Джоан Коллинз - Любовь, страсть, ненависть Страница 119

– Ради Бога, вызовите доктора, – прокричал Ник, чувствуя, что не может справиться с накатившей на него волной слабости. – Вызовите «скорую помощь»!

Ошеломленный дворецкий и официанты застыли от ужаса, как будто малейшее движение могло заразить их этой ужасной болезнью.

– Нас всех отравили!

Инес не помнила ни своего обморока, ни дороги в больницу, ни перелета в Мехико на самолете Рамоны, ни длительной, сложной и опасной операции, которую провели, чтобы спасти ее жизнь.

Только через несколько дней Инес окончательно пришла в себя. Она увидела узкую белую комнату, трубки и шприцы, соединенные с капельницами, и бледного, обезумевшего от горя Джулиана, стоявшего у ее кровати.

– Дорогая, моя дорогая, – тихо вскрикнул он, нежно целуя ее руки и лицо. Затем он стал на колени и прикоснулся своими теплыми и спокойными руками к ее лицу, глядя на нее с изумлением, печалью и любовью. – Я думал, что потерял тебя, мой ангел. Я думал, ты навсегда покинула меня. – Его утомленные глаза были полны слез, и Инес увидела, какое у него изможденное лицо.

– Что случилось? – Ей казалось, что ее голос звучит откуда-то издалека. – Мы были на ужине, а потом я ничего не помню. Что это было, Джулиан? Что случилось?

– Пищевое отравление, – сказал он. – Мы все отравились, все, кто был на ужине. Некоторые перенесли его хуже, чем остальные. К несчастью, ты оказалась среди них.

– Где я? – Она взглянула в окно, ожидая увидеть пальмы и буйную растительность, но ее взору предстали бетонные плиты большого города.

– В Мехико, дорогая, в лучшей больнице Мехико. Рамона отправила нас сюда на своем самолете. О Господи, Инес, ты чуть было не умерла. Это заставило меня понять, каким глупцом я был, каким ужасным болваном. Прости меня, дорогая, прости. – И из его глаз потекли слезы раскаяния и облегчения.

– Не надо, милый, пожалуйста, не надо. – Она нежно провела рукой по его волосам и дотронулась до мокрых щек. Никогда прежде она не видела Джулиана плачущим. Затем ее рука двинулась к плоскому животу. – У меня не будет ребенка?

Он печально кивнул.

– Послушай, дорогая. – Он сел на кровать поближе к ней, стараясь говорить очень бодро. – Пожалуйста, не думай о ребенке, это трагедия, я знаю, но ты молода, у тебя еще будет ребенок, доктор сказал, много детей.

Инес начала плакать. Он дотронулся рукой до ее дрожащих губ и придвинулся ближе.

– Нет, Инес, не надо, – твердо сказал он. – Прекрати. Не надо жалеть себя. Все могло быть гораздо хуже.

– Хуже? – Она пыталась остановить слезы, но поняла, что но может. – Почему хуже?

– Ирвинг Франкович умер.

– О Боже, нет! – Она прикрыла рот рукой. – Как? Почему?

– Как показало вскрытие, все это из-за тех проклятых устриц, которые мы съели. Их, скорее всего, привез ли из Мехико накануне, по все они были испорчены. – Он покачал головой. – Господи, дорогая, ты даже представить себе не можешь, как плохо мы себя чувствовали. Я никогда не видел ничего подобного, но у бедного Ирвинга не было шанса выжить. Его скрутило, он в агонии рухнул и умер на наших глазах, еще до прибытия доктора. Сэру Криспину тоже пришлось тяжело, но он и не такое переживал, кажется, сейчас он отошел.

– А Доминик, как она? – Инес постаралась сказать это так, чтобы голос не выдал ее, и очень внимательно наблюдала за реакцией Джулиана.

– Я думаю, так же, как остальные, – просто ответил Джулиан. – Я не разговаривал с ней. – Это была правда. – Единственным человеком, кто не отравился, была Рамона.

Он не хотел говорить о Доминик. После того вечера еще большее бремя стыда и вины тяготило его. Теперь он ясно понимал, что его слабость была обыкновенным и примитивным соблазном плоти, жадной похотливостью, собственной распущенностью. Взрослый мужчина занимается любовью с девушкой-подростком. Он чувствовал свою глупость и слабость.

Джулиан презирал себя за связь с Доминик, за то, что он допустил это, за то, что он по своей глупости сделал ее объектом слухов. Теперь он понял, что будет ненавидеть себя всю жизнь, если сделает хоть что-нибудь, что может ранить Инес. Но он уже ранил ее – он видел на ее лице боль, которую она тщетно пыталась скрыть.

– А почему Рамона?.. – слабым голосом сказала Инес. – Почему Рамона не отравилась?

– Она ненавидит устрицы и никогда их не ест, – сказал Джулиан. – Нам повезло, что она не любит их, – она смогла организовать запаниковавших слуг, вызвала врачей и «скорую помощь» и предоставила тебе самолет. Боже, дорогая, это было ужасно!

– Да, наверное. – Глаза Инес стали закрываться. Она очень устала, но по-прежнему крепко держалась за руку Джулиана. – Я не помню… Мне надо поспать, дорогой. Ты не возражаешь?

Он поцеловал ее в бледный лоб.

– Конечно, нет. Спи спокойно, мой ангел, – прошептал он. – Я люблю тебя, Инес, я так тебя люблю! Я буду здесь, когда ты проснешься. Я всегда буду ждать тебя. Всегда.

Все это время Доминик пыталась связаться с Джулианом. Так же, как остальные, она пострадала от пищевого отравления, вызванного сальмонеллой, в течение суток у нее была рвота и жар, и еще несколько дней – вялость и слабость.

Врачи сказали Хьюберту Крофту, что не стоит проводить съемки при тропической жаре, когда актеры еще так слабы. Лос-анджелесские страховые компании подняли крик, но врачи оставались непреклонны. Он мог разрешить работать только Рамоне, которая не отравилась, и Джулиану, который едва прикоснулся к устрицам и поэтому почти не пострадал. Но в «Кортесе» не было сцен с участием только Рамоны и Джулиана, поэтому съемочная группа и техники лениво сидели в кафе и на пляжах, пили пиво и пунш и играли в карты, а страховые компании кипели от злости. Лежавший на больничной койке Умберто слабым каркающим голосом давал указания и посылал па студию длинные телеграммы.

Доминик не смогла найти Джулиана и решила, что он слишком слаб, чтобы отвечать на телефонные звонки. Но, когда Агата сообщила, что он уехал в Мехико, чтобы быть рядом с Инес, она потеряла самообладание и вышла из себя.

Несколько часов она сидела в комнате, плакала, ничего не ела и слушала песни Эдит Пиаф о любви и измене. Она была несчастна, потому что Джулиан не позвонил ей, даже не послал записку, цветы или еще что-нибудь. Это была боль отвергнутой любви, о которой пела Пиаф. Теперь она поняла, что это такое, и ненавидела весь мир. Она ощущала пустоту в сердце, и у нее совсем не было сил.

Когда Агата или Рамона звали ее, чтобы узнать, все ли у нее в порядке, она отсылала их, а затем, уткнувшись головой в подушку, плакала до тех пор, пока не чувствовала, что у нее больше не осталось слез. Однажды ее навестил даже Хьюберт Крофт. Он постучал в дверь, но она с такой яростью крикнула ему: «Проваливай», что он больше не возвращался.