Джеймс Делингпоул - Едва замаскированная автобиография Страница 18

Вскоре Камилла теряет терпение и сама вводит меня внутрь.

Я думаю: «Свершилось! Я больше не девственник! Нет больше чертова сопливого, невинного, глупого девственника!»

Потом я думаю: «А так ли это?» Потому что, когда я вытаскиваю свой поршень, мне вдруг приходит в голову, что девственником остаешься, пока не кончишь.

(Оп! На этот счет можно уже не беспокоиться.)

Или, может быть, ты остаешься девственником, пока не кончит твоя партнерша.

(И тогда я еще им остаюсь.)

После моего поспешного, с извинениями, исхода я пытаюсь доставить Камилле ответное удовольствие.

— Не нужно, — говорит она, отводя мою руку в сторону.

— Спасибо, — шепчу я перед тем, как попрощаться долгим поцелуем в губы. — Это было замечательно.

Она ничего не говорит мне в ответ. И хотя позднее я пытаюсь снова договориться с ней о встрече, у нее оказывается слишком много дел — осмотр галерей, посещение соборов, поездки в Верону на целый день и т. д. Иначе она, конечно, с удовольствием бы встретилась.

У нас с Диком просто не хватает дыхания для разговора, когда мы возвращаемся в гостиницу, потому что мы очень спешим, чтобы успеть до окончания ужина. Если мы опоздаем, могут быть неприятности. У Дика во всяком случае, потому что он все еще школьник под опекой учителя.

— Тебе удалось? — говорю я, задыхаясь.

— Ага. А тебе?

— Да.

Мы спешим, подстегиваемые самодовольством. Беспокоит меня лишь одно. Я жду, когда мы устанем и немного замедлим ход.

— Так ты сразу вошел или сначала занялся этими делами с языками и грудями?

— Гм. Да оно как-то само получается, так ведь?

— Да. Да, конечно. Но мне было интересно. Ты обратил внимание, что мы с Камиллой разговаривали?

— Навряд ли. Я был несколько занят.

— Но ты помнишь, что мы с ней говорили?

— Очень смутно.

— И ты начал в тот момент трахать свою девочку? Или это было позднее?

— Бог мой, ты задаешь довольно странные вопросы, — говорит Дик.

Боюсь, что ребята в Путни…

Особенность Оксфорда в том, что он оказывается не таким, каким вы его предполагали. Преподаватели не похожи на милых сумасшедших, не угощают вас хересом и не пытаются завербовать в МИ-5. Дежурные у входа в колледж вовсе не считают вас забавным юным разбойником. Обслуживающий персонал — это не старые преданные слуги, убирающие вашу комнату и дающие мудрые советы; они просто опорожняют мусорную корзину и шпионят за вами. Комнаты не отличаются просторностью и отделкой деревом; обычно это тесная конура в каком-нибудь жутком боковом дворе, построенная вашим колледжем в 60-х годах. Ваши коллеги-студенты не отличаются увлеченностью науками или культурностью — это такие же испорченные, только что окончившие школу подростки, как и все остальные, только с большими претензиями, непонятного классового происхождения, агрессивно-честолюбивые, которых величие окружающей обстановки попеременно заставляет то важничать, то чувствовать себя подавленно.

Все это я постепенно выяснил к середине летнего триместра второго года моего обучения. Но, несмотря на это, иногда выпадают редкие волшебные дни, когда Оксфорд оправдывает все ваши ожидания — со стройными красавицами в соломенных шляпках, пестрыми лугами, пикниками у Чаруэлла, плаванием на плоскодонке «Пимм», духом студенческого товарищества, декадентством и дебоширством; дни, когда начинает казаться, что в конце концов, может быть, не такой уж ужасной ошибкой было приникнуть к этому источнику отчаяния.

Сегодня, кажется, все предвещает такой день. Даже в этот отвратительно ранний час, в половине девятого утра, в мою мансарду наверху двора Пекуотер проникает такой теплый свет, что хочется открыть окно. Кризис в написании сочинения, в разгаре которого я нахожусь, оказывается, вполне может быть преодолен. И похмелье после вчерашнего пьянства не такое мучительное, как я боялся. На самом деле оно оказывается из разряда полезных похмелий, того дружелюбного и основополагающего свойства, когда, отбросив всякую банальную чушь, начинаешь думать с легкостью и правильностью того божественного существа, каким хотел бы быть всегда.

Поэтому, разбирая соответствующую главу из хрестоматии «В помощь изучающему английскую литературу», я действительно понимаю, что он имел в виду, говоря об «арене фантазии» у Марло, и могу пересказать текст достаточно близко к источнику, чтобы он мог оценить точность и верность моего сочинения, и в то же время не настолько близко, чтобы он забраковал его как грубый плагиат. При этом у меня в мозгу сохранилось еще достаточно серого вещества, чтобы вставить несколько шуток собственного производства. Впервые мой преподаватель будет близок к признанию, что трата на меня его интеллектуальной энергии не была совершенно напрасной.

Его зовут мистер Курц — едва ли самое удачное имя для преподавателя английской литературы, но тут ничего не поделаешь, так уж его зовут. Ждать перед его квартирой — почти как перед кабинетом директора школы, только больше выматывает нервы. Особенно если, прибыв туда, обнаруживаешь, что сегодняшним напарником в занятиях будет не Бенедикт, мастер гребли, на фоне которого все, что ты скажешь, выглядит умным. Напарником оказывается Молли, черт ее подери, Эзеридж.

Молли, дура, наверно, с нетерпением ждет этих занятий, поэтому и приходит за пять минут до начала, щеголяя своей мантией стипендиата и сжимая в руках сочинение, которое, даже с учетом ее крупного и округлого женского почерка, окажется в три раза длиннее моего. Обычно я не испытываю к Молли ненависти. На самом деле я бы сказал, что, несмотря на тот катастрофический уикенд в Уэльсе и то, что она все еще ходит в обществе моего бывшего, но уж никак не теперешнего приятеля Эдварда, это один из самых близких моих друзей в колледже. Но, как я помню по последнему случаю совместного с ней занятия, стоит поместить ее в обстановку конкуренции, как она становится чрезвычайно зловредным существом. Ты больше ей не друг; в лучшем случае ты оказываешься фоном, оттеняющим ее способности, в худшем — противником, которого нужно безжалостно растоптать.

— Пожалуйста, не убивай меня, — прошу я трогательно и жалостно, делая вид, что шучу, хотя на самом деле говорю серьезно.

— О, господи, не будь дураком, ты наверняка знаешь об этом больше, чем я, — говорит она. — Я ведь даже не читала «Геро и Леандр». Как и «Резню в Париже».

Я хочу сказать ей, что даже не слышал о «Резне в Париже», но тут дверь приоткрывается и в ее растворе появляются карие глаза, рассматривающие нас с полуудивленным презрением. Если бы вам потребовался актер на роль мистера Курца в кино, то очень подошел бы Кевин Спейси. Тогда мы этого, конечно, не подозреваем, потому что «Семь», «Подозрительные лица», «Секреты Лос-Анджелеса» и «Красота по-американски» еще не сняты, а Спейси, вероятно, еще безвестный актер, играющий мелкие роли в очень далеких от Бродвея театрах, или чем он там занимался, пока не стал знаменитостью.