Марта Кетро - Когнитивный диссонанс Страница 15

А может быть, я опять лгу. Боюсь старости, вот и все. Сейчас здоровье мое таково, что в пять утра могу сделать горячую ванну и залезть туда со стаканом виски или даже мартини со льдом. Снаружи горячо, внутри холодно. Сколько еще — десять лет или двадцать, прежде чем я начну бояться, а вдруг прихватит сердце от контраста? Прежде чем полчаса пешком станет для меня много? Перестану есть острое-соленое-жирное — потому что печень-желудок-почки. Коротко говоря, начну беречься. Солнца, воды, еды, усилий, волнений.

Сейчас считаю калории, конечно, но не более. Ну и насчет эмоций. Весна обещает быть, а мне-то что? Сердце, как яйцо, «я варил его два часа, но оно осталось твердым».

Весной неприлично увлекаться, хочется одеться в лед и ступать, по возможности не соприкасаясь с тающей землей.

Он хотел любви, он хотел ее очень сильно, и ничего, кроме любви, его не интересовало. Лишь бы женщины, мужчины, дети и старики — все любили, ждали, радовались, когда он приходит, и, по возможности, плакали, когда уходит.

Это был очень красивый и талантливый человек, поэтому ему далось желаемое. Не сразу, но после долгой работы над телом, поведением и образом жизни он создал себя — уникального. Всякий оказавшийся около попадал под его обаяние. Только кошки и собаки могли устоять, поэтому кошек он не любил, а собак боялся. И тратил все силы на собирание любви. Он умел добиться чего угодно, одного только не удавалось — прекратить стяжать любовь. Открываясь и пропуская через себя потоки любви, он надеялся стать совершенным.

Кончилось почти так же, как в «Парфюмере», — любовь затопила и растерзала.

И я все думала, в чем была его вина. Наверняка не в том, что сам никого не любил, — это не вина, а беда. Пожалуй, в неаккуратном использовании бесценного вещества. Передознулся. И я с тех пор осторожничаю.

День, когда мы виделись в последний раз, я ничем особенным не отмечаю. Не идти же, в самом деле, на кладбище, чтобы наклонять кудри и плакать над сырыми гниющими цветами. Если остаться дома, то легко впасть в мистику и получить «привет с того света» — гаснущие лампы, нежданные письма от общих друзей, фотографии, которые некстати подворачиваются под руку. То есть самые обычные вещи, воспринимаемые как знак.

Поэтому я просто еду в людное место и провожу вечер так, будто несколько лет назад в этот день не случилось ничего особенного.

Вот и отправилась в «Свой круг», где обещали показать «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», а мне очень нравится этот фильм, особенно мелкие детали, которые сопровождают действие (например, когда один из них все время мастерит какие-то фигурки, помните?). Но проектор барахлил, отказывался принимать диск, и Слава в конце концов поставил «Дорз», который я прежде не смотрела.

Нажравшись льда, герои уходили в дюны и разговаривали с Богом, а у меня в голове вертелась фраза «жалкая поэзия наркотиков». Жалкий пафос, ложная ясность, заемная энергия, пустая любовь. Я почувствовала раздражение, и это было особенно глупо, потому что нужно бы восхититься точностью Оливера Стоуна, а я злюсь на героев, как на живых. А между тем Вэл Килмор изменил Мэг Райан, затащив в постель взрослую длинноволосую брюнетку, но у него не стояло — а меньше надо торчать. И тогда они начали носиться по комнате, резать вены, пить кровь друг друга и проделывать прочие наркоманские глупости, от которых у него в конце концов встал.

— Ну надо же. А в наше время просто принимают виагру…

Но тут я вспомнила. Вспомнила эту комнату, освещенную свечами, с широкой постелью посреди, вспомнила женщину с развевающимися кудрями, которая носилась голая, скакала, как прекрасная белая обезьяна. Несколько лет назад, очень много, если подумать, он приносил мне видеокассету (вот как давно!) с фильмом, перемотанным ровно до этой сцены. Посмотри, настойчиво говорил, посмотри. А я не люблю кино, утомляюсь полтора часа сидеть перед телевизором, ничего не делая.

Ему зачем-то было нужно, чтобы я посмотрела ту сцену и следующую, с рыжей девушкой. У Килмора опять не стояло, он пил виски и тряс эту свою рыжую: «ты умрешь за меня?». Она ему — мудак, прекрати пить, ты убиваешь себя. А он — ты умрешь за меня? — Да ты достал уже! — Ты умрешь за меня? — Я люблю тебя, я не хочу умирать. — Ты умрешь за меня? — Я люблю тебя! — Ты умрешь за меня?? — Умру. Умру. Умру.

Я все-таки получила от него письмо. Поняла, что он пытался сказать тогда, подсовывая мне видеокассету — с любовным треугольником, наркотиками, воплями и остальной «жалкой поэзией». Но главным в тот вечер оказалось не это — и Розенкранц, и Гильденстерн, и Джим Моррисон, и многие красивые люди давно мертвы, и пусть их иллюзии будут им пухом. Но я, живущая, женщина несколько за тридцать (чтобы не сказать больше), устроенная, счастливая, нашедшая себе занятие по душе, вдруг совершенно точно поняла, что если сейчас

появится кто-нибудь,

способный снова спросить у меня так же,

как он когда-то —

«ты умрешь за меня?»,

я, пожалуй, отвечу —

«умру. умру. умру».

 Bluecanaryk: Хочу вас увидеть.

  Marta_ketro: В начале апреля.

В начале апреля, когда сойдет снег, я надену туфли и пойду по сырому асфальту ему навстречу. Ему, не важно кому, новой жизни, новому человеку, который, может быть, сумеет найти мое сердце.

Я с ума сошла — взяла и позвонила ему. Я! Сама! Первая!

А он не снял трубку. Извините, потом ответил, работа. Ага, круглосуточно. Но отступать некуда, назначила ему встречу.

— Эй, дорогая, что с тобой творится?

— Ничего.

— Ты пишешь странные вещи, я волнуюсь за тебя.

— Романтика в действии, Ленок.

— Давай повидаемся завтра.

— Не могу, у меня встреча.

— С ним?

— С ним.

— А куда он тебя пригласил?

— Это я его пригласила, куда обычно, на Дмитровку. Вроде не пятница, в семь не должно быть много народу, как ты думаешь?

— Вы как нищие студенты, честное слово…

— Плевать, Лен, мне плевать. Я тоскую, как Лев Толстой, то ли смерти боюсь, то ли старости. А он… он меня развлекает.

— Дай бог.

Ровно в семь я сидела в зале для курящих на диванчике в углу, так, чтобы лампа была чуть сбоку и сзади. Старалась не таращиться на дверь, только изредка взглядывала и продолжала делать вид, что читаю книжку. Поэтому даже вздрогнула, когда меня окликнули:

— Дорогая.

— Ленок?! Ты чего здесь делаешь?

— Так, мимо шла, решила заглянуть.

Странно, она, конечно, девушка резкая, но вопиющей бестактностью не отличается.