Ребекка Кэмпбелл - Рабыня моды Страница 14

Я встретилась с Пенни у стойки регистрации на поезд. Как обычно, она сеяла хаос вокруг себя: толкала там, где следовало потянуть, пыталась жестами общаться с незнакомцами и орала на Хью, который пришел ее проводить и, я не сомневаюсь, чувствовал громадное облегчение.

Как обычно, внешний вид Пенни был на грани роскоши и абсурда, но в целом вписывался в общепринятые рамки. В этот раз она была в образе «кинозвезды, путешествующей инкогнито», в темных очках и безумном шарфе от Пуччи, который отвлекал внимание от действительно великолепной длинной собольей шубы. Она каким-то образом заполучила или унаследовала ее у родственников со стороны Хью. Эта шуба смотрелась настолько роскошно, что никто и не подозревал, что она может быть настоящей. Всем своим видом Пенни напоминала Софи Лорен.

Хью поцеловал меня в знак приветствия, потом снова быстро — на прощание. Пенни снисходительно ткнулась мне носом в щеку, демонстрируя, что наши поездки в Париж были не совсем рабочими, но и не чистым развлечением.

Драматизм ситуации достиг пика, когда мы шли к платформе. Как обычно, был выбор: подниматься ли в толпе на эскалаторе или в тесноте в лифте? Оказалось, в очереди к лифту полно бельгийцев, и Пенни решила пойти на эскалатор, которого она обычно избегает. Это было огромной ошибкой. Она вцепилась в поручень, как будто находилась на маленьком кораблике, попавшем в сильную бурю.

— Кэти, мои ноги, — кричала она, — мои ноги! Что я с ними сделала? Куда они едут?

— Просто закройте глаза и представьте, что вы на обычной лестнице, — сказала я, краснея оттого, что мы привлекли всеобщее внимания. — О Боже! Позвольте мне… подождите… просто поставьте это… и то там тоже.

Люди оглядывались по сторонам. Бельгийцы в очереди у лифта замерли, подняв головы, как на картинах Магритта, и показывали на нас зонтиками.

А потом эскалатор остановился. Дернулся. И снова замер.

— Мы задохнемся! — завизжала Пенни без всякой логики. — Пойдем! Мы должны вернуться.

К этому моменту мы находились на середине эскалатора, и за нами было по меньшей мере человек пятьдесят.

— Пенни, это невозможно! — робко попыталась возразить я.

Но Пенни уже забыла об ощущении паники и беспомощности и почувствовала себя героиней, способной на все. Она пронеслась через или, правильнее сказать, над толпой несчастных пассажиров, которые терпеливо ждали, пока эскалатор починят и он снова поползет вверх. Моя хозяйка напоминала один из кораблей, которые идут через арктические льды в бесцельные экспедиции. Подобно «первой женщине, достигнувшей Северного полюса без средств личной гигиены». Я робко следовала за Пенни, но, как это всегда бывает, ее упорство меня ни чуточки не восхищало.

Двери лифта открылись в тот момент, когда мы спустились с эскалатора. Пенни не колебалась ни секунды и ринулась прямо внутрь, мимо ошеломленных бельгийцев. Она махала рукой и говорила тоном, не подразумевающим возражения: «Извините, крайняя необходимость. Мы дизайнеры. Я Пенни Мосс».

Стюард в вагоне «Евростар» поклонился нам. Я не придумываю, все было именно так. Хотя, конечно, он мог быть просто пьян.

Все понемногу наладилось, мы нашли свои места, и через двадцать минут Пенни расслаблялась со вторым бокалом шампанского. Мы проезжали Кент, или Суссекс, или какое-то другое графство, и за окном проплывали яркие и размытые коричнево-зеленые краски.

Естественно, я сидела спиной по ходу поезда. Пенни всегда предпочитала видеть, куда она движется. Но я не возражала, потому что считала — будьте внимательны, сейчас я сообщу вам единственную глубокую мысль, которая когда-либо приходила мне в голову, — жизнь похожа на езду спиной по ходу поезда. Понимаете, настоящее — небольшой участок сельской местности, который полностью отражает ваш реальный мир, — заканчивается еще до того, как вы осознаете его присутствие, и потом вам остается только наблюдать, как оно исчезает из виду. И хотя вы можете догадаться, что именно сейчас возникнет из-за вашего плеча, потому что примерно представляете себе, где находитесь, всегда есть шанс увидеть нечто неожиданное или путающее, как тоннель или пастбище с лошадьми или Лидс[6]. О, когда я писала это, то не думала, что этот город выглядит настолько ужасно. Возможно, я не смогу передать весь ужас увиденного.

— Симпатичный молодой человек этот Майло, — произнесла Пенни, делая очередной глоток шампанского. В суматохе я и забыла о ее внезапном появлении на вечеринке. — Забавное совпадение, он сказал, что тоже будет в Париже. Он показался мне таким нежным, таким… внимательным.

— Это все пиар, Пенни. Он просто относился к вам как к потенциальному клиенту.

— О нет, не думаю, что его интерес был чисто профессиональным. Я действительно опасаюсь, что трагически разбила еще одно сердце.

Я чуть не подавилась орешком — их бесплатно раздали в поезде.

— Но, Пенни, вы должны понять, что Майло… — И в этот момент я осеклась. Что ж, забавная ситуация, Майло получит огромное удовольствие. — Вы должны знать, что он чрезвычайно… гм… ранимый, застенчивый, его легко сбить с толку.

—Да, мне так и показалось. Ты считаешь, что такая женщина, как я, — это слишком в его нынешнем состоянии? Конечно, конечно. Это не означает, что я когда-нибудь буду с ним, я так давно не делала ничего подобного. Но мечтать никто не запрещает, — произнесла она с тоской, теребя подол юбки. — И мне так жаль бедного мальчика, который разрывается между трагической силой страсти и пустотой от потери.

Что ж, наша поездка уже начала оправдывать возложенные на нее ожидания.

Шампанское для Пенни сыграло роль «машины времени», и в конце концов Майло остался где-то позади, а мы переместились в шестидесятые. Было сложно определить, в каком именно году мы оказались, а Пенни не стала уточнять, видимо, чтобы слишком не выдать себя. Мне кажется, это было огромное вымышленное пространство, состояние души «шестидесятых годов», выжимка из разных этапов жизни, смешение невинности дебютантки конца пятидесятых с приторным наркотическим дурманом в загородном доме в 1969 году.

Прежде всего она начала рассказывать о времени, проведенном в Королевской академии театрального искусства. Ее, судя по рассказам, боготворил Альберт Финни, обожал Ричард Харрис и ласкал Питер О'Тул (или, я уверена, что не ослышалась: «трахал Питер О'Фондл»). В промежутках между изысканными кутежами Пенни меняла род занятий: от голосовых постановок к пантомиме, фехтованию («удары моей сабли однажды заставили бедняжку Роя Киннеара плакать»), балету, гриму и снова к записям. Ее педагоги, давно ушедшие из жизни: Эрнест Милтон, Хью Миллар и Эдвард Бернем — ехали в купе вместе с нами, как и в прошлом, привлекательные, яркие и обреченные скоро уйти из жизни.