Алексей Чурбанов - Грешники Страница 11

Брик был совладельцем небольшого клуба в районе Сенной, где собирались молодые люди из университетских и близких к ним кругов Петербурга, устраивались вечеринки, джем-сейшны, концерты исполнителей совершенно разных жанров и стилей: от джаза и рока до бардовской песни и даже мелодекламаций. У завистников это заведение проходило под вывеской «для тех, кому за тридцать». Валентин совершенно не представлял экономики деятельности клуба и не вдавался в принципы отбора артистов. Он сам выступал в здесь со своей группой «Примавера» раза два-три в год, не за деньги, а для удовольствия, и у него имелся небольшой кружок постоянных поклонников и поклонниц. Алексей Брик был «приходящим» членом Валиного ансамбля — играл иногда на бас-гитаре в манере «слэп» и обеспечивал организационную и рекламную поддержку выступлений группы, первое из которых в этом году должно было состояться в мае в формате джем-сейшна. На репетицию этого выступления Валя и пригласил свою Совушку.

6

Прошло несколько дней. Почувствовав себя более или менее подкованным теоретически, Шажков субботним утром отправился на автомобиле в церковь — на практику. После литургии он собирался ещё заехать на работу, где рассчитывал встретить Лену Окладникову. Церковь он выбрал не ближнюю и не дальнюю — ту, в которой ещё не был. Мороз сменился весенней оттепелью, и Валентин не спеша переехал через непривычно пустынный мост, пропитанный влагой, как потом, на Петроградку, выплывшую из тумана и постепенно обступившую его мокрыми стенами старых доходных домов.

Церковь стояла в небольшом сквере, набрякшем водой, из которой вытягивались чёрными стволами старые липы с растопыренными кронами. Вокруг раскисшей клумбы, загаженной собаками, торчали красные прутья кустарника с пухлыми почками. Хотя уже полностью рассвело, кругом не видно было ни души, даже нищих. Шажков зябко перекрестился и, потянув за ручку тяжёлую дверь, ступил в храм.

После выдержанного в холодных серо-голубых тонах питерского рассвета в церкви оказалось неожиданно светло и жёлто от электричества, горящих свечей и переливающегося золотом иконостаса. Священник или дьякон монотонным голосом читал что-то в глубине храма. Внутри были несколько десятков человек, однако вскоре вслед за Валентином стали входить ещё люди, и Шажков понял, что литургия скоро начнётся.

Прихожане церкви были разными — старыми и молодыми, но видно было, что все верующие. Зевак и туристов в этот относительно ранний для выходного дня час не наблюдалось. Справа от входа у столика, где лежали на продажу свечки, иконки и разные церковные книжки, стояли кучкой и обменивались новостями бабульки, все, как одна, худые и маленького роста — завсегдатаи, если можно так выразиться, храма. Разговаривая, они цепким взглядом встречали всех входящих, отметив и Валентина Шажкова в скромной серой курточке и чёрных брюках, признав в нём «новичка», как именно в этом храме, так и в церкви вообще. Слева от Валентина выделялись молодые люди: несколько женщин, в светской жизни, кажется, весьма привлекательных, но в длинных юбках и платках выглядевших старше своих лет, — они казались очень кроткими, усталыми и сосредоточенными. Там же стояли молодые мужчины, двое из них восточной внешности, с потрясающими глазами, горящими огнём и при этом повёрнутыми в себя, отрешёнными от всего окружающего. Совсем сбоку спокойно ожидал начала литургии мужчина менеджерского вида в сером костюме и при галстуке. Ещё один такой в изящном бежевом пальто со сдержанным волевым лицом, как у Дона Корлеоне, опустив глаза, стоял ближе к алтарю. Большинство прихожан, однако, были люди старшего возраста, некоторые видно, что больные, кого-то привели родственники. Появились и детки с бледными лицами, как сошедшие с иллюстраций к книгам Достоевского. Все эти люди: и старые, и молодые, и дети, было видно, чувствовали себя в храме, как дома.

Молодые люди слева постепенно продвинулись в придел, за ними вставали вновь пришедшие, образуя что-то вроде плохо сформированной очереди. Валентин не сразу сообразил, что это и есть очередь — к исповеди. Он, наконец, решился пройти вглубь храма и увидел в приделе исповедавшего священника — высокого полного мужчину с седоватой бородой и очень благообразным лицом. Шажков подошел совсем близко и теперь с замиранием сердца следил за процедурой. Вот немолодая женщина с измученным лицом повернулась к очереди, что-то произнесла, развела руками и низко поклонилась. Следующая за ней старушка ответила на поклон. Женщина подошла к священнику, он наклонился, но этого можно было не делать, так как она стала говорить довольно громко и сбивчиво. Шажков старался не слышать, что говорилось, но полностью отрешиться не мог. До него долетали слова: «а я вот не смогла, не смогла, прости Господи…» Наконец священник, вздохнув (как показалось Валентину), накрыл опущенную голову кающейся куском ткани (епитрахилью, но Шажков тогда ещё не выучил этого слова), произнёс короткую молитву и перекрестил. Женщина с жаром поцеловала крест, Библию, руку священника, и отошла в сторону с просветлевшим лицом.

Один за другим подходили исповедующиеся. Кто-то подавал священнику записку, которую он тут же читал, морща лоб, видно, с трудом разбирая почерк, с кем-то тихо разговаривал, а кого-то отпускал сразу Прошли и молодые люди, после чего священник ушёл в алтарь, и было видно, что он с помощью дьякона надевал там ризу.

Началась служба. Дьякон поставленным басом призывал: «миром Господу помолимся», хор пел: «Господи помилуй». Валентин чувствовал покой и умиротворение, только вот сильно болели не привыкшие к долгому стоянию ноги.

Он мало понимал из того, что читалось и пелось. Отметил только Херувимскую песнь, очень мелодичную саму по себе, а хор ещё пропел её такими ангельскими голосами, что Валентин даже расчувствовался, тут же поймав себя на мысли, что так нельзя: посерьёзнее надо быть, посуровее. Другие прихожане в большинстве своём понимали, что происходит, и знали слова, подпевая хору, повторяя за дьяконом Символ Веры и молитву «Отче наш».

К концу литургии, когда большинство прихожан пошли к причастию, у Шажкова так болели ноги, что он ни о чём думать больше не мог. Он топтался у выхода, но не уходил, так как дал себе зарок достоять до конца, который всё не наступал и не наступал. После причастия началась длинная благодарственная молитва, а в конце священник обратился к прихожанам с проповедью, перейдя с церковнославянского на понятный современный русский язык. Проповедь показалась Валентину простоватой и слишком наступательной. Священник сначала устало, но постепенно воодушевляясь, говорил о том, что неверие — это великий грех, что атеисты неправедны и не спасутся, и ещё про вред телевизора и интернета. Валентин думал о собственном отце, и ему было неприятно слышать это. «Не всё так просто, — мысленно обращался он к священнику, — хотя в целом ты, наверное, прав… Да, по гамбургскому счёту ты абсолютно прав! Но отчего же так обидно? Гордыня, что ли?» Проповедь задела Шажкова как человека и как философа. Он даже на время забыл про боль в ногах.