Татьяна Тронина - Небесные очи Страница 14

– Господи, Виктор, что ты со мной делаешь...

– Что? – он снова навис над ней. – Ты моя, Саша! Только моя.

Саша засмеялась, повернулась на бок.

– Не понимаю, что ты во мне нашел, – немного рисуясь, скромно произнесла она. – Такие красавицы у вас по клинике ходят... Своими глазами видела!

– Так они все ненастоящие, сделанные! – засмеялся Бородин. – Причем многие – моими собственными руками! – для убедительности он даже пошевелил пальцами.

– А какая разница – настоящая красота или сделанная? Все равно она – красота!

– Ты не понимаешь.

– А ты расскажи...

– Иногда я чувствую себя конкурентом господа бога, – серьезно произнес Бородин. – Я, пластический хирург... Потому что мои творения совершенней того, что сделал Он. Я словно доделываю его работу, которую Он поленился довести до конца. Но бывает, что иногда (очень редко!) я понимаю – мне еще очень далеко до Него. Когда я увидел тебя, Саша, то ощутил собственное ничтожество...

– Ты мне льстишь, – прошептала она.

– Ни капли, – он лег рядом с ней, прижал к себе.

– Ты любишь свою работу?

– Да. Но девяносто процентов того, что я делаю – это рутина. Одно и то же, одно и то же... – он помолчал. – Впрочем, у меня есть отдушина.

– Какая?

– Я ведь, Сашенька, не просто практикующий хирург, я еще и научными разработками занимаюсь, – не сразу ответил Бородин. – Экспериментальная медицина, так сказать...

– Неужели? А что за эксперименты? – с интересом спросила Саша.

– О, это долгая история... А вот ты... Ты обещала рассказать мне о своей семье, – оживился он.

– Хорошо.

Саша встала, накинула на себя рубашку, принесла из соседней комнаты альбом. Села рядом с Бородиным, перелистнула страницы.

– Это ты? – спросил он.

– Нет, это моя мама...

– Похожа!

– Так вот, если тебя интересует моя жизнь, я расскажу ее тебе. Она вполне обычная, единственное – ни одному человеку не пожелаю быть героем такой истории...

И Саша поведала Бородину о своем прошлом. О матери, об отце, о всех смертях и убийстве, и о том, как ее воспитала двоюродная бабка... Бородин слушал внимательно, задавал вопросы. Его, похоже, волновало абсолютно все, что касалось Сашиной жизни.

– Бедная моя! Да, нелегко тебе пришлось... – вздохнул он в конце.

– Бывают истории и пострашней! – справедливости ради заметила Саша. – Так что мне повезло в каком-то смысле...

– А твой отец?

– Что – мой отец?

– Он вышел из тюрьмы? Он жив?

– Да, он жив и уже давно на воле... – неохотно призналась Саша.

– Ты его видела? Как он объясняет свой поступок?

– Не поступок, а преступление. Никак... Я его не видела, и видеть не хочу! – сквозь зубы произнесла Саша.

– Это правильно, – Бородин наклонился, поцеловал ее колено. – Прошлое нельзя изменить. Смириться с ним тоже нельзя! Поэтому я тебе как врач говорю: проще и мудрей – забыть обо всем. Аминь.

– Аминь... – прошептала Саша.

Бородин сдержал свое слово – он вел себя так, словно не было этого разговора.

С ним было интересно и спокойно. Он был надежен и нежен. Идеальный мужчина!

Они с Сашей встречались почти каждый день, в выходные как-то съездили в подмосковный санаторий. Бородин намекал на поездку к дальним экзотическим островам, в которую он хотел бы отправиться «с одной замечательно красивой девушкой»...

Лиза Акулова, равно как и прочие работницы швейной фабрики «Притти вумен», исходили слюной от рассказов Саши о своем новом друге.

– Ой, Сашка, нам бы такого мужика! На острова зовет, значит?

– Ага!

– Пополам скидываетесь, или он за тебя платить будет?

– Что вы, девочки, я даже не знаю, сколько вообще это будет стоить и где билеты заказывать! – смеялась Саша. – От меня требуется только одно – сказать «да» и принести загранпаспорт.

– Вот это мужик! Счастливая, Сашка! А дома у него была?

– Конечно!

subtПрошлое

Зима 1941 – 1942 годов была самой тяжелой для осажденного Ленинграда. Люди падали без сил прямо на улице, и больше уже не вставали.

Митя днем работал на заводе, теперь Аля ходила за водой сама. Шла к проруби в Неве, потом ставила полное ведро на детские саночки, и медленно брела назад, боясь расплескать драгоценные капли.

От холода леденело сердце. Аля чувствовала себя такой усталой, такой пустой, что хотелось умереть – как можно скорее.

Она заставляла себя отвлечься от черных мыслей. Но как это можно было сделать? Очень просто.

Аля считала тела. Одно, другое, третье... Вот кто-то прямо на ее глазах падает в снег – секунду назад это был человек, а сейчас уже просто тело – а ее бескровные губы шепчут:

– Четыре...

За один поход она насчитывала десять-пятнадцать умерших. К утру их забирала «похоронная команда», но на следующий день неизменно появлялись новые. И жалеть кого-то, страдать – не было сил. Ни у нее, ни у кого-то еще. Все в городе привыкли к смерти.

И только ненависть к предателю, из-за которого разбомбили Бадаевские склады, не покидала Алю.

Конечно, запасы продовольствия на них не были столь гигантскими. Но даже если бы их хватило на несколько дней (да что там, хотя бы на один!) – кто-то бы точно остался жив. Протянул бы до того дня, когда открыли Дорогу жизни. Протянул бы до декабря, когда увеличили паек, протянул бы до весны, протянул до конца войны... Ведь должна же она когда-то кончиться?!

...Она с трудом втащила ведро по лестнице (все-таки, расплескала немного), вошла в квартиру. За стеной тихо скулил Борис, но Аля привыкла не обращать на него внимания. Зашла в свою комнату.

– Бабушка, я принесла воды. Хочешь кипяточку? Сейчас поставлю чайник... Бабушка?

Аля шагнула вперед и увидела, как с подлокотника кресла, на котором сидела старуха, завернутая в несколько одеял, спрыгнула на пол крыса. Крыс в городе было несчетное количество, они обнаглели донельзя...

– Кыш! Вот тварь... Бабушка!

Аля подошла ближе. Из-под вороха одеял на нее смотрели мертвые, пустые глаза.

Аля молча легла на диван, укрылась другим одеялом. Ей было все равно.

На следующее утро пришел Митя.

Разогнал крыс, накормил Алю, стукнул в стенку Борису:

– Борь, зайди на минутку!

Явился Борис – трясущийся, жалкий, напоминающий скелет.

– Надо старуху вынести. Помоги.

– Я не могу. Я не могу. У меня нет сил. Я помню, там, под Севильей...

Митя, недослушав, с трудом покатил Ольгу Михайловну прямо в кресле к выходу. Вернулся через полчаса:

– Ну все, ее похоронная команда забрала. Говорят, на Серафимовское кладбище повезут.

– Как же ты ее с лестницы спустил? – пробормотала Аля. – Она же тяжелая...

– Никак, – просто ответил Митя. – Она сама по ней съехала, как с горочки. – Лестница-то вся заледенела от воды. Жильцы будь здоров наплескали!