Жиль Мартен-Шоффье - Однажды в Париже Страница 15

В любом случае меня пригласили не для того, чтобы я с речами тут выступал. Просто попозировать перед телекамерой. У входа в министерство нас ждала целая группа приема: трое молодых людей в костюмах, с галстуками, которые конечно же были скорее поклонниками Кейнса[40], чем фанатами хип-хопа. Не знаю, за кого они меня принимали, но обращались они ко мне с поклонами. Прямо как при дворе короля. Но недолго. Как только мы прошли небольшой вестибюль в традиционном духе, мы попали в настоящую крепость из стекла и металла. Аньес задавала кучу вопросов. А я шел на автопилоте. Мы топали по коридорам минут десять. А затем очутились в великолепном кабинете, из огромных панорамных окон которого открывался вид на Сену и на заднюю стену Нотр-Дам. Но времени для того, чтобы восхищаться видом, не предусматривалось. Николя Саркози и его супруга уже были тут. Если охарактеризовать министра одним словом, подойдет эпитет «симпатичный». Министр сожалел, что здесь нет его сыновей, похоже, они были моими поклонниками. А может, он просто думал, что я смакую лесть, как грудной младенец — материнское молоко. Я ответил ему, что очень люблю детей, особенно когда они спят. Мои слова вызвали у министра смех. Он был упакован в костюм, как перевязанное жиго из барашка, руки у него оказались длиннее ног. Это было, несомненно, его козырем, поскольку с помощью рук он мог быстро лезть по веткам политически некорректного древа. Моя маленькая вступительная речь стимулировала красноречие Николя Саркози. У него была масса ответов на мои вопросы.

— Французский политический класс никого не слушает. Если вы проведете здесь несколько дней и посмотрите теледебаты, то быстро запомните фразу, которую чаще всего употребляют мои коллеги: «Позвольте мне объяснить вам, дайте мне разъяснить вам, дайте мне время на объяснение…» Они проводят все время, желая дать объяснения. А объяснять-то нечего: безработица растет, темпы роста экономики снижаются, число бедных увеличивается, богатые люди уезжают за границу… Наша модель полностью проржавела, а мы, мы без конца объясняем, что она незаменима. Из-за этого больше никто не верит ни слову из наших объяснений. И вдруг я. Я не даю объяснений. Я предлагаю решения. Ну, во всяком случае, пытаюсь предложить. Пока что это работает.

Одно было несомненным: можно было понять все, что говорил министр. Аньес утверждала потом, что для французского политика — это случай исключительный. Другие обладают настоящим даром описывать катастрофические ситуации так, что нельзя разобрать, о какой именно ситуации они говорят, никогда не произнося при этом само слово «катастрофа». Саркози говорил так, как мы с вами общаемся за столом. Он задал мне вопрос о будущем Кондолизы Райс, а его жена, очаровательная брюнетка, спросила, реально ли, чтобы на будущих президентских выборах соперничающими кандидатами стали Кондолиза Райс от республиканцев и Хиллари Клинтон от демократов. На этот вопрос дать ответа я не мог. Саркози заметил это и вынул из своего письменного стола старую виниловую пластинку, мой первый лонг-плей, который явно крутили сотню раз. Польщенный, я подписал пластинку ему на память, и гуд бай. Он достаточно насмотрелся на нас. В целом встреча заняла десять минут. Саркози обнял меня за плечи, пообещал прийти на мой концерт в июне, который пройдет во Дворце «Берси», прямо на противоположной стороне улицы, и направился к журналистке с «Телефранс-1», первого канала французского телевидения. Нам оставалось только уйти. Что мы и сделали. Направление — «Бристоль».

Именно в этот вечер Аньес впервые ознакомилась с услугами «рум сервис», оставшись ночевать.

Глава 4

Коко Дансени, пресс-атташе.

Эти звезды, никого из них больше не могу выносить. Все они считают себя неотъемлемой частью международного культурного наследия. Сначала восхищаешься их талантом, а затем видишь, как они превращаются в мелких тиранов. Их известность (приобретенная с моей помощью) и их богатство, по их мнению, дают им неограниченные права. Звукозаписывающая фирма становится двором этого короля. Ни один певец не отстает от другого, и каждый принимает себя за свой отретушированный образ. А каким тоном они разговаривают со мной? Если кто-то из них из-за неизвестно откуда взявшейся вежливости говорит «мы», не стоит строить иллюзий, он подразумевает только «я». Любой бред их не страшит. Заставить их прислушаться к голосу разума — все равно что вести переговоры с океанским приливом. Не там поставлена запятая в одном из моих пресс-коммюнике — и вот уже эти избалованные детки топают ногой. Брюс конечно же не являлся исключением из общего правила. Однако, бог знает почему, его приезд в Париж был мне приятен. Я ожидала хотя бы неделю спокойной работы с одним из редких джентльменов этой среды. Я нуждалась в этом спокойствии. Конец 2004 года был для меня кошмарным. Стефани Ванда затеяла абсурдный судебный процесс против журнала «Пари-Сенсации», который опубликовал две фотографии ее внучек, за две недели до того напечатанные в книге ее мемуаров. Какой книге? Набор белиберды, из-за которого она одолевала меня, чтобы ей уделили шесть страниц все в тех же «Сенсациях». Естественно, на меня обрушились все: «Сенсации», издатель, Стефани и Оливье, мой патрон, который пришел в ярость от одной только мысли (весьма странной), что другие наши артисты будут подвергнуты бойкоту журналом из-за этой «рухляди, которая уже не дает приличных сборов». Но это дело хотя бы имело место между людьми взрослыми. А левацкий бред певца «Куба либре»? На конкурсе «Музыкальные победы», получив премию «Диск года», он набросился с оскорблениями прямо на нашего патрона, а затем в перерывах представления предпринял многословную защиту своей позиции. А я до этого столько билась для того, чтобы достичь хоть видимости спокойствия в «Континенталь». Мой чокнутый подопечный тогда отправился сочинять музыку к телефильму, который снимали в Братиславе. Великий защитник маленьких людей трудился на деньги наших налогоплательщиков в стране, где в кинопроизводстве разрешено использование только местного технического персонала. Газета «Монд» здорово обыграла эту ситуацию, а потом «Либерасьон» и «Паризьен» тоже. Результат: вместо того чтобы переждать грозу, этот истеричный кретин оскорбил журналиста на первом канале «Телефранс-1», и телеведущий, в восторге от этого, вновь раздул пламя из головешек его маленького ребяческого восстания. Попав в центр этого вихря, я должна была играть роль пожарного и тут, и там, став объектом жалоб и презрения со стороны редакций газет и журналов, в то время как ансамбль «Куба либре» оскорблял меня, называя безвольной тряпкой, а Оливье клеймил меня позором, в нетерпении ожидая выхода статьи, которая сгладила бы все это дело. Не стоит говорить, что он ждет эту статью до сих пор. А дело Брюса отнюдь не улучшило моих отношений с дражайшими главными редакторами. Как только я увидела эту Аньес в «Бристоле», мой внутренний сигнал тревоги зазвучал во всю силу. Один взгляд, и эта промотавшаяся аристократка, которая считает себя существом высшего порядка, видна насквозь. Происходя из высших каст, она считала себя не банальной компаньонкой, но кем-то вроде мадам де Монтеспан. Она с первой же минуты стала смотреть на меня сверху вниз своими маленькими черными глазками, похожими на кофейные зерна. Конечно же не признаваясь в этом, бесцеремонно. В этих семьях лицемерие в крови уже с эпохи Средневековья. Она довольствовалась лишь тем, что в полном молчании вела себя, как принцесса в изгнании. Ее наряд говорил сам за себя: лодочки и платье, настолько короткое, что достаточно было дунуть снизу, чтобы его снять. И это в ее возрасте, в Париже, в январе! Я уж не говорю об ее грудях, которые болтались прямо перед вами, можно сказать, она носила спереди рюкзак. И ироничная улыбка насмешницы, которая думает, что весь мир — это лишь трамплин у нее под ногами. Могу сказать, она крепко вцепилась потом зубами в то, что оказалось у ее ног. И конечно, ее светлость не снизошла до того, чтобы обращаться ко мне. Каждый раз, когда мы оказывались вместе в одном помещении, она считала, судя по некоторым деталям, что меня там нет, я где-то далеко. Я мешала этой стареющей задаваке, которая спешила как можно быстрее пройти отмеченный губной помадой путь, который вел прямо к Брюсу. Но, как ни странно, будучи начеку, я совсем не испугалась Аньес. Ее маневры больше забавляли меня, нежели пугали, — они слишком бросались в глаза, чтобы вызывать беспокойство. Она меня раздражала, не более того. Я повидала достаточно таких воображал, мне насквозь видны все их кривляния: понимающий смешок, изысканная манера отказываться от своих утверждений, если те не подходят их собеседнику (само собой разумеется, малограмотному собеседнику, с которым девушке из хорошей семьи не пристало вступать в полемику), и в особенности эта манера выказывать полное незнание о Сен-Тропе, Каннах, Майами, потому что каждое лето в детстве они проводили за сбором ракушек под дождем в Ульгате, на севере Франции. При этом лишь такие карьеристки, как Аньес, всегда готовы признать правоту того, кто, как им кажется, может быть полезен. Я читала все в ней, как первую строчку в таблице для проверки зрения у глазного врача: ее бунтарство для шика, а не для шока. Она будет охмурять Брюса, а потом, дав ей пинок под зад, я расчищу пространство. Таково было мое впечатление. Ошибочное: эта вошь меня облапошила. Разрежь ее трусы на десять частей, она все равно найдет кусочек на продажу. В особенности с таким партнером, как Брюс. Она опутала его в два счета. К моему удивлению, потому что за внешностью главного героя из голливудских фильмов у Брюса скрывается осмотрительность и педантичность нотариуса.