Барбара Вуд - Ночной поезд Страница 16

Врач вздохнул и опрокинул свой стакан.

– Пейте, Пиотр. На нас двоих, как ни на кого другого, ложится бремя этого города.

Священник сухо рассмеялся.

– Да, я знаю. Вы заботитесь о телах его жителей, а я пекусь об их душах. – Осушив свой стакан, Пиотр Вайда наконец устроился поудобнее и откинул голову на подголовник. – Ян, знаю, с вами можно поделиться. Вы единственный, с кем я могу себе это позволить. Но вы должны понять, как трудно мне нарушить священную присягу. Ведь меня могут отлучить от церкви. Однако я должен рассказать вам о том, что услышал в исповедальне. Речь идет о безопасности множества людей, это вопрос жизни и смерти.

Шукальский кивнул, его лицо стало серьезным. Он с тревогой заметил, что отец Вайда, с черными как смоль волосами и сильным, как у молодого человека, телом, сегодня выглядел стариком.

– Ян, я чувствую, – продолжал священник уже более спокойным голосом, – вам можно рассказать о том, что я узнал, не считая себя грешником. – Он выпрямился, и бледность его лица ошеломила Шукальского. – Концентрационный лагерь в Освенциме, – сказал священник, – это лагерь смерти.

Ян не шелохнулся, он слышал только потрескивание дров в камине и видел напряженные серые глаза сидевшего напротив человека. Осторожно подбирая слова, он задумчиво сказал:

– Я понимаю так, что люди там должны умирать от невыносимых условий. Вы это хотели сказать, отец Пиотр?

– Я хотел сказать, – хрипло ответил священник, – что их там убивают. Ян, их уничтожают целыми поездами. Почти шесть тысяч человек за день.

– Святая Дева Мария, – прошептал Шукальский. – Вы, должно быть, шутите! – Казалось, будто стены комнаты начали смыкаться; воздух накалялся, пока оба смотрели друг на друга. – Это же невозможно, если подумать логично. Нельзя ведь убить шесть тысяч человек за день и скрыть такое преступление. И зачем их убивать? – Его голос начал повышаться. – Зачем, Пиотр? Кого они убивают?

– Что касается вашей логики, мой печальный идеалист, могу сообщить, что нацисты в Освенциме построили гигантские газовые камеры, похожие на душевые, куда загоняют заключенных под предлогом помывки и санобработки. Затем, когда с их зубов снимают золотые коронки, тела сжигают в огромных печах…

– Нет! Я не верю этому!

– Кого же они убивают? Среди этих несчастных в основном евреи, цыгане, чехи, поляки, дети, старики, калеки, любой, кто не вписывается в уродливую концепцию Гитлера о совершенном человеке. Если они не справляются с рабским трудом, их убивают немедленно. Те, кто справляется, лишь оттягивают день, когда им придется войти в газовую камеру, ибо от голода быстро теряют силы…

– О боже…

– Я еще ни слова не сказал о медицинских экспериментах…

– Пиотр! – Шукальский вскочил, явно потрясенный. – Это неправда! Я просто не могу в это поверить! И вы утверждаете, что слышали это на исповеди?

– Да, сегодня вечером. – Отец Вайда с отчаянием посмотрел на своего друга. – От молодого человека из Зофии, который там работал. Он видел, как знакомые ему люди из этого города встретили смерть таким образом.

Словно боясь, что у него подкосятся ноги, Ян Шукальский сложил руки на каминной полке и опустил на них голову.

– Освенцим – концлагерь для политических противников и перевалочный пункт для беженцев, – пробормотал он, не поднимая головы.

– Ян, это совсем не так. Это лагерь смерти.

Пиотр Вайда думал, что, рассказав все лучшему другу, он хоть немного облегчит свои страдания. Однако этого не произошло.

Удрученный священник продолжал:

– В планах Гитлера предусмотрено низвести Польшу до страны рабов для третьего рейха, убить всю интеллигенцию, всех священников и любого, кто не способен гнуть спину. Ян, я думаю, – сейчас голос Пиотра напрягся, – что, если бы у нацистов руки не были связаны войной с Россией, они уже добрались бы до нас.

Доктор выпрямился и взглянул на картину с изображением молящегося Христа.

– Пиотр, а не выдумка ли все это?

– Ян, если бы вы сами все слышали, то убедились бы, что мальчика вынудила говорить истерзанная душа.

– Мальчика?

– Молодого солдата из ваффен-СС. Я не могу назвать его, но он молод, чувствителен и видел, как совершаются эти преступления. Ян, он не доброволец, его призвали служить. Он служит охранником в Освенциме уже больше года и рассказал мне… самые невероятные вещи.

– Да… он говорит правду, – слабеющим голосом произнес Шукальский. – Знаете… один из моих друзей проезжал через Освенцим всего три недели назад и рассказал мне, что над городом висит жуткое зловоние и горожане жалуются на это. Он говорил, что этот запах напоминает горелую плоть. В то время я не придал его словам большого значения. Но сейчас… – Ян поднес руки к лицу и протер глаза. – Говорите, евреи и цыгане… – Он наконец взглянул на священника. – Пиотр, у меня прямо сейчас в больнице лежит один человек…

Шукальский рассказал отцу Вайде о цыгане:

– До того как этот человек потерял сознание, он сказал, что у тех, кто совершили это массовое убийство, на фуражках была мертвая голова.

– СС? Но зачем, ради всего святого, они так поступили?

– Не знаю, Пиотр. Я не знаю, что происходит. – Когда Ян с ужасом взглянул на лицо друга, он услышал, что кто-то тихо царапается и эти звуки отозвались в периферии его сознания. Затем, сообразив, в чем дело, он неторопливо отошел от камина и захромал в сторону двери, ведущей на кухню. Чуть приоткрыв ее, он увидел, что на него уставилась крохотная, похожая на пуговицу, морда собачки по кличке Дьяпа. Ян посмотрел на нее, на влажные карие глаза, мокрый нос и подумал: «Какой у нее невинный вид». Он полностью отворил дверь, и собачка вбежала в комнату, сделала круг и прыгнула священнику на колени.

– Дьяпа, Дьяпа, – пробормотал отец Вайда, позволяя влажному языку лизать свои щеки.

Вернувшись к камину, Ян сказал:

– Я чувствовал, что такое назревает. Только слепой может смотреть на собирающиеся у горизонта тучи и не догадываться о приближении грозы.

Вайда задумчиво кивнул, гладя лохматую собаку, которая устроилась у него на коленях.

– Ян, вот почему я должен был рассказать вам о том, что услышал на исповеди. Я хотел, чтобы вы знали, что ожидает нас в ближайшем будущем. Но я вам рассказал это и по еще одной причине. – Он поднял голову и посмотрел на друга. – Солдат, который это рассказал, собирается покончить жизнь самоубийством.

Ганс Кеплер, держа винтовку в руках, вдруг оказался у двери. Голубое небо неожиданно исчезло, и вместо него появилась металлического цвета пелена, нависшая над лагерем, словно опрокинутый кубок. Ожидание тянулось бесконечно. Он слышал, как сержант СС на другой стороне здания тщетно пытается завести дизельный двигатель грузовика. Снова и снова двигатель рычал, стрекотал, а с другой стороны бетонных камер до его подсознания долетал едва слышный плач и крики людей, умолявших, чтобы их выпустили. Он знал, в чем причина задержки. Выхлопные газы двигателя должны были наполнить камеры этого здания, чтобы заглушить крики людей. Они ждали столь же нетерпеливо, как и он, поскольку уже провели в тесноте больше часа, ими набили это помещение до предела. Все они – мужчины, женщины и дети – были совершенно нагими, некоторые из них сжимали в руках куски мыла.