Эм + Эш. Книга 1 (СИ) - Шолохова Елена Страница 16

Пока переодевались, обсуждали игру. Припомнили, конечно (но без укора, шутливо), и мой промах, к тому же разбитая губа заметно опухла — как не припомнить. И уж конечно, перемыли косточки противникам и их противным болельщицам.

— Как думаешь, — спросила Вилкова, — подерутся сегодня наши с химичами?

— Сомневаюсь, — покачала я головой, натягивая джинсы. — Отец мобилизовал почти всех учителей, организовал посты и сам вон бегает проверяет…

— Но они могут сойтись и не в школе. Не будут же учителя патрулировать ещё и улицу.

Тут Вилкова, наверное, права. Всё-таки какой бред — эта дурацкая территориальная вражда и вечные стычки! Главное — в чём смысл? Понимаю, раньше земли отвоёвывали, данью облагали, потому и устраивал и побоища. Но эта ситуация с химичами — полнейший абсурд. Как и вражда наша взаимная, которая передаётся из года в год и из поколения в поколение, как эстафетная палочка, ну или как давно и прочно укоренившаяся традиция.

— На пустыре будет драка! — в раздевалку влетела Светка Черникова, следом — Куклина и Капитонова. — Ты была крута-а-а! — похлопали они меня по плечу, проигнорировав Вилкову.

— Одевайся скорее, — Светка сунула мне в руки куртку, — там все наши на пустыре собираются.

Пустырь — излюбленное место для подобных сходок. Не только между нашими школами. Там же, по слухам, устраивают разборки и местные, и приезжие «братки», и вообще все, кто желает схлестнуться стенка на стенку. От школы до пустыря — метров пятьсот. Когда-то там стояли щитовые бараки — первое пристанище первых поселенцев Адмира, работников мехколонны, что прокладывала здесь трассу. Потом рабочий посёлок стал застраиваться, оброс пятиэтажками, а последние годы и девятиэтажками, и постепенно превратился в городок, в центре которого полусгнившие бараки, где позже жила сплошная пьянь, выглядели как бельмо на глазу. Горсовет решил бараки снести и на их месте возвести дворец культуры, а может быть, спорта — тут версии расходились. Ещё на моей памяти всё снесли, хлам вывезли, площадь расчистили и даже вырыли котлован под фундамент, но потом грянула перестройка и всем стало не до дворцов, не до спорта, а тем более — не до культуры. А пустырь так и остался, и меня туда совершенно не тянуло.

— А нам-то туда зачем? Зрителями будем? Или тебе поучаствовать хочется?

— Не-е-е, что я дура, что ли, — Светка не обратила внимания, как Вика хмыкнула на этих словах. — Просто посмотрим. Ну, морально поддержим.

— Да ну, делать мне нечего.

Они ещё поуговаривали для острастки и умчались. На пороге Светка оглянулась:

— Эм, ты только Александру Марковичу не говори!

— Почему?

— Ну, пожалуйста!

— Он всё равно узнает.

— Пусть узнает, но позже. Потом, а сейчас не говори, ладно?

Я не стала ей отвечать, потому что сомневалась. Не скажешь — а вдруг что случится, чего можно было бы предотвратить? А скажешь — она разобидится. Если б не Светкина просьба, я бы даже не колебалась.

Да и сейчас не долго думала. Ну её, пообижается и остынет, решила я. А вообще, вот такая дилемма между родителями и классом у меня регулярно возникает на протяжении всей учёбы в школе. А я как буриданов осёл. Хоть разорвись.

— Может, и правда, сходим, посмотрим издали? — неожиданно предложила Вилкова.

— Не хочу, без обид. Мне домой надо.

Едва я вышла из раздевалки, как меня прихватил за локоть Куприянов из 11 «Б».

— Ты здоровски их уделала! Я аж опупел. Ваще круть! Только ты это… отцу не говори, ладно? — Он бросил вороватый взгляд в сторону вестибюля, где командовал парадом отец. — Ну… ты знаешь про что, да?

Я и ответить ничего не успела, как он выпустил мою руку и рванул вперёд, но у входных дверей обернулся, посмотрел на меня многозначительно и прижал палец к губам. Чёрт, подвернулся же он мне так некстати! Будет потом болтать на каждом углу, что я стукачка, своих сдала.

Я подошла к отцу, не зная, как начать. Не при всех же мне говорить про драку эту дурацкую. Тем более в таком гвалте придётся орать, чтобы он меня услышал. Отвести бы его в сторонку.

— Пап, давай отойдём, — начала я. Он и ухом не повёл, но потом заметил меня и сам спросил:

— А, это ты. Домой идёшь?

И ни тебе — «Как сыграли?», ни — «Поздравляю с победой!». Даже обидно.

— Давай отойдём? Мне надо тебе что-то сказать…

— Некогда мне, — отрезал он. — Дома поговорим. Ступай-ступай, не мешайся под ногами.

Ещё и подтолкнул меня на выход. Как назло рядом остановились девчонки из 11 «А» и, по-моему, стали прислушиваться.

— Пап, а ты что не заглянул, на игру не посмотрел?

— Мне эта ваша игра уже вот где, — он раздражённо полоснул под кадыком ребром ладони. — Иди уже. Мать тебя ждёт.

Я могу понять его равнодушие к волейболу, но сейчас он выказал равнодушие ко мне. Я там старалась изо всех сил, переживала, балансировала на грани позора и победы, а ему всё до лампочки, ему лишь бы всё было тихо-спокойно. Никто от него не требовал сидеть в зале от начала до конца и болеть за команду дочери (хотя именно так и поступают любящие родители), но уж поинтересоваться, как всё прошло, порадоваться за нас он мог! Хотя бы на одно-единственное: «Поздравляю!» я могла надеяться? А он и поговорить со мной не соизволил. Он даже разбитую губу не заметил. Разве близкие так себя ведут? Мне вдруг стало до слёз обидно. Да и пусть всё катится к чертям! Пусть там все передерутся. Пусть он потом бегает в гороно и объясняется. Плевать!

Я пулей вылетела из школы, пересекла двор, но за воротами всё-таки сбавила шаг, засомневалась. То и дело распахивались двери, народ чинно вытекал во двор, кое-кто останавливался поболтать, но большинство сразу же сворачивали налево, в сторону пустыря. Если прислушаться — оттуда уже доносились характерные крики и возгласы. Я же повернула направо и с тяжёлым сердцем поплелась домой, однако на полпути развернулась. Всё же это нехорошо, как-то мелко. Надо отцу сказать — пусть вмешается, разгонит там всех, пока не поздно, а уж потом, дома буду на него обижаться дальше.

Подходя к школе, я увидела, что двор уже опустел, только у самых ворот кучковались незнакомые девчонки (наверное, тоже из третьей школы) и о чём-то оживлённо разговаривали. Когда нас разделяло шагов пять-шесть, одна из них воскликнула: «О, девки, гляньте! Это ж она, та самая…»

Я даже поначалу и не обратила на них внимания. Думала, что раз я их не знаю, то и они меня тоже. Но потом сообразила — это ведь те болельщицы, что доставали меня во время игры и которых я послала. А между тем они преградили мне дорогу. Точнее, половина встали в воротах, остальные зашли сзади. Тут я поняла, что дело плохо. Пусть и у родной школы, но я оказалась одна против скольких? Раз, два, три… семь. Семерых! И их намерения теперь были вполне очевидны. Мозг лихорадочно соображал, что в таких случаях следует делать: бежать? Но меня обступили так, что я и шага не сделаю. Отбиваться? Это, может, и достойно, но бессмысленно — я ведь не Хон Гиль Дон. Орать во всю глотку — вдруг кто-нибудь услышит? Или, на худой конец, их спугну?

И я заорала, что было мочи: «Сюда-а-а-а! Все сюда-а…». И тут же получила сокрушительный удар в лицо. В мозгу у меня как будто разорвалась бомба, дыхание перехватило, в носу захлюпало и по подбородку заструилось тёплое. Нос, что ли, разбили, сволочи? Я отшатнулась, но на ногах устояла и, кажется, крепко выругалась.

— Ты у нас щас поорёшь, корова, — рявкнула одна из девок и сделала выпад правой.

На этот раз я не растерялась, схватила её за руку. На самом деле я сроду не попадала в такие ситуации, но тут сработали рефлексы. Руку я ей выкрутила, и она взвыла погромче моего, но в ту же секунду на меня посыпались удары и пинки со всех сторон. Это было так неожиданно, быстро, сумбурно, что я даже особо и боли-то не почувствовала. Только страх, даже не страх, а ужас и ощущение нереальности происходящего. С ног меня свалили, но я, слава богу, сообразила закрыть голову руками.

Закончилось всё так же внезапно, как и началось. Только я, по-моему, всё же отключилась. Не знаю — то ли по-настоящему сознание потеряла, то ли от шока впала в глубокий ступор, но очнулась я от того, что меня кто-то тряс и пытался поднять.