Филфак (СИ) - Гордеева Алиса Страница 18

Когда просыпаюсь в очередной раз, за окном уже вовсю светит солнце, обещая шикарную погоду, а из глубины квартиры доносятся звуки скворчащей на плите еды и голоса. Один точно Анькин, а второй, мужской и низкий, по всей видимости, принадлежит ее отцу.

— Нюся, ты бы разбудила парня, опоздаете! — бурчит он.

— Да пусть поспит, па, — бренча посудой, суетится по кухне Аня. — Омлет все равно пока не готов.

Как по команде, в желудке начинает бурлить. Принюхиваясь к божественному аромату жареных яиц, моментально вскакиваю на ноги, натягиваю принесенную Аней футболку и, продолжая прислушиваться к голосам, заправляю кровать.

— Уверена, что вам стоит ехать? Далеко же, — обеспокоенно интересуется мужчина. Что там Аня говорила про апатию? На мой взгляд, голос ее отца вполне себе живой и эмоциональный.

— Вдруг поможет? — с надеждой отзывается Пуговица. Мне порой начинает казаться, что Румянцева верит в меня даже больше, чем я сам.

— После того, что ты мне рассказала, — хмыкает глава семьи, — я честно сомневаюсь. Соколик твой знает?

— Папа! — возмущается Аня. — У каждого человека свои тараканы в голове. Быть может, Илюша любит свою бабку именно такой.

— Не спорю, — прокашливается мужчина. — И все же, на твоем месте я бы парнишку подготовил.

— Доброе утро! — решаю, что сидеть и подслушивать глупо, и бодро захожу на маленькую кухню, где едва помещается стол, плита и холодильник.

— Ну, здравствуй, Илюша. Восемнадцать лет, студент филфака и отменный баянист, — иронизирует отец Ани и медленно поднимается с табуретки, за одним подозрительно оглядывая меня с ног до головы. — Дерешься хорошо?

— Кто? Я? — вопрос здоровяка сбивает с толку. Все же фотографии сильно искажают реальность: Румянцева я представлял себе на пять-шесть размеров меньше.

— А бегаешь? Быстро? — чем дальше в лес, тем голоднее волки. Никак не пойму, чего добивается мужчина.

— Не знаю, — хмурюсь в попытках уловить логику. — Наверно, смотря от кого убегать.

— От Артура, вестимо, — гогочет мужик. — Анька, ты смерти своему гостю хочешь? На фига Царевскую футболку ему отдала?

— Па, не пугай парня. Да и футболка твоя, приглядись! — стыдливо кусает губы Пуговица. — Доброе утро, Илья! Это мой отец Роман Степанович. Папа, это Илья.

— Для своих дядя Рома, — протягивает руку Румянцев и крепко сжимает мою.

— А я свой?

— Ну, ежели Хвост за своего принял, да и дочь не постеснялась со мной познакомить, выходит, свой.

— Папа, — краснея, мотает головой Аня и разливает по огромным чашкам чай.

С наспех собранными на макушке волосами и в коротких шортиках с забавными кошачьими мордочками она выглядит такой домашней и уютной, что не могу отвести глаз. На ее лице ни грамма косметики, в словах — ни намека на притворство. Как заправская повариха, Аня ловко раскладывает по тарелкам омлет и украшает тот кусочками свежих овощей. Ничего особенного: обычные огурцы и помидоры. Но я понимаю, что старается она для меня.

— Это, конечно, не греческий со шпинатом, — игриво подмигивает, подтверждая мои догадки, — Но тоже вкусно.

— Не сомневаюсь, — моя очередь смущаться.

— Тогда садись за стол, — хихикает Аня, стреляя глазками. — Остынет.

Киваю и, не переставая смотреть на Румянцеву, ловлю себя на мысли, что впервые за долгое время встречаю девушку, рядом с которой хочется не только засыпать, но и просыпаться.

— Чего смеешься? — в шутку пихает меня Румянцева и садится рядом.

— Да так, — отмахиваюсь от расспросов и беру в руки вилку. Да и как признаться, что возомнил себя этаким ловеласом. Дряхловский Донжуан, ё-моё.

Ловлю на себе задумчивый взгляд Романа Стерановича и приступаю к своей порции горячего омлета.

***— Аня, деньги взяла?

Дядя Рома подпирает собой шкаф в прихожей и с волнением наблюдает, как мы с Румянцевой натягиваем уличную обувь.

— Конечно, пап! — закатывает глазки Пуговица.

— Мобильный? — не обращает внимания мужчина. Он прежде всего отец и, что бы Аня ни говорила про его депрессию, совершенно точно не находит себе места с этой нашей поездкой в Дряхлово.

— Обязательно! — бурчит мелкая, усердно шнуруя кроссовки.

— Термос с чаем? — хмурится Румянцев-старший.

— На месте! — чеканит Аня.

— Бутерброды?

— Илюха их уже все слопал! — на мгновение отрывается от кроссовок и пожимает плечами. Так искренне, что начинаю сомневаться сам в себе.

— Да? — пищу жалко, а у самого глаза на лоб лезут.

— Опять не помнишь? — обречённо вздыхает и, убрав в дальний угол ложку для обуви, поднимается. Смотрит на меня хитро, губы кусает, едва сдерживая рвущийся на свободу смех, а потом сдаётся.— Господи, Соколов, дыши! Я пошутила! Побежали, а то опоздаем!

Аня деловито начинает подталкивать меня к выходу, но мощная ладонь дяди Ромы захлопывает дверь прямо перед носом.

— Нюся! — пыхтит он. — Самое важное забыла!

Будто по велению волшебной палочки, в Аниных руках появляется увесистый баллончик аэрозоли. Девчонка хмыкает и явно сомневается: брать или нет.

— Что это?— с интересом вчитываюсь в название. — Репеллент? От комаров?

— И от них тоже, — кивает Румянцев, а потом заговорщицки бормочет: — Анька, если что пшикаешь ведьме в глаза и бежишь, помнишь, как учил?

— Папа, ну ты чего! — смущается девушка, поглядывая на меня искоса, но баллончик всё же берёт.

— Кому в глаза? О чём говорил твой отец? — едва поспеваю за Аней. Та с лёгкостью перепрыгивает ступеньку за ступенькой и старается на меня не смотреть, а я чувствую неладное.

— Не бери в голову, — пулей выскакивает на улицу и с нескрываемым удовольствием втягивает носом по-утреннему прохладный воздух, а потом метеором срывается с места: — Илюша, шевели булками! До автостанции километра два!

На часах начало седьмого утра. Сонные прохожие понуро бредут на работу и иным своим каким-то не особо радостным делам. Город проснулся, но с удовольствием подремал бы ещё чуток. И даже по-летнему яркое и тёплое солнце никого не трогает и остаётся незамеченным. Всеми, кроме Ани. Она напоминает мне стрекозу. Такая же шустрая, яркая и неугомонная. Её ресницы играют на солнышке ничуть не хуже полупрозрачных крылышек насекомого, а любопытный взгляд подмечает всё вокруг.

«Смотри, как красиво отражается в луже клён!»

«А это облако? Согласись, оно напоминает белого медвежонка».

«Вон в той булочной на углу самые вкусные круассаны с апельсиновым джемом»

«А в этом доме не так давно была стекольная мастерская. Да-да, её держал прадед нынешнего мэра. Ох, какие там выдували вазы! У папы сохранилась одна — глаз не отвести».

За разговорами незаметно доходим до автостанции. Покупаем билеты и почти бежим к четвёртой платформе, от которой вот-вот должен отправиться наш автобус. И лишь заняв положенные нам места на галёрке, выдыхаем. Аня копается в рюкзаке и что-то быстро набирает в мобильном, а я, откинув назад голову, сладко зеваю.

— Всё! — щебечет Румянцева. — Лариску, нашу дотошную старосту, предупредила, теперь могу весь день гулять с чистой совестью. А ты чего зеваешь? Не выспался? Хвост мешал?

— Всё нормально, просто ненавижу рано вставать, — поворачиваюсь к очаровательной егозе и мечтательно рассуждаю. — Уверен, в прошлой жизни, точнее, просто в прошлом, я дрых как слон: ложился в двенадцать-час и спал часов до одиннадцати.

— Это вряд ли, — хихикает Румянцева, разглядывая меня без зазрения совести. Я уже привык, что девушки тащатся от моей внешности, но Анька смотрит иначе: она словно заглядывает под кожу, в самую душу.

— Почему? — порой становится страшно, что однажды Пуговица меня увидит и разочаруется. Мне отчего-то кажется: ангелом во плоти я никогда не был.

— У меня бабуля живёт в деревне наподобие твоего Дряхлова, — чертовски заразительно улыбаясь, Аня, как и я, откидывается на спинку сидения. — Я провожу у неё целое лето. И знаешь, Илюш, с четырёх утра там все на ногах: петухи орут, коровы ждут, когда их подоят, да и вообще дел в деревне много — спать некогда.