Заряна - 217-я жизнь. Блог бывшего экстрасенса Страница 16

Ничего не понимающую, зареванную 13-летнюю девочку бросают в глубокий подвал, где она мерзнет и плачет, плачет и мерзнет. Она уверена – вот и закончилась ее жизнь, любимый убежал без нее.

К моменту, когда она уже настолько замерзла, что стала засыпать, ее за волосы вытаскивают из подвала и пихают в общую комнату. Там ей на голову быстро надевают какую-то высокую красную шапку с кружевами (я успеваю понять только, что это головной убор невесты) и отдают в руки какого-то амбала. Сейчас она не видит и не понимает – кто это. Весь клан столпился в большой комнате, но девочка почему-то не узнает ни одного человека. Все лица буквально обезображены любопытством. Старшая женщина руководит, домачину (глава клана?) быстро проводит обряд – и теперь девочка видит себя в комнате с этим мужиком. И едва она начинает его узнавать – троюродный брат, головорез и пьяница – как он бросает ее на кровать, бьет и насилует. Она снова плачет, зовет на помощь. Но почему-то здесь, в родной деревне, ей никто не помогает. А где мама?

Наутро ее будят старшие женщины. Никто на нее не смотрит, никто ей ничего не говорит. Они забирают простыню, а ее отправляют жить в чужой дом, к троюродным родичам. Где от нее тоже все отворачиваются, как от прокаженной. Старажена – это имя или просто старшая жена? да просто старая ведьма – молча указывает ей на грязную домашнюю работу, и все уходят. Больная, горячечная, избитая, она начинает возиться с утварью в чужом злом доме.

Так началась ее жизнь – не жизнь. С мужем, которого она ненавидела, и который отвечал ей тем же. Изредка, когда он бывал дома, он насиловал и избивал ее, потому что не мог забыть ей «измены» – той попытки убежать.

Через несколько дней она смогла улучить момент и ненадолго зайти в дом матери. Тут все и разъяснилось. Это слишком тягостная сцена, и я рада что переживаю прошлые жизни как бы наполовину – я не чувствую ни силы тех эмоций, ни боли тех ударов. Только значительно позже девочка начнет понимать, что самое большое горе она принесла матери. Как вымаливала бедная женщина, у которой больше никого не было, пощады для своей дочки. Ведь что может быть хуже для клана, чем убежавшая девойчица, да еще вместе с кровным врагом! Неслыханная наглость, которую и карать надо неслыханно. Наказание смягчило то, что, к счастью, она все-таки не потеряла целомудрия, но слова типа «шлюха» и другие похлеще станут ее основным именем с этого времени. Остракизм в родном поселении станет ее самым большим наказанием. С ней перестанут разговаривать по-человечески. Будут либо оскорблять, либо сторониться. К своим собакам в этом клане относятся лучше. А людям ничего не забывают! И через три, и через пять лет ей будут тыкать в глаза ее побегом и изменой. Сначала хотя бы жива была мама – и хоть изредка девушка слышала ласковое слово. Но через несколько лет мать умерла, надорвалась от позора, постаравшись принять на себя хотя бы часть гнева и презрения, которые дикое племя выливало на дочку.

Поле смерти матери стало совсем невыносимо. Детей у меня не было. То ли я настолько ненавидела мужа, что не могла от него зачать. То ли он действительно был недоделанным, как о нем говорили. От ярости за свою мужскую неполноценность он только больше на нее накидывался. А она, кажется, радовалась, что весь этот позор не ляжет на невинного ребенка.

Когда я «вынырнула», я рыдала – мне было страшно жаль себя ту и так же жаль себя нынешнюю. Не ясно, почему… Антон был рядом, утешал меня, гладил и даже смог «подсмотреть» свою часть истории.

Он говорил, что в условленное нами место прибежала моя сестра, сказала, что я передумала. Больше ничего вспомнить он не мог, как ни старался.

Разочарование в моем вероломстве было таким огромным, что мой возлюбленный обозлился, отрекся от веры в Бога и людей, бежал и сделался профессиональным наемником. Потом опустился до грабежа. Потом еще ниже – стал промышлять разбоем на дороге, сколотив шайку исключительных негодяев. Он дошел до такой степени изуверства, что его именем стали пугать детей нашего клана, а его собственные родственники постарались о нем забыть.

Похоже, только для меня одной во всем свете он остался прекрасным юношей, готовым ради меня на все (или наоборот, я была готова ради него на все). За пять последующих лет я получила столько унижений от сородичей и побоев от мужа, что светлый образ юного друга уже не просто являлся мне во сне, а вообще не уходил из моей жизни. Единственное, о чем я мечтала – это увидеть его хотя бы еще раз и сказать, что я его не предавала. Меня выдала сестра, и она же по настоянию старшей женщины сбегала к моему другу и соврала обо мне. Все, что у меня было – мои мечты. О том, что я бы стала птицей и улетела к Солнцу. И что придет мой единственный друг, и мы убежим.

К несчастью, мечта моя осуществилась, как это часто бывает с мечтами.

Однажды в спокойный летний день, когда ненавидимый муж ушел вместе со всеми мужчинами на очередную войну против соседнего клана (горцы только так и жили, насколько я могу судить), в наше поселение ворвались разбойники. Как теперь бы сказали – шайка отморозков.

Нападение произошло так быстро. Вот я стою у колодца, перекликаются птицы, палит солнце. Буквально за секунду один из отморозков подскакивает ко мне, валит в пыль и начинает насиловать. Вокруг все кричат – жертвы, бандиты, стонет скот, уже трещит огонь в домах. И тут вдруг я его узнала – несмотря на шрамы, грязь, нечеловечески огрубевшее и искаженное лицо. Это был он , которого я так долго ждала! Я пыталась ему это крикнуть, обнять, но он на меня и не посмотрел, встал, одной рукой натянул штаны, другой ножом распорол мне живот (привычным движением снизу вверх) и побежал дальше резать и грабить. Он меня не узнал и сделал так, как поступал со всеми.

В несколько минут спокойное селенье превратилось в картину Иеронима Босха. [5]