В слепой темноте (СИ) - Янг Энни Страница 14

Что же касается Леры, она сама должна пережить это, чувство потери и раздавленности, должна прийти к своему собственному умозаключению. Да-да, именно умозаключению. Когда сердце разбито, а его острые, ядовитые стекла впиваются в плоть, нужно приложить неимоверные усилия, чтобы переключить видение мира и конкретной ситуации в режим «рабочего головного мозга». Любовь — такая хитрая вещь, отключающая напрочь разум. Думать сердцем человек, увы, не умеет, а с глубоко раненым — тем более. Лера сильная девушка, думаю, она переживет эту боль, включит голову, подумает и решит наконец взять себя в руки и не убиваться понапрасну из-за какого-то там придурка… Это в теории. Но ведь на практике не всё так просто, да?

Сижу в столовой одна за огромным столом, поедая простенький овощной салат и думая на тем, что этот день не совсем похож на предыдущие. Мама точно что-то затеяла. Что-то стремительно надвигается, активно набирая обороты. Интуиция? Может быть, может быть.

— Алекс, милая, ты одна? А где Лера? — на кухне с горой клубники в изящной плетеной корзине появляется мама, ставит на дальний конец стола и направляется к шкафчикам.

Значит, в саду была всё это время, ягоды собирала. Опять варенье собралась делать, понимаю я.

— В моей комнате. Спит. — Пожимаю плечами и возвращаюсь к своему легкому ужину. Но подняв случайный короткий взгляд на мать, усевшейся перед корзиной с огромной пустой чашкой в руках, наталкиваюсь на явное недоумение, читаемое в глазах напротив, и с усталым вздохом роняю: — Ты бы сначала поинтересовалась у нее, что происходит в ее жизни, как она себя чувствует, не нужна ли ей самой психологическая помощь, прежде чем приглашать ее ко мне с целью помочь, приободрить, заставить улыбнуться и «вернуть к жизни», как ты любишь повторять. Знаешь, мам, я не одна в этом мире, у кого завелись тараканы в голове. Не я одна «нуждаюсь в помощи», — продолжаю использовать ее же слова и реплики, которые та неустанно любила повторять перед каждой встречей с психологом или психотерапевтом, пытаясь достучаться до меня и призвать здравый смысл, благоразумие, заверить в необходимости, в целесообразности лечебных бесед, включающих в себя очередную авторскую уникальную методику. По факту же, это было очередное копание в мозгах, завуалированное за красивой формулировкой и специальными профессиональными терминами. Громкие слова, а итог один — скука смертная выслушивать их речи и беспомощные попытки завязать со мной диалог, вызвать здоровый эмоциональный отклик. Какую только эмоцию эти специалисты не пытались у меня вызвать! Но в конечном итоге у них получалось только одно — вызвать затяжную апатию. После таких утомительных сеансов я целыми днями лежала в своей постели, тупо глядя в потолок. Мама обреченно вздыхала, а потом выискивала мне нового специалиста, возлагая на него надежды, которые не оправдали предыдущие его коллеги. — У моих друзей тоже жизненные трудности, они не обязаны скакать возле меня и пританцовывать, веселить и сопли подтирать, — с раздражением заканчиваю я и, резко вскочив, бросаю на стол вилку, та звонко ударяется о край тарелки, отскакивает; хватаю с колен вафельное полотенце и, яростно сжав в кулаке, отправляю туда же, на стол, после чего ухожу к себе.

С каких пор мы с мамой перестали понимать друг друга? И когда мы в последний раз нормально беседовали? И хочу ли я этого? По-моему, я уже ничего не хочу.

Читаю в постели биографию итальянской актрисы Софи Лорен. Даже тут, со вздохом отмечаю я, прослеживается тернистый путь от бедности, боли к счастливой жизни, говорится о ее великой истории любви с Карло Понти. М-да, от нее, очевидно, никуда не деться, нынче о любви пишется не только в романах. Она, вынуждена признать, везде оставила свой след. В каждой хронике. В судьбе каждого человека.

Заметив шевеление рядом, откладываю литературу на прикроватный столик.

— Ты как? — обращаюсь я к подруге, неуклюже растирающей сонные, опухшие от слез глаза. Открывает сначала один глаз, потом второй.

— Я что, заснула прямо на твоей кровати? — с хриплым протяжным стоном отзывается та.

— Ничего страшного, — уверяю я, ободряюще сжав ей пальцы.

— Мне нужно домой. — Лениво приподнимается, прислонившись к изголовью кровати, принимается шарить по карманам джинсового сарафана. — Родители меня, наверное, потеряли и с ума сходят от неизвестности. Да где этот чертов телефон?!

Хватаю айфон подруги со столика и протягиваю ей.

— Вот он. Не волнуйся, родителям я твоим сообщила, где ты. Сказала, что с тобой всё в порядке и что ты сегодня переночуешь у меня.

— Правда? — вяло переспрашивает Лера, и я киваю:

— Да.

— Спасибо, — тихо роняет она, благодарно глядя мне в глаза.

— Брось, не стоит… Может, ты еще поспишь? — предлагаю я, прекрасно видя ее состояние. Выглядит она неважно.

— Нет, не хочу. — Она тягостно вздыхает, задумчиво поджимает губы.

— Почему голубой?

— А? — рассеянно.

— Почему решила покрасить волосы в небесно-голубой? — спрашиваю я, прикоснувшись к ее локонам.

— А это… не знаю. Наверное, хотелось… стать Мальвиной, — с грустной усмешкой.

Наверняка перекрасила свои светлые волосы после расставания с парнем. Типичное поведение для девушек. Думаю, не стоит сейчас заострять на этом внимание. Только лишний раз травмировать ее.

— Как учеба? Макс говорил, у тебя экзамен последний остался? — меняю я тему.

— Ага, — безрадостно отвечает Лера, — но я решила, что сдам его в сентябре, на переэкзаменовке.

— Понятно.

Тишина.

— А я в Европу еду, — вдруг сообщает после долгой паузы. — На лето. С родителями. Завтра, — отрывисто добавляет она.

— Это же здорово.

Да, думаю, именно это ей и нужно сейчас. Отвлечься. Переключиться. Ее родители это понимают, и потому увозят.

— Наверное, — слегка отстраненно роняет она, но вдруг сбрасывает с себя уныние, натягивает подобие улыбки и спрашивает: — Ты-то как? Я так и не поняла, что с тобой случилось. Расскажи мне.

Резкий поворот, скажу я. Не уверена, что нужно грузить ее и без того плохо соображающую голову лишней, далеко не веселой информацией. Она слишком близко воспримет к сердцу мой рассказ.

— Давай ты вернешься с каникул, и я тебе всё расскажу. Договорились?

— Снова что-то ужасное произошло, да? Егор тебя снова похитил? — не сдается она. — Ты поэтому замкнулась в себе? Ни с кем не хочешь говорить? Стала безэмоциональной? — замечает она, нахмурив брови. — Скажи, что он с тобой сделал?

— Лер, у тебя у самой сейчас в жизни не всё гладко. И поверь, будет лучше, если ты не будешь забивать себе голову еще и моими проблемами.

— Алекс, послушай, — она решительно берет мои руки в свои и мягко сжимает их. — Ты не одна. Я с тобой. Всегда, слышишь? Знай, мы всегда есть друг у друга. Ты моя лучшая подруга, и мне не всё равно, что с тобой происходит. И… какие бы ты сейчас себе установки не поставила, какие бы замки на сердце не повесила, поверь, это действительно временно. Твоя мама в этом права, как бы ты себя не убеждала в обратном.

— Лер, я ценю твою заботу, правда, но…

— Хорошо. Ладно. Я вижу, сейчас ты не… не в своем уме, мягко говоря. Но это изменится, вот увидишь. К моему приезду ты будешь летать от счастья, — самоуверенно заявляет она. А у самой в глазах притаилась собственная боль и печаль.

Пора сворачивать разговор.

— Думаю, ты голодна. Как насчет позднего ужина? — предлагаю я.

— Ты права, есть хочется жутко, — выдыхает она со смешком.

— Тогда идем на кухню…

Глава 10. Что они затеяли?

27 июня 2020.

Суббота.

Просыпаюсь, дотрагиваюсь подушечками пальцев нижнего века, щек. Влажные. Снова плакала во сне. И что странное — опять не помню из-за чего. Всякий раз при попытке вспомнить, что мне снилось, нечеткие, крайне туманные образы ускользают из памяти. Ничего не остается. Лишь сердце, яростно, неистово бьющееся о хрупкие ребра, норовящее выпрыгнуть из груди, как дикий зверь, пытающийся выбраться из клетки на волю, к чертям разнести этот бездушный, тесный вольер.