные, глубоко посаженные глаза по-прежнему ничего не выражали. Затем коротко кивнул, повернулся и вышел. Я вопросительно посмотрела на Шкипера, он усмехнулся:

– Не пугайся, он не страшный. Просто говорить не любит. Привыкнешь. – Шкипер хотел сказать что-то еще, но в это время с крыльца раздался топоток, и в холл вбежало совершенно неожиданное существо.

Это был ребенок. Девочка лет четырех, с черными кудрявыми волосами, плохо расчесанными и кое-как связанными белой лентой. Ее загорелая рожица была до бровей испачкана чем-то, похожим на вишневое мороженое, тем же самым было заляпано тесноватое ей красное платьице. В руке девчонка сжимала кусок сахарной ваты. Добежав до Шкипера, она пискнула что-то невнятное и прыгнула ему на шею. Шкипер едва успел подхватить ее и тут же начал орать по-итальянски на безмятежно улыбающуюся Лулу: видимо, его возмутила крайняя перемазанность ребенка. Я ошеломленно рассматривала обоих. Через плечо Шкипера мне была видна прижавшаяся к его шее мордашка – чумазая, широкоскулая, большеротая. С серыми, светлыми глазами.

– Шкипер… – тихо сказала я. – Это что – твоя?..

– Моя, – не поворачиваясь, подтвердил он.

– Как тебя зовут? – спросила я у девочки.

Она смешно сморщила носик, улыбнулась, ничего не ответила.

– Бьянка, – ответил за нее Шкипер. – Она не разговаривает.

– С чужими людьми? – уточнила я.

– Ни с кем.

Бьянка была дочерью Шкипера и Норы Фаззини – известной итальянской топ-модели. Я хорошо помнила Нору, потому что они со Шкипером познакомились в Москве и Пашка, не знающий итальянского, привез ее к Степанычу, говорившему почти на всех европейских языках. Позже, налаживая в Италии свой бизнес, Шкипер появлялся у Норы, жил с ней несколько дней или недель, потом уезжал опять, или она срывалась на какой-нибудь кастинг или съемки – отношения, таким образом, были необременительными и устраивающими обоих. Но однажды Нора встретила Шкипера крайне возмущенная и несколько минут вопила, не переводя дыхания, не давая Пашке вставить ни слова, а сам он тогда еще не настолько хорошо знал итальянский, чтобы понять из ее криков, что случилось. Навопившись, Нора в изнеможении повалилась на кровать, и ее пятимесячный живот, нахально выставившийся из-под карденовского топика пред очи Шкипера, прояснил ситуацию.