Мари-Элен Лафон - Знакомство по объявлению Страница 18

В поезде, вернее, во всех трех поездах — от Невера до Парижа, от Парижа до Лилля и от Лилля до Байоля — Анетта, вжавшись в полосатое кресло, спала мертвецким сном; окончательно проснувшись, уже на севере, она глянула за окно, где утренний рассвет доедал остатки ночи, и поняла, что ей снились руки Поля, за эти несколько часов ставшие родными и желанными.

Поль выписывал «Монтань». Газету ближе к полудню приносил почтальон, и она начинала кочевать от одного обитателя дома к другому, следуя раз и навсегда заведенному и освященному привычкой протоколу. Старший из дядьев читал ее перед обедом; его интересовали местные новости, но главным образом сообщения о похоронах, которые и становились главной темой застольной беседы и комментариев, более или менее пространных в зависимости от того, где проживал покойный или покойная — в кантоне, в коммуне, в городке или в самой деревне. Если умирал кто-нибудь из знакомых, это означало, что ему будет оказана честь личного присутствия на погребении, чаще всего в лице старшего дядьки, иногда в сопровождении Николь; Поль с младшим дядькой не питали пристрастия к траурным мероприятиям и соглашались выползти из дома, только если кончина не имела ничего общего с естественной или если речь шла о ближайшем соседе. Так, двадцатидвухлетний сын Видалей из Сулажа, которого раздавило новым трактором, перевернувшимся на склоне холма, хотя и он, и его отец сотни раз проезжали там раньше без всяких приключений, собрал на одной скамье в церкви всю четверку из Фридьера, где они и сидели рядком, уложив руки на колени и безуспешно пытаясь сглотнуть застрявший в горле ком, потрясенные ужасом случившегося.

После полуденной трапезы, за кофе, газетой завладевал младший дядька, небрежно просматривавший первую и последнюю страницы, прогноз погоды и программу телепередач. Затем дядьки удалялись в свои покои соснуть, и наступал черед Николь. Быстро убрав со стола и перемыв посуду, она раскладывала «Монтань» на чисто вытертой клеенке и, встав коленками на скамью, погружалась в изучение ее содержимого; во времена, когда она ходила по утрам к Мими Богомолке, ей нисколько не мешал тот факт, что тремя часами ранее она уже прочитала статьи о событиях в мире и во Франции, которые таким образом утратили для нее всю свою первозданную свежесть. Николь переворачивала газетные листы, повинуясь прихотливой воле настроения, яростно комкала их и тут же принималась сердито разглаживать рукой; отдельные заголовки или целые пассажи заставляли ее злобно ворчать, причем понять, глядя со стороны, что именно вызвало ее недовольство, было решительно невозможно. Сама она называла этот процесс «потрошением», дорожила им как ритуалом и с гордостью заявляла, что она — единственная в этом доме, кто хоть немного следит за тем, что творится в мире, не довольствуясь местными сплетнями и телевизионной баландой. Ее презрение к любой информации, сообщаемой по телевидению, столь же глубокое, сколь и необъяснимое, непостижимым образом сочеталось с такой же фанатичной преданностью некоторым передачам, в первую очередь тележурналу «Таласса», неизменно выходившему в эфир в пятницу вечером; дядьки, которых она обратила в свою веру, благоговели перед ним с жаром, близким к идолопоклонству, что казалось тем более странным, что ни они сами, ни Николь никогда не были на море и не испытывали по этому поводу ни малейших сожалений. Полю газета доставалась уже вечером, после ужина, порой в плачевном состоянии, свидетельствовавшем об особенно дурном настроении сестры. Он относился к этому философски и даже не без юмора; спокойно расправлял смятые листы, раскладывал их в нужном порядке и молча принимался за чтение, знакомясь с сотрясавшими мир близкими и далекими событиями и не отвлекаясь на бормотание стоявшего на противоположном конце стола телевизора, выдававшего ежевечернюю порцию пестрой чепухи. Перед тем как пойти спать, Поль оставлял газету на буфете, откуда утром ее забирал старший из дядек, поднимавшийся раньше всех, чтобы отнести в чулан, где хранилась бумага на растопку. Газета никогда не покидала первого этажа, она принадлежала «нижнему царству», ибо так повелось от века.

С приездом Анетты и появлением в доме второй семьи, состоявшей из трех человек, изменилось и это правило. Если Поль будет забирать свой экземпляр наверх, Николь с дядьками придется оформлять на газету отдельную подписку. Два одинаковых экземпляра газеты в одном доме — столь радикальная и демонстративная мера представлялась Полю не только вызывающей, но и неоправданно дорогой. Не распространяясь об этом вслух, про себя он подумал, что Анетте, во всяком случае на первых порах, возможно, будет неинтересно издание, посвященное главным образом местным проблемам, что, собственно, и делало его ценным в глазах обитателей дома. Однако в своих рассуждениях он не учел пристрастия Анетты к разгадываю кроссвордов.

Минули два первых месяца, на протяжении которых вопрос вообще не обсуждался: они благоустраивали свое жилье, что-то мастерили и прилаживали, и Поль, занятый сверх головы летними работами, на время выбросил его из головы. Но вот настал сентябрь с его рыжими вечерними закатами, и Эрик пошел в коллеж — с точки зрения коренных обитателей дома, это означало, что Анетта с сыном пока остаются здесь. Они не сбежали сразу и, может быть, не сбегут и позже, — впрочем, пусть-ка сначала попробуют пережить зиму. Ясное дело, Поль — не только племянник и брат, но еще и мужчина, и у него имеются определенные потребности, хотя… Не все решается в постели. А вот уживутся ли эти двое, сумеют ли приспособиться друг к другу — это еще надо посмотреть. Внизу никто не заговаривал на эту тему; самое большее, что позволяли себе жильцы первого этажа, — это покачивание головой да легкая ухмылка при виде пустого стула возле обеденного стола.

Но примерно в середине сентября они заметили, что Поль теперь каждый вечер уносит газету наверх, а несколько дней спустя сам убирает ее в чулан, сложенную на странице с кроссвордом, все клеточки которого заполнены аккуратно выведенными карандашом мелкими ровными буковками. Анетта подходила к делу серьезно — вписывала варианты, стирала ластиком и снова вписывала, вместе с Эриком рылась в привезенном из Байоля словаре, отныне занимавшем свое место на буфете рядом с телефоном и толстым справочником, одним словом, упорно воссоздавала в комнате Фридьера одну из граней своего прежнего существования, словно переносила сюда частицу своей бывшей крохотной и сияющей чистотой кухоньки. От частого употребления старый словарь утратил чопорную жесткость объемистых книг; мать Анетты купила его в Лилле, в настоящем книжном магазине, в 1982 году, когда дочка перешла в шестой класс, и с тех пор всякими хитроумными способами беспрестанно подновляла обложку — не забыла она об этом и в свой январский приезд. Николь с дядьками при виде заполненной сетки кроссворда, разумеется, не удержались от иронических замечаний в адрес некоторых шибко умных, которые хорошо устроились, сами-то не работают, вот и строят из себя ученых, поди плохо, на чужой-то шее, — однако от критического разбора содержания кроссвордов предусмотрительно воздержались.