Плохая мать (СИ) - Жнец Анна Страница 17

Как понять, где заканчиваются стереотипы и начинаются мои собственные желания?

На кухне я завариваю чай и долго сижу, уставившись в горящие окна соседнего дома — подглядываю за чужой жизнью: женщина в халате готовит еду, ходит по комнате, от плиты к мойке. Не опускает шторы — думает: пятый этаж — не первый, никто не увидит, что она делает.

Я ей завидую. Она наверняка правильная жена, настоящая женщина. Любит своих детей и детей в принципе, заботится о муже. Держит квартиру в чистоте. Получает благодарности за вкусные обеды и отутюженные рубашки. Ей и в голову не придёт бросить семью, ребёнка, променять домашние заботы на глупые мечты.

Хочу быть такой как она. Но я другая. Слишком много сил придётся приложить, чтобы вылезти из своей шкуры и натянуть чужую, неудобную. А даже если и получится, надолго меня не хватит. 

«Я всегда самая плохая!» — «Так будь самой хорошей!»

Окупится ли это? Стоит ли игра свеч?

* * *

— У меня есть знакомый юрист, — говорит Максим, когда на следующий день приходит в гости с вином и конфетами. Мы сидим в гостиной. Я шуршу упаковочной плёнкой — вскрываю коробку ножницами. — Мой школьный друг. Он может тебя проконсультировать. Не волнуйся. Ребёнок после развода обычно остаётся с матерью. Квартира у вас общая?

Я киваю.

— Тем более не о чем тревожиться. Никто не заберёт у тебя сына.

Максим улыбается, но сегодня его мимика раздражает. Он ничего не знает о видео, хранящемся в телефоне Олега. О моём безумном страхе, что это проклятое видео покажут на заседании. И откуда, чёрт побери, такая непрошибаемая уверенность в том, что я рвусь получить опеку над Ваней? Думает, все женщины одинаковые, все хотят одного и того же? 

А я женщина неправильная, бракованная. Плохая мать.

Настроение портится, становится хуже некуда. Вино горчит, конфеты на вкус тошнотворно приторные.

— Я скину тебе его номер, —  Максим лезет в карман за телефоном.

Пытаюсь изобразить на лице благодарность и энтузиазм. Больно, невыносимо стыдно признаваться, что я не настолько хорошая, как меня считают. Почему мужчинам так легко избежать родительской ответственности, а от женщин ждут определённого поведения?

Максим отправляет мне сообщение и, довольный собой, своей помощью, откидывается на спинку дивана. Хочу, чтобы он ушёл. Надоело притворяться тем, кем я никогда не была. 

А не притворяться не хватает духа.

Глава 22

За время отпуска мы видимся с Максимом трижды — ходим в кино, в кафе, держимся за руки. Я чувствую себя школьницей и всё чаще думаю, на каком свидании должна избавиться от одежды, чтобы не прослыть недотрогой. Когда одиннадцать лет назад я начинала встречаться с Олегом, было проще. В восемнадцать казаться недотрогой можно сколько угодно. В двадцать девять это уже выглядит странно.

Но проблема в том, что я не готова — ни к новым отношениям, ни к физической близости. Поэтому прикрываюсь штампом в паспорте, словно щитом: развод ещё не состоялся, я по-прежнему чужая жена. Оправдываюсь не перед Максимом — тот само терпение — перед собой. 

Боже, когда я избавлюсь от комплекса хорошей девочки? Когда научусь не искать одобрения, не бояться разочаровать всех и каждого?

Сегодня мы опять встречаемся. Вместе с друзьями Максима готовим шашлыки на берегу заледеневшего озера. Погода как в феврале. Мужчины лопатами расчищают поляну от снега, ставят палатку, достают из багажников пледы. 

Максим открывает термос, наливает в крышку тёплый глинтвейн, и по воздуху плывут ароматы вина и гвоздики. 

— Держи, согрейся.

На миг проблемы, сомнения отступают. Я счастлива! С кружкой глинтвейна в руках стою, окружённая заснеженными соснами, запахами хвои и дыма. И пусть в обществе незнакомых людей чуть неловко, всё равно свободнее, спокойнее, чем годами было наедине с Олегом.

В совместных хлопотах час пролетает незаметно. Женщины нарезают на походном столе хлеб, вскрывают банки с соленьями, мужчины колдуют над мясом: Максим раскладывает на решётке тонкие куриные стейки, а его друг Денис — нервный усач в рыбацком костюме — активно машет над мангалом специальной лопаткой. Жена Дениса Кристина нанизывает на шампуры картошку, грибы, кружочки моркови — готовит собственный вегетарианский шашлык.

— Попробуешь. Это вкусно, — говорит она. — И гораздо полезнее. От курицы портятся суставы.

Когда с приготовлениями покончено, каждый получает по пластиковой тарелке и куску немного жёсткого мяса. Водителям наливают из термоса чай, остальные выбирают напитки более крепкие. Запасы глинтвейна поистине безграничны. Чем больше проходит времени, тем сильнее ощущается в нём потребность.

Холод сковывает ступни, ползёт вверх, под куртку, из-за чего я постоянно приплясываю, будто хочу в туалет. Стараюсь держаться ближе к мангалу, но тот быстро остывает: тепло никто не поддерживает. 

— Замёрзла?

Я киваю. Максим идёт к машине, через минуту возвращается с пледом, кутает меня, как ребёнка, и обнимает со спины. 

— Лучше?

Вместо ответа я откидываю голову ему на плечо. Смотрю на синее небо, на снежные шапки сосен. Максим прижимается крепче, наклоняется, осторожно касается губами щеки, продолжает движение — скользит губами по коже, пока не накрывает мой рот своим. И как же восхитительно! Как уютно в кольце его рук!   

Поцелуй короткий, почти целомудренный, но я рада, что он не становится глубже. Не хочу торопиться — не знаю, нравится мне Максим в том самом интимном смысле или я просто нуждаюсь в его поддержке. Не впервые меня обжигает неприятная мысль: постель не самая высокая плата за возможность опереться на чужое плечо. Маленькая испуганная девочка внутри готова любой ценой удержать защитника рядом. 

Я говорю этой девочке заткнуться. Я говорю, что впредь справляться с трудностями буду сама, даже если вокруг сотни жаждущих помочь «каменных стен».

Денис с Кристиной спускаются к озеру. Бредут по льду с рыболовными снастями. Денис несёт рюкзак, бур и маленький складной стульчик, Кристина тащит внушительный рыболовный ящик. Мне чудится скрип снега под тяжёлыми сапогами. И треск ломающегося при каждом шаге льда.

Хочется крикнуть, попросить вернуться на берег. Смотреть на удаляющуюся процессию нет никаких сил, и я отворачиваюсь, как могу справляюсь с приступом паники. Ужасно. О чём они думают? Рыбачить в марте — безумцы!   

— Ты уже разговаривала со Славкой? — спрашивает Максим, и я каменею.

Слава — юрист, телефон которого Максим дал мне полторы недели назад. Адвокат, которому я так и не позвонила, потому что не видела в этом смысла. Мне не нужна ничья консультация. Я не собираюсь бороться за сына и настолько презираю себя за это решение, что готова и остальное отдать бывшему мужу — отдать всё, безропотно: квартиру, машину, технику. Подписать какие угодно бумаги, лишь бы перестать денно и нощно посыпать голову пеплом. Это будет актом искупления. Мне надо наказать себя за то, что я сделала. Я бросила собственного ребёнка! Как после этого можно грызться в суде за фен или телевизор?

— Чего ты ждёшь? — недоумевает Максим. — Скоро слушание, а ты придёшь совершенно не подготовленная.

Я набираю в лёгкие воздух, чтобы сказать правду. Открыть Максиму глаза но то, какая я в действительности ужасная, подлая, порочная женщина. Кукушка. 

И не могу выдавить ни слова. Пытаюсь — и не могу. Губы немеют, не двигаются. Я открываю и закрываю рот, но звуки застревают в горле колючим комом, а на глазах выступают слёзы. Хорошо, что никто не видит. 

— Ты же не собираешься следовать их примеру? — пытаюсь я сменить тему. 

В нескольких метрах от берега Денис берётся за ледобур.

— Нет, конечно, — Максим отстраняется. — Я не рыбак. Скоро поедем домой. Да ну тут мёрзнуть.

Я не знаю, как сказать ему правду. И вдруг понимаю, что не скажу: ни сегодня, ни завтра — никогда. Не вынесу осуждения. Как бы я ни хотела поддержки, стыд сильнее. 

Садясь в машину, пристёгивая ремень безопасности, отвечая на лёгкий, почти дружеский поцелуй, я чётко осознаю: это свидание последнее. Других встреч не будет. Дома я заблокирую номер Максима, внесу в чёрный список и больше не отвечу ни на один звонок.