Сто и одна ночь (СИ) - Славина Анастасия Страница 13

— Вот… — я вовремя спохватываюсь и заканчиваю фразу по-другому, — …и зачем вы привезли меня сюда?

Мы стоим на небольшой пустой парковке, от которой убегает и теряется между деревьями тропинка, освещенная низкими, круглыми, словно луна, фонарями.

Бредем по этой тропинке. Зябко. Под короткую кожаную курточку проскальзывает легкий холодный ветерок. Трогает лицо. Приятно играет с распушенными волосами.

Стоит красивый октябрь — хрустящий, прозрачный. Бреду, машинально подбивая носками сапог сухую листву. Люблю этот звук — шепот осени. Я почти забываю, что за мной следует Граф.

— Вы когда-нибудь испытывали нечто похожее на то, что испытывает Глеб к Ксении?

— Нет, — признаюсь я, не принимая в расчет, что одна правда автоматически открывают другую, о которой я рассказывать не собираюсь.

Граф тотчас же пользуется моей оплошностью.

— Но при этом вы очень ярко и правдоподобно описываете его состояние, — мы подходим к развилке, я оборачиваюсь — и Граф жестом предлагает следовать налево — туда, где на деревянном крыльце кафе, над вывеской «Набережная, 13», покачивается одинокий желтый фонарь. В такт его движения то удлиняются, то укорачиваются тени кресла-качалки со стопкой полосатых пледов, фигурных перил, листьев виноградной лозы, ползущей по стенам.

«Набережная, 13» — название одной из книг Графа. Герой его романа снимал комнату на втором этаже одноименного кафе. Как-то за кружкой пива хозяин заведения проговорился, что на каждом столике установил прослушивающие устройства — вмонтировал в подсвечники — чтобы знать мнение посетителей о его блюдах. Герой оказался не промах и смекнул, что таким образом можно выведывать информацию не только о еде. Так он оказался в центре крупнейшего коррупционного скандала… После этой книги Графу пришлось на два года уехать из страны. Он даже фамилии в романе не удосужился поменять — только пару букв.

— …Если не личный опыт вам помогает, значит, вы от кого-то эту историю услышали. От кого же? — не унимается Граф.

Я набираю в легкие воздух, чтобы выдать очередную порцию обмана, но Граф прикладывает палец к губам — словно не сам только что задал вопрос.

— Не портите момент, — и распахивает передо мной дверь кафе.

В кафе очень уютно. Никакого глянца и богемной роскоши коттеджа Графа. С десяток столиков на пару тарелок — больше не поместится — расставлены в порядке, логика которого, наверное, понятна только хозяевам. Но у каждого места есть что-то особенное, какой-то бонус. Столик у входа, за перегородкой, почти скрыт от глаз — можно уединиться (правда, сейчас мы — единственные посетители). Тот, что слева, — ближе всего к камину. Есть центральный столик — для тех, кто любит привлекать внимание. Столик с диванчиком. Столик у книжного шкафчика. Граф выбирает места у окошка.

— Хозяева кафе не в обиде, что вы испачкали название их заведения в скандале?

— Обида? — искренне удивляется Граф, галантно пододвигая мне стул. — После выхода книги количество посетителей увеличилось вчетверо.

— Не заметно, что это место пользуется популярностью, — роняю я, не стесняясь подошедшей официантки, — молодой, приятной девушки — слишком бодрой для двух часов ночи.

Граф бросает на официантку взгляд — мол, простите мою спутницу, она не ведает, что творит, — и передает мне меню.

— Потому что сейчас кафе официально закрыто. Его открыли для нас по моей просьбе… Вы голодны?

— Нет, — в меню я даже не заглядываю.

— Для моей спутницы — жульен с курицей… — Граф поднимет ладонь, предотвращая мой протест, — и двойную порцию американо. Мне — эспрессо. И бутылочку Кьянти Классико.

— Так что мы здесь делаем, Граф? — ерзаю на стуле.

Мне неспокойно. И не думаю, что мою проблему решит бутылка вина — даже целая, учитывая, что Граф за рулем.

— Ваши герои поехали в большой Город — и я решил тоже внести в нашу с вами жизнь немного разнообразия, — Граф пробует вино из бокала, преподнесенного официанткой, и кивает. — Дальше я сам.

— Моя жизнь не была однообразной даже до встречи с вами, Граф.

— Знаю. Читал ваше досье, — с легкой издевкой парирует он, наливая мне в бокал вино из бутылки, оплетенной лыком. Рубиновый цвет напитка один в один совпадает с цветом платка, уголок которого выглядывает из нагрудного кармана черной рубашки Графа. — Само собой, я имел в виду разнообразие иного рода… Ну, в самом деле, Кристина, — «Кристина? Не Шахерезада?!», — расслабьтесь. Чем вас не устраивает такое времяпровождение?

— Я не верю вам, Граф. У всего, что вы делаете, есть причина, — пробую вино — и чувствую как легкая приятная горечь щекочет язык. — Хотите, чтобы я расслабилась, — расскажите, зачем привезли меня сюда.

— На случай, если у меня возникнут вопросы, а готовить кофе мне будет лень… — он замолкает, видя мое разочарование. — Так что у нашего Глеба, Шахерезада?

Он кладет свою ладонь возле моей — так близко, что у меня возникает желание спрятать руки под столом. Но я не делаю этого.

— У нашего Глеба огромные проблемы, Граф.

— Глеб опустился на пуфик и, дрожа то ли от недавнего ледяного душа, то ли от переживаний, вслушивался в звуки в ванной. Вот щелкнула дверца шкафчика. Вот Ксения что-то пробормотала сама себе. Вот в коридоре раздались ее легкие шаги — босиком по паркету… Каждый звук, связанный с ней, сейчас причинял физическую боль — настолько сильную, что проступали слезы. Глеб обхватил голову руками. Наверное, он и в самом деле сходил с ума.

— Убери ладони, — ласково попросила Ксения, стоя у него за спиной.

Он подчинился.

И в следующее мгновение почувствовал прикосновение пальцев к своим волосам. Едва ощутимое, почти невесомое — но его сердце резко сжалось, будто внезапно в два раза уменьшилось в объеме. Глеб застонал.

— Больно?! — Ксения одернула руку.

— Нет. Продолжай.

— Точно?

— Конечно, точно, — Глеб криво улыбнулся.

И вот ее пальцы, пересилившие страх прикосновения, порхают по его волосам, перебирают пряди — и все внутри его поет и переливается светом. Это восторг, экстаз… Это перерождение…

— Ай! — Глеб вскочил — и наваждение как рукой сняло.

В голове прояснилось, дышать стало проще. Что же такое происходило с ним? Последствия удара?

— Я просто прижгла йодом! Хочешь, подую? — рассмеялась она, и Глеб тот час же отозвался улыбкой. — Какие же вы, мужчины, ранимые!.. Ну, что, сможешь вести машину?

— А то!

Дорога назад пролетела незаметно, весело и спокойно. Ксения мало болтала, больше задавала вопросы — о его детстве, увлечениях, машинах. В машинах она совсем не разбиралась. Когда, забывая об этом, Глеб срывался на термины, Ксения одаривала его таким смешным изумленным взглядом, что к концу поездки от хохота у него разболелся живот.

Ксения попросила оставить машину у Глеба, а дальше провести ее пешком. Он согласился, вопросов задавать не стал.

Прощались долго. Фразы все цеплялись друг за друга, разговор не заканчивался.

— Скоро рассвет, иди-ка ты спать, — первой прервала прощание Ксения.

— Мое детское время закончилось? — улыбаясь, спросил Глеб, пожевывая травинку.

Он опирался плечом о створку ворот, руки держал в карманах. Ксения стояла в полушаге от него, обнимая себя за плечи. Было свежо — если б светила не луна, а солнце, Глеб, наверняка, увидел бы, как порозовел от холода кончик ее носа. А у него ни куртки, ни пледа, чтобы предложить своей спутнице. Он мог бы ее обнять — просто, чтобы согреть — но, может, уже в другой раз — когда она перестанет бояться прикосновений — ведь дотрагивалась же Ксюша сегодня до его волос.

— Сладких снов, стрелок, — произнесла она так тепло и нежно, что в ее интонации обещания оказалось больше, чем прощания.

— Сладких снов, Ксюша, — ответ Глеб.

И между ними возникла терпкая, волнующая, совсем недружеская пауза… А потом вдруг щелкнула щеколда калитки — и на улицу вывалился Ксюшин муж — взлохмаченный, злой, смердящий перегаром. Похоже, уже давно подслушивал их разговор.