Жиль Мартен-Шоффье - Однажды в Париже Страница 17

Внимание: не думайте, что я наивная простофиля. Я не принимала Брюса за святого Венсана де Поля[41]. Для него, как и для других звезд, я была только гравием на дороге, ведущей в замок. Если все пройдет хорошо, я обеспечу золотую рамку для передвижного произведения искусства по имени Брюс Фэйрфилд. Если хоть какая-либо деталь подкачает, я стану злой феей Карабосс. В тот день в 2002 году, когда он узнал, что выступает в Ницце после Дэвида Боуи, я думала, он меня убьет. Во время совещания по поводу этой кризисной ситуации он уничтожал меня шаг за шагом. Упомянуты были даже мои наряды и моя прическа. Принудительные требования маленького упрямого прокурора включали, в завуалированной форме, и мое увольнение с работы. В конце концов, оставалось только дать мне лопату, чтобы я сама себя погребла в земле. Через два дня после этого Брюс подарил мне кольца от Картье. По его мнению, инцидент был исчерпан. По моему мнению, кстати, тоже. По крайней мере, я так думала. Теперь я знаю, что у него чувствительности столько же, сколько у комода из вишневого дерева. Я больше не путаю лояльность и пособничество, я не приравниваю больше критику к отсутствию лояльности. Дело Аньес де Курруа раскрыло мне глаза. Так же, как и двери «Асседик», когда Оливье и фирма «Континенталь» захлопнули свои двери передо мной.

Должна сказать, Брюс дрогнул уже с первого взгляда на нее. Внезапно этот старчески расслабленный тип трансформировался в одного из подростков, которые видят чашу Грааля в каждом бюстгальтере. Я заметила, что он прямо тает, как мягкая карамель. Затем он уселся за фортепьяно, изобразил из себя восторженную деревенщину, прошелся пальцами по клавишам, исполнив, не знаю какой, классический отрывок, бледный, наводящий сон и, безусловно, без копирайта. Это так напоминало мелодраму, что я стала искать глазами режиссера и его громкоговоритель. Тщетно. Но я спрятала коготки и оставила свою иронию при себе. Вслед за чем он просто отослал меня на кухню. В два счета эта смешная жеманница вскружила ему голову. С первого же дня он стал принимать ее за мадам де Сталь. Это можно легко объяснить: наверное, он как раз прочитал мемуары знаменитой писательницы, один раз в своей жизни. Его культура ограничивается журналами «Вог» и «Вэнити фэйр». Не хочу сказать, что он был совсем неграмотным, кстати. Среди его требований фигурировала ежедневная доставка в номер «Нью-Йорк Таймс», и он, действительно, уделял чтению газеты по две минуты каждое утро. При этом он, конечно, сильно отличался от обычных «панков», прибывших из Огайо, которые два часа будут искать на карте Рим или Берлин. А здесь с этой школьной наставницей, у которой из-под юбки выглядывал пояс для чулок, он взлетел так высоко, что пропал с экранов радаров. На следующий день после визита к Саркози месье испарился. Куда же? Тайна, покрытая мраком. «Континенталь» уже не существовал для него. Большая часть его вещей осталась в номере, «бенц» ждал в паркинге «Бристоля», а Брюс любезничал где-то на природе. У него не было предусмотрено концертной программы. Поэтому мы не слишком были обеспокоены. Но все-таки. Оливье сердился. Он требовал, чтобы я отыскала звезду. И быстро. И конфиденциально. И речи не было о том, чтобы обратиться в полицию. И что я должна была делать в этом случае? Не знаю. Он, наверное, думал, что я стану обзванивать все отели и замки Европы. Я, может быть, и решилась бы на это, если бы чудом, через три дня после их исчезновения, не раздался телефонный звонок, посланный самим Провидением. От кого? Ну, от этого дражайшего Эдуара, короля бездельников из «Сенсаций», чудом ставшего главным редактором журнала, который сидит как пришитый в редакции и возвращается отовсюду, никуда не уезжая.

Должна сказать, я опешила, когда секретарша объявила мне по телефону его имя. Месье никогда не звонил. Сюжеты о знаменитостях были недостойны его высокой культуры. Когда мне удавалось иногда до него добраться, у меня всегда было такое впечатление, что я играю у него на нервах. Естественно, он не подавал признаков жизни после ужина в «Кристал Рум». Но он опубликовал интервью с Брюсом на восьми страницах с великолепным фото его на пляже Лонг-Айленда, перед загородным домом звезды. Четыре листа в «Сенсациях». Оливье, страшно довольный, тут же послал ему коробку сигар «Монте-Кристо № 4». Я думала, он звонит нам, чтобы поблагодарить. Вовсе нет. Журналистов так же легко купить, как пакетик жевательной резинки, но с Эдуаром — без комментариев. Его жизнь мелкого маркиза массмедиа напоминает магазин самообслуживания: берешь товары на всех полках и выходишь, не сказав никому ни слова. Кроме того, он изображал неподкупность. Сидя на насесте со своими ходулями цифр — результатов продаж, он делал вид, что ему никто не нужен. Отсюда мое удивление, когда он попросил меня встретиться с ним. Сейчас же. И в каком-нибудь незаметном месте. Так чтобы нас не видели вместе. Я согласилась. Мы перебрали пять или шесть забегаловок. В конце концов он предложил пообедать у него дома, у площади Бастилии.

Эдуар не уродлив. Но и не красив по-настоящему. Нечто среднее, привлекательный мужчина, но странный на вид. Темные прямые волосы, как у индейца, а кожа бледная, как у скандинава, прямой греческий нос и мясистые, как у таитян, губы. Очень длинная шея и довольно узкий лоб… Явно, что его мамаша никому не могла отказать. Никто с первого взгляда не сможет угадать его национальность. Со второго взгляда обратит внимание на довольно инфантильный вид: классические костюмы, рубашки «Лакост» с длинными рукавами и страшно дорогие английские туфли — в целом полный джентльменский набор богемных буржуа из Ла Мюэтт-Ранелаг-Жасмен. Классика в сочетании с чем-то небрежным. Никогда никаких галстуков, но и никаких кроссовок. Отмеренные, но неизбежные отклонения от правила. Такой тип никогда не берет на себя ответственности. Он всем дает авансы. В его квартире модерновые картины соседствовали со старинными зеркалами, кожаные диваны-канапе были поставлены на паркете с рисунком в шашечку, плазменная панель телевизора находилась в окружении книжных стеллажей из окрашенного белой краской дуба, до отказа заполненных книгами: на его мельнице мололи любую муку. Ничего, кстати, удивительного для журналиста, ведь, чтобы заполнить страницы, им приходится пробовать любые блюда. Перейти от этого к плите? Ну, нет. Эдуар нечего не умеет делать на кухне, он может только открыть бутылку вина. Его кухня была похожа на блок операционной. Великолепная и, несомненно, разорительно дорогая, но чисто декоративная. Когда я открыла холодильник, опись содержимого была сделана быстро: один этаж занимали бутылки «легкой» кока-колы, другой этаж — баночки йогурта, батальоны сашими, водка «Абсолют» в ящике для льда, вот и все. Для данного случая Эдуар сделал закупки, и мне была предложена пармская ветчина с дыней. Затем сразу же меня ожидал десерт: шоколадное суфле. Эдуар не брал на себя риска. Но вино будет отличным — он давал гарантию. Это было кьянти, и я запомнила его название, потому что действительно хозяин сдержал свое обещание: «Монтепульчьяно» 1998 года. Мы поставили все на столик на колесиках и пошли в салон, где доминировали огромные окна, выходившие на Оперу. Внизу была видна городская суета, но в помещение не проникало ни звука. Ночью вид огней, должно быть, навевал лирические мысли.