Никто не узнает (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна Страница 18

— Договорились, — кивает Инесса. — Ты не против, если я вас познакомлю? Он просто искренне восхищается твоим творчеством, милая. Ты же у нас талантище!

Не дождавшись моего ответа, она машет своему Алексею, подзывая его поближе. Парень, явно встрепенувшись, приосанивается и чересчур торопливой походкой направляется к нам.

Ну вот, отлично. На носу еще один неловкий диалог с представителем юного поколения. И почему мне так «везет» сегодня?

Смотрю на Карину, и внутри все сиропом обливается. Горячим таким, булькающим. Она настолько изящна, грациозна и женственна, что на ее фоне все остальные девушки, которых я раньше считал привлекательными, теперь представляются мне размалеванными мартышками.

Понимаете, красота бывает разной. И по типу, и по сроку существования. Иногда случается так, что встречаешь эффектную женщину, а затем она открывает рот, произносит несколько предложений, и вся ее красота рассеивается, словно туман по утру.

А вот с Кариной все иначе. Ее внутренняя притягательность ничуть не меньше внешней. То, как она говорит, держится, улыбается, как убирает за уши темные шелковистые волосы, вызывает во мне прилив острого и абсолютно неконтролируемого возбуждения.

И это при том, что Карина совсем не стремится выглядеть нарочито сексуально. На ней довольно скромное элегантное платье, она совершенно не выпячивает напоказ свои прелести, но, тем не менее, при одном только взгляде на нее низ живота наливается сладкой болью, а мысли превращаются в натуральную порнуху.

Мне хочется подойти к ней, провести ладонью по нежной бархатной коже, собрать мурашки, глубоко втянуть ее жасминовой запах, а затем засунуть руку ей в трусики. Туда, где в прошлую нашу встречу было очень тепло и влажно… Короче говоря, в своем воображении я уже трахнул Карину на каждом столе этого пафосного ресторана. На каждом стуле и у каждой стены.

Без особого удовольствия отпиваю кислое шампанское, которое представители здешнего «сливочного» общества лакают с каким-то странным, непонятным мне смаком, и вновь ищу взглядом ту, ради кого я впервые со школьных времен напялил белую рубашку и пиджак.

Карина стоит у стены, увешанной полотнами с какой-то безобразной мазней, в компании неизвестного мне пацаненка. Стоит и мило так беседует. Улыбки ему свои адресует, голову слегка набок наклоняет, когда он что-то ей щебечет, даже кивает изредка. Типа интересно его ересь слушать.

Нет, значит, со мной ей общаться западло, а с каким белобрысым хмырем — пожалуйста. Ну и где здесь справедливость?

Откладываю в сторону бокал и, плюнув на предрассудки, направляюсь к противной парочке, намереваясь вмешаться в их, без сомнения, занудный разговор. Не для того я приперся на эту унылую вечеринку, чтобы со стороны наблюдать, как женщина моей мечты дарит внимание другим.

— В этой картине я вижу противостояние добра и зла. Путь света труден и тернист, а еще он всегда лежит через мглу. Именно эту идею закладывал Дербинский, — доносится до меня обрывок разглагольствований блондина, когда я останавливаюсь за спиной Карины, в полумере от нее. — Мазки грубые и размашистые — это символ несогласия. Но пастельные цвета призывают к отказу от агрессивной борьбы. Силой ничего не добьешься, нужно проникать в умы через сердце.

Перевожу взгляд на полотно, которого, судя по всему, касается обсуждение, и недоуменно вздергиваю бровь. Он что, серьезно? Противостояние добра и зла? Отказ от агрессии? Как это все можно увидеть в картине, которую, положа руку на сердце, и картиной-то не назовешь.

Это больше похоже на фрагмент простыни, на которой возились вымазанные краской дети. Или на салфетку, в которую кто-то высморкался разноцветными соплями. Белый фон, чудовищное серо-буро-малиновое пятно посередине и растекающаяся клякса в нижнем правом углу — вот вам и вся каляка-маляка. Довольно вырвиглазная, надо сказать.

— Как концептуально! Как виртуозно! — продолжает восхищаться Каринин собеседник. — Подача экспрессивна и в то же время проста!

Феерическая мутотень! И картина, и блондин этот. Ну че за хрень он несет? Какая нафиг подача? Художник, походу, непросыхающий алкоголик, по синьке балующийся красками. По-другому объяснить дурдом, творящийся на холсте, я не могу.

Заранее прошу прощения у ценителей подобной «живописи», но, по-моему, это не искусство, а самое настоящее дерьмо. Вот у Васнецова, например, картины действительно стоящие.

Меня сложно назвать эстетом, но даже я восхищался, всматриваясь в грустное лицо Аленушки, и испытывал благоговейный трепет, глядя на внушительные фигуры трех богатырей. Вот это я понимаю, живопись. Это по-настоящему красиво и со смыслом. А хаотично размазывать краску по холсту я и сам могу. Ничуть не хуже этих сраных авангардистов.

— А мне кажется, художник просто хотел срубить бабла, вот и придумал байку о противоборстве добра и зла, — не выдержав, заявляю я.

Стройная спина Карины вздрагивает, а еще через секунду она кидает на меня косой взгляд через плечо. Вслед за ней мое присутствие замечает и ее собеседник, смазливый лощеный дрищ в пидорском галстуке.

— Как можно? — он возмущенно выпучивает глаза. — Дербинский — признанный гений! Его картины стоят миллионы рублей!

— Признанный кем? Оценщиками, которые назначают этой мазне такую стоимость? — усмехаюсь я, подходя поближе. — По-моему, такие картины и их баснословная цена — это всего лишь один из способов ухода от налогов. Что-то типа офшора, только не так банально.

— Как это вообще связано? — немного помолчав, отзывается парнишка.

— Ну, не знаю… Эти художества кто-то же покупает, правильно? А потом жертвует, скажем, какому-нибудь музею или вот фонду. И вуаля — налогооблагаемый доход уменьшается на приличную сумму. Потому что это типа меценатство, благотворительность, — пока я говорю, логическая цепочка действительно выстраивается в моей голове.

— А вы неплохо разбираетесь в современном искусстве, Богдан, — иронично бросает Карина, и, слегка повернувшись, я замечаю пробивающуюся на ее губах улыбку, которую она, само собой, пытается сдержать.

Поверить не могу. Неужели она тоже считает, что творчество этого Дербинского — полная хрень? А я-то думал, в ее кругах принято восхищаться подобной дребеденью.

— Так вам не нравится? — блондин переводит ошарашенный взгляд на Карину.

— Нравится, — она больше не в силах бороться с собой и улыбается уже очень широко. — Но не больше, чем собачьи фекалии на газоне у дома.

Не сдержавшись, я громко прыскаю в кулак, а еще через секунду слышу ее переливчатый смех. Звонкий и чистый. Мы опять с ней совпали, нам обоим чертовски смешно. Ну разве это может быть просто случайностью?

Глава 19

Пока Богдан с присущей ему от природы дерзостью рассуждает о современной живописи, мой внутренний бунтарь дьявольски хохочет. Ну наконец-то хоть кто-то решился озвучить правду, которую знают без исключения все, но в угоду сложившимся устоям предпочитают игнорировать.

Конечно, картины Всеволода Дербинского — это редкостное дерьмо. Такое же, как их автор, — эгоцентричный, страдающий манией величия и, как по мне, совершенно бесталанный человечишко.

Богдан прав, обычно его картины покупают с одной единственной целью — освободить от налогов доход. Вроде даже у Олега имеется несколько таких вот «творений». Что поделать, олигархи — люди жадные и желанием делиться с государством своими деньгами вовсе не горят.

От неприличного смеха, которым разражаюсь сначала я, а потом и Богдан, Алексей Дубровин тушуется и, извинившись, поспешно ретируется. Он, в отличие от моего знакомого, совсем не горит желанием идти против системы и развенчивать мифы о прекрасном. Поэтому я автоматически теряю к нему интерес.

Говоря по правде, я искренне недоумеваю, чем зануда Алексей зацепил мою приятельницу Инессу, взрослую и неглупую женщину… Надо полагать, что в сексе он разбирается гораздо лучше, чем в искусстве. Но лично я общества таких рафинированных мальчиков на дух не переношу. Излишняя правильность и рассудительность в молодости выглядит наиграно и неестественно, а я, знаете ли, устала от фальши. Сама вон тоже, насквозь фальшивая.