Сжигая запреты - Елена Тодорова Страница 15

Большой. Толстый. Полностью эрегированный. Идеально ровный, если сделать скидку на умеренно выделяющуюся красноватую и очень напряженную головку. Безупречно гладкий, если увивающие разбухший ствол вены посчитать премиум-комплектацией этого шикарного агрегата. И, конечно же, никакой лишней кожи – он обрезанный.

А у меня… Никакого стыда. Никакого страха. Никакого омерзения.

Ничего!

Никаких отталкивающих факторов.

Когда шок от вопиющей дерзости Шатохина проходит, я впадаю от самой себя в ступор. За ребрами тем временем кто-то будто огромных мыльных пузырей напустил. И один за другим они начинают лопаться, высвобождая взбесившуюся массу эмоций.

Смущение. Злость. Похоть. Растерянность. Голод. Нерешительность. Жар. Нетерпение. Паника. Жажда.

Низ живота опаливает огнем, а между ног становится влажно. Я вспоминаю, что без белья, и впервые за вечер ощущаю из-за этого дискомфорт. Желание сжать бедра и потереть ими друг о дружку столь сильное, что я едва сдерживаю стон, пока терплю и глушу его.

«Я могла бы решить с Даней проблему с девственностью…», – едва эта мысль прошивает молнией мой мозг, прихожу в ужас.

Нет… Нет! Конечно же, я не стану с ним спать!

Еще чего!

– Э-э-э… Что, черт возьми, ты творишь? – нападаю на него, словно фурия.

Очень озабоченная фурия.

Это все гормоны! Я читала в статье, что во время беременности почти у всех женщин повышается либидо. А у меня и до беременности с ним проблем не было. Конечно же, сейчас я схожу с ума.

Но это не значит, что я собираюсь идти на поводу у своего бренного тела.

То, что случилось в самолете – не в счет!

– Мы собираемся спать. А я не могу спать в одежде, – бесяче спокойным тоном поясняет свою выходку Шатохин.

– Что ж… – бурно выдыхаю весь собравшийся в груди воздух. – Ты, и правда, монстр!

Монстр, которого боится мое чудовище. Оно не рискует даже появляться. Оно сдается без боя. И, честно признаться, в эту секунду я крепко задумываюсь о том, что для меня является более опасным: посттравматический синдром или все же усмиряющий его Даниил Шатохин?

– Ты тоже можешь раздеться, – выталкивает вроде как лениво, практически безразлично. – У меня детокс, помнишь?

– Ты же говорил, что можешь в любой момент с ним распрощаться…

– Если ты попросишь, – заявляет это и взглядом, будто огнем, меня окатывает.

– Конечно же, я никогда тебя об этом не попрошу, Дань! Ты там в своем Тибете совсем двинулся, что ли?! – возмущенно отвергаю столь щедрое, мать его, предложение. – Если реально на подобное рассчитываешь, то у меня для тебя плохие новости: остаток твоей жизни будет коротким, несчастливым и очень мучительным!

Очевидно, что рисуемые мной перспективы являются довольно красочными. Даня морщится и кривит свои потрясающе-сексуальные губы.

– Совсем без секса?

– Именно!

– Ведьма, говорю же.

– Впрочем… – бормочу я, в то время как векторы в моей голове меняют направление. – Раз мне нечего опасаться…

Пальцы пробегают по груди на бок, нащупывают язычок и, решительно дернув его вниз, расстегивают молнию. Бюстгальтера на мне нет. Трусов тоже. Стоит шевельнуть бедрами, и тяжелая ткань, стремительно сваливаясь на пол, оставляет меня полностью голой.

– У-у-м-м… О-оф… – да, Даню мне все же удается удивить. Забавно теряется. В какой-то момент, кажется, даже смущается. Но, естественно, и не думает отворачиваться. После выданных звуков практически бездыханно пялится на мое тело. – Сиськи охуенные… – хрипит он. – Эм-м… Если что, я просто констатирую… Татуха на месте, ау-у-х…

– Твоя тоже, – замечаю, как и он, очевидное.

Речь о парных татуировках, которые мы сделали в наших паховых зонах. Инь и Ян, светлую половинку которого занимает дракон – то есть Даня, а темную – кобра, то есть я.

«Пусть светлая часть будет драконом, Данечка… А темная – змеей… Заверни их красиво… Крылышко дракона на кобру положи… А от кобры хвостик – вот сюда, дракону на плечо… Мм-м… А головы – пусть друг на друга пристроят… Рядышком, Дань… Близко-близко… Еще ближе, Дань… Вместе. Всегда. Во всем. Вот так, да! Идеально, Данечка!»

Это странно, но кажется, что он в своем сознании тот же простроченный саундрек, что и я, слушает. Под напором его изучающего, будто захмелевшего взгляда моя смелость стремительно тает. А я этого, конечно же, показывать не желаю. Поэтому шагаю к кровати, сдергиваю покрывало и быстро забираюсь под одеяло.

Дважды моргаю, глядя в потолок, прежде чем гаснет свет. Сохраняю неподвижность. Толком не дышу. Сначала вся в слух обращаюсь. А когда матрас прогибается – в один сплошной нерв.

Мой висок опаляет отрывистое дыхание. Я держусь.

Легкие, да и всю грудь, заполняет насыщенный запах – доминирующий и безумно будоражащий. Я держусь.

Горячая и шероховатая ладонь приятной тяжестью ложится мне на живот. Я охаю и вздрагиваю.

Черт возьми… Это чисто мужское касание меня размазывает. Потому что те ласки и касания, которые обычно выдаю я при самоудовлетворении, никогда не заменят этих ощущений.

– Знаешь, о чем я часто думал в Тибете, лежа так же, как сейчас, в темноте своей комнаты?

Мое сердце колотится и своим оголтелым стуком заглушает все прочие звуки, но голос Шатохина каким-то странным образом остается для меня четким и разборчивым.

Вдох-выдох.

Его указательный палец, медленно обводя мой пупок, собирает на воспаленной коже полчище диких мурашек.

– О чем? – шепчу и всем телом вздрагиваю.

Даня вроде как незаметно придвигается ближе. Плечо, рука и бедро – заряжает.

– Мне было интересно, стала ли ты выглядеть и пахнуть иначе.

– И… И как? – выдаю уже с трудом.

Шатохин протяжно вздыхает.

– Нет… Не стала, Марин… Такая же… Моя…

– Дань… – стону приглушенно. – Остановись. Под нами лед трещит.

– Конечно, трещит, Марин… Он тает.

– Остановись… Прошу…

– Не могу… – губами по щеке, на ухо, по шее. Стремительно, почти яростно целует. – Не могу… Не могу… Я. Не. Могу… МА-РИ-НА…

Я задыхаюсь. Под натиском его рук и губ проваливаюсь под тот самый лед, а там пламя пылает. Я в нем тону. Захлебываясь частыми надорванными вздохами, пытаюсь выбраться. Но… В этот самый момент Данина ладонь ложится мне на шею, пальцы находят подбородок, стискивают и поворачивают мое лицо. Судорожно вдыхаю густой мужской выдох, отравляюсь и, резко подавшись вперед, сама впиваюсь в его рот.

11

Это ничего не значит,