Душа птицы (СИ) - Немировский Петр Страница 17

Все, кто мог, обзаводились оружием, собственный пистолет уже выглядел не прихотью, а надёжным способом защитить себя. Я тоже решил, что пора обсудить с доктором Мерси детали приобретения пистолета.

Как древний маг

Случалось, возвращаясь после работы, я подходил к своему дому около семи часов вечера — как раз в то время, когда собравшиеся возле подъезда соседи — старички и старушки, согласно новой традиции, возникшей во время пандемии, чествовали «героев пандемии»: стучали перед домом в металлические тарелки и чашки, со многих окон тоже лился звон.

Я приближался к дому, в своей светло-синей госпитальной курточке, приветственно махая им рукой. А они, обрадовавшись, «усиливали» звук, стучали ложками по кастрюлям и тарелкам ещё сильнее. Несколько раз я, шутя, просил их «исполнить» мои любимые мелодии из «Дорз».

— Бен, ты герой! Ты настоящий супермен! Ты теперь более популярен, чем Джим Моррисон!

— Бен, где твоя гёрлфренд Эми? Каждый герой должен иметь любовницу.

— Эми уехала к себе в Джорджию проведать своих родственников, — врал я.

— Тогда я могу стать твоей гёрлфренд, на время её отсутствия, если ты не возражаешь. Я всё ещё очень горяченькая, — шутила какая-то из старушек.

Так, перебрасываясь ничего не значащими словами, под звон «литавр», я подходил к подъезду, возле которого магнолия распустила свои нежные цветы.

Я смотрел на белого голубя, который часто сидел на ветке дерева либо ходил по густой зелёной траве, выискивая там червяков и букашек. За этот год, с тех пор как он выбрал наш двор местом своего обитания, он заметно подрос и окреп, превратившись из худенькой пташки в сильную гордую птицу. В течение дня он то и дело перелетал от одного окна к другому, сидел то на подоконниках, то на кондиционерах, то на бортике крыши, словом, в его владении был весь дом.

Некоторые соседи суеверно считали, что этот голубь послан нам Богом охранять наш дом. И действительно, за всё время пандемии в нашем доме не умер ни один жилец, хотя некоторые очень тяжело болели. Несколько раз я видел, как некоторые соседи, проходя мимо этого голубя, останавливались и крестились.

Порой я поднимал с травы обронённые им гладкие белые перья и, сам не зная для чего, приносил их домой. Я бережно клал каждое новое перо вместе с другими, вместе с соколиным пером, принесённым когда-то Эми.

* * *

Эми исчезла. Я звонил ей каждый день, но её телефон по-прежнему был отключён. Она исчезла из Фейсбука и Инстаграма. Несколько раз я «дежурил» в машине возле её дома, но видел только Джейсона, входившего и выходившего оттуда. Где бы я ни был в городе, я вглядывался пристально, до неприличия, в чернокожих женщин, в надежде признать в какой-либо из них Эми.

Она оставила у меня в квартире свои шлёпанцы, мочалку, расчёску и чёрные шёлковые колготки. Как настоящий фетишист, я подолгу рассматривал эти её вещи, разложив их на кровати, перебирал их, брал в руки и, прикрыв глаза, сидел, восстанавливая в мельчайших деталях её образ в те минуты, когда она расчёсывалась этой расчёской, покрывала лаком ногти, снимала или надевала колготки. Я мысленно воссоздавал настоящую галерею Эми, будто экспозицию живых картин. Или фрагменты фильма в кинозале с одной-единственной и неповторимой актрисой.

У меня дома остались черновики Эми. Когда её посещало вдохновение, она, взяв попавшийся под руку лист бумаги и ручку, записывала какие-то строки, а то и целые страницы. Потом я случайно находил её черновики по всей квартире. Меня всегда удивляло, что она не сохраняет их. Я хранил эти черновики в специальной папке, будто бесценные документы — для будущих аукционов, музеев и библиотек. Я перечитывал их и от частого повторения своих любимых строк некоторые из них даже заучил наизусть. «Жизнь — это Слово. Это Слово живёт во мне, оно зачато во мне, глубоко в моей матке, там оно растёт и хочет выразиться через меня. Слово постепенно становится мной, а я — им. Бог создал меня только для того, чтобы через меня выразилось живое Слово». Ах, какие поэтические строки!

Или вот другой отрывок, о своём чёрном происхождении. «Иногда мне кажется, что я ношу в себе все боли прошлого. Мне кажется, что я ношу в себе все боли чёрных женщин, которые были рабынями, которых насиловали, избивали, травили собаками. Эти ужасы и жестокости передавались нам из поколения в поколение, любая чёрная женщина, родившаяся в Америке, несёт в своих генах душевную травму. И я не знаю, что мне делать с этой болью? Кому её отдать?..» Читая этот отрывок, я кривил лицо от досады и стыда, вспоминая тот проклятый день, когда я — будем называть вещи своими именами — изнасиловал её.

Каждый раз, когда слышал звонок телефона, я с замиранием сердца хватал свой мобильник в надежде, что это она. Она уволилась из агентства домработниц, где работала, и там никто ничего не знал о её теперешнем местонахождении. Не знаю, как она сумела договориться со своим офицером из прокуратуры, чтобы получить разрешение покинуть Нью-Йорк. Если бы я знал имя этого офицера, обязательно бы с ним связался.

Такое было невозможно представить: в наш век, когда все знают обо всех самые интимные подробности, человек неожиданно исчез, словно бесследно растворился в воздухе.

Нет же, я вру, вру. Эми исчезла как будто бы специально для того, чтобы сопровождать мой день с утра и до ночи, и ночью тоже. Она являлась ко мне в образе дикого кота, гулявшего в густом кустарнике солт-марша. Она подлетала и кружилась над моей головой чайкой, роняя тревожные, пронзительные крики. Она ползала тёмно-жёлтой змеёй между холодных камней на берегу. Я слушал её голос в шуме высоких трав и шелесте листьев. Я спрашивал о ней у волн, у ветра, у звёзд — у тех звёзд, которые отразились в её глазах, когда она смотрела в небо во время наших прогулок.

Все вокруг — птицы, звери, рыбы и звёзды — возвращали Эми ко мне, неудивительно, что я проводил бесконечно много времени на цветущем, поющем и стрекочущем солт-марше и даже ночью сидел там на холодных камнях, на берегу, узнавая голос Эми в плеске волн.

Порой я брал с полки и раскладывал на столе собранные белые голубиные перья. Потом я решил собирать красивые перья и других птиц — горлиц, скворцов, индюшек и ворон. Мне даже попались несколько обронённых серо-коричневых перьев соколов. Однажды мне пришла идея, и я стал скреплять эти перья с помощью проволоки и воска, решив сконструировать из них птицу, уповая, как древний маг, что эта птица возвратит мне Эми.

В тот период мне не нужны были ни приятели, ни алкоголь, ни политика, ничего. Как и прежде, я каждый день ходил на работу, но присутствовал там только физически. Порой я забывал, к какому пациенту и с какой целью иду. Ко мне обращался кто-то из коллег — врач или медсестра — я останавливался и с недоумением смотрел на них, пытаясь понять, о чём меня спрашивают и чего от меня хотят.

Бред

С отцом стало происходить что-то неладное. Он восстановился после операций и, казалось, вот-вот окончательно вернётся «в норму». Вроде бы всё к этому шло. Эми ушла, от услуг другой домработницы от отказался, будучи уверен, что уже в состоянии сам за собой следить.

Надо сказать, отец принадлежал к типу общительных, но одиноких людей. Есть такой тип, кстати, нередко встречающийся в нашей жизни, хотя его не так легко распознать. Такой человек производит впечатление «компанейского» и «очень социального», легко сходится с людьми, на первый взгляд. Только на первый взгляд. Но если внимательно к нему присмотреться, то окажется, что близких, тёплых отношений он практически ни с кем, даже с родными людьми, не имеет, а вся его общительность поверхностна и обманчива. Почему так? Наверное, потому, что его первоочередной интерес — это только он сам, и никто другой: собственные интересы, личные выгоды, свои прихоти. Такие люди очерчивают чёткий круг своих тёплых чувств по отношению к другим, и эту линию никогда не переступают.

А вот мама, земля ей пухом, была ему полной противоположностью. Она постоянно выходила за пределы границ себялюбия и добрых дел. За это свойство её ценили и родственники, и друзья, и соседи — все, кто её знал. Не понимаю до сих пор, как они — такие разные — могли сойтись и пожениться? Что их объединяло?