Плохая привычка (СИ) - Кит Тата Страница 14

— До тебя, мам. До! О том, что было «до» мне неинтересно знать. Мне интересно, каково тебе было, когда он приходил к тебе сразу после чужой женщины? Когда он пах её духами, когда он, возможно, думал о ней, целуя тебя. Каково тебе было? Не противно? Не больно? Я хочу понять, как ты внутри себя задушила эту брезгливость? Понимаешь?

Я посмотрела на маму, которая перестала резать мясо и смотрела куда-то сквозь меня, поглаживая пальцем острое лезвие ножа.

— Наташ, — выронила она, наконец, шумно вздохнув. — Иногда, ради сохранения семьи приходится чем-то жертвовать. Так происходит в каждой семье. В любой семье кто-то из супругов чем-то жертвует ради сохранения семьи и счастья детей. Не будь у меня когда-то твоего брата и совсем маленькой тебя, я бы, наверное, хлопнула дверью и ушла. Но у меня когда-то, как и у тебя сейчас, есть обязательство перед ребёнком. Понимаешь? Мы не можем легкомысленно хлопнуть дверью и уйти оттуда, где нам не нравится. В конце концов, в ссорах всегда виноваты оба. Папа совершил ошибку, Серёжа совершил ошибку. Так бывает. Ты тоже не застрахована от ошибки. Твоему папе тоже приходилось и до сих пор приходится мириться с некоторыми особенностями моего характера. Ты сейчас строишь картину мира для Стёпки. Показываешь пример того, какой должна быть семья. И если для идеальной картины нужно обточить некоторые детали, чтобы пазлы совпали, то нужно это сделать так, чтобы твой ребенок этого не заметил. Если бы меня чёрт за язык не дёрнул, ты никогда бы даже близко не предположила, что папа когда-то оступился. Хранить семейный очаг — это не только готовка и уборка, Наташ. Быть женщиной — значит, быть мудрой и уметь принимать верные решение, просчитанные на несколько шагов вперед. Просто пойми это, Наташа.

— Хорошо. Я услышала тебя, мама.

Хоть мне до сих пор не было понятно, как можно так просто отключить эмоции и действовать, руководствуясь холодным разумом, я задумалась над мамиными словами о том, что теперь я ответственна не только за себя, но и за сына. По документам, которые оставил мне Серёжа на подпись, было понятно, что ему достаточно роли воскресного папы. Но для Стёпки вся ситуация будет выглядеть так, будто мама выгнала папу и теперь разрешает видится с ним только по выходным.

Да, Стёпка уже большой. Ему о многом можно рассказать, и он многое поймёт, но это… Как я или Серёжа сможем объяснить ему новый уклад жизни, в который нас завели обстоятельсва?

Да и картинка идеальной семьи… Кто знает, сколько ещё моей маме пришлось всего «обточить», чтобы мы, её дети, видели её именно идеальной?

Мне обидно за маму, но в то же время я на неё злюсь. Возможно, моя злость напрасна. Едва ли можно назвать слабым человека, который наступил себе на горло ради сохранения семьи и закрыл глаза на предательство, проживая жизнь так, будто его и не было.

А может, это и есть слабость или даже инфантильность — нежелание (или неспособность) уйти от того, кто тебя предал, нежелание (или неспособность) взять ответственность за себя и ребенка исключительно на себя и обеспечить его всем необходимым невзирая ни на что.

Кого можно считать по-настоящему сильным? Того, кто простил предательство и собрал всё заново? Или того, кто выбрал себя и не должен всю оставшуюся жизнь делать вид, что однажды умер где-то глубоко внутри?

Глава 15. Наташа

Семейная традиция — ужин в честь первого сентября прошёл мимо меня.

Я была со всеми, но наблюдала со стороны. Я смотрела за поведением папы. Наблюдала за тем, как он буднично шутил о своей работе, рыбалке, машине. Подмечала, как он смотрел на маму ласковым взглядом, в котором не читалось ничего кроме обожания и уважения. В мамином взгляде, когда она смотрела на папу, читалось то же самое. И ни у одного из них не была на лицах ни намека на то, что они когда прошли через грязь предательства.

А меня переворачивало внутри от непонимания, как они смогли отпустить ту ситуацию. Как мама смогла? Наверное, для этого ей понадобилось время. Очень много времени. Возможно, годы. И дело, скорее всего, в папе, который, понимая свою вину, шёл навстречу маме, тоже пытаясь склеить то, что разбил.

Я смотрела на Серёжу и не понимала, хочет ли он тоже попытаться склеить хоть что-нибудь. Он смотрел семейные альбомы, подсунутые моей мамой, и тепло улыбался каждой фотографии, каждому мгновению, застывшему на небольшом листе. Взглядом находил мой и будто говорил: «Было хорошо, Наташа. Было классно. Спасибо!».

Перед ужином в комнате. В нашей с ним комнате. Я попросила его застегнуть на мне платье. Обнажилась перед ним до белья, но он отвернулся к окну. Что это было? Ему противно? Стыдно? Или воспитание не позволило смотреть на мою наготу?

Наверное, глупо задаваться этим вопросом, держа в руке документ, который мне дал Серёжа. Документ, который я должна подписать, чтобы мы разошлись без лишних разборок, дележки имущества и сына.

Мои родители давно ушли, Стёпка уже уснул в своей комнате, а Серёжа остался дома. Он не хотел, собирался уехать, но какими-то низким аргументами, почти детскими, я вынудила его остаться. И сейчас он спал не в нашей комнате, а в гостиной на диване, как гость.

Снова и снова вчитываясь в бумаги, что он мне дал, я всё чаще опускала взгляд на строчку, где мне нужно поставить подпись. Серёжина подпись уже здесь есть.

А будет ли моя?

Уходя, мама шепнула: «Потерпи. Знаю, что сложно и больно. Но это только поначалу. Потом Серёжа сам всё залечит. Чувство вины ему поможет».

А что мне делать с тем, что у меня перед глазами постоянно будет стоять картинка того, как мой муж имел другую? Что мне делать с ней? Серёжа и её тоже замажет? Нарисует поверх что-то такое, что позволит мне забыть? Но смогу ли я радоваться новой картинке, зная, что лежит в её основании?

Зажатая пальцами ручка зависла над строкой, где я должна поставить подпись.

Ком подкатил к горлу. Так просто? Пара росчерков и одиннадцати лет брака будто не существовало? Всего пара росчерков и будто не любила никогда?

Отложив бумаги и ручку в тумбочку, я еще раз посмотрела на своё отражение в зеркале туалетного столика. Сделала глубокий вдох, выпрямила спину, скрыла намеки на слёзы за фальшивой улыбкой и пошла в гостиную к, всё ещё своему мужу.

В квартире было темно и тихо. В гостиной, накрыв лицо сгибом локтя, лежал Серёжа. По дыханию я понимала, что он еще не уснул.

Словно услышав моё приближение, Серёжа отнял руку от лица и приподнял голову.

— Не спишь? — спросила я тихо.

— Ты хочешь о чем-то поговорить? — настороженно поинтересовался Серёжа.

Я много о чем хотела бы с тобой поговорить, Серёжа, но, думаю, что после таких разговоров мне потребуется помощь психиатра.

Поэтому я предпочла пока ничего не говорить. И просто села рядом с ним на диван. И явно заставила напрячься, когда обхватила его лицо ладонями, чтобы сфокусироваться на глазах, блестящих в полумраке гостиной.

— Наташа, что ты делаешь?

— Скажи, когда я стала тебе противна? — спросила я, силясь не замечать шершавый ком в горле, едва позволяющий дышать.

— Ты никогда не была мне противна, Наташа. Я никогда не испытывал к тебе ничего плохого и не испытываю сейчас, — произнес Серёжа так, что захотелось ему поверить.

— Тогда в чем дело? Что тебе мешает сейчас быть со мной? Почему ты больше не хочешь быть одной семьёй? Просто скажи мне, Серёж. Я хочу понять.

Я гладила его щеки подушечками пальцев и ждала ответа.

— Наташ, тебе нужно понять только то, что ты ни в чём не виновата. Тебе просто попался мудак. Перешагни и иди дальше, — произнес муж, и на мгновение мне показалось, что я слышала в его голосе сожаление.

— Серёж… — выронила я хрипло, а вино и желание снова стать любимой сделали всё остальное.

Я поцеловала всё ещё своего мужа.

И почувствовала, как всё его существо напряглось, будто не я его целую — жена его — а далекая ему женщина.