Ирландский предатель - М. Джеймс Страница 18

Бармен пристально смотрит на меня.

— Тяжелая ночка?

— Можно сказать и так.

Насколько я понимаю, тяжелая ночь, это мягко сказано. Помимо того, что я попался в медовую ловушку Сирши и снова увидел Грэма впервые за много лет, не говоря уже об угрозе моему брату, я узнал новости о своем отце.

Все эти годы я предполагал, что он жив и правит Королями, возможно, с моим незаконнорожденным сводным братом на его стороне, но, тем не менее, правит. Это помогало мне легче засыпать после того, как я все бросил, веря, что если я когда-нибудь захочу все исправить, то смогу вернуться. Теперь я знаю, что, хотя меня определенно тянет обратно в Бостон, отношения с моим отцом не наладятся… потому что он мертв.

Я опрокидываю одну из рюмок виски, стискивая челюсти, когда оно обжигает мне горло, оставляя горький привкус, несмотря на его качество. Я не отрицаю, что мой отец заслужил наказание за то, что он сделал. Я не хотел участвовать в его первоначальных планах, а он зашел гораздо, гораздо дальше этого. Но Смерть? Короли всегда были архаичны в своих наказаниях и в то время были так же склонны к насилию, как и Братва, и уж точно в большей степени, чем итальянцы. Но мысль о том, что мой отец стоит на коленях перед пулей, которая прикончила его, мне не по душе.

Его могли лишить титула, денег и семьи, вышвырнуть из Бостона, как я предлагал поступить с Лиамом и его русской женой. Но вместо этого они согласились на смерть моего отца, и даже не из-за голосования за столом. Это злит меня больше всего. Предполагается, что казнь, это самое суровое из наказаний, предусмотренное за худшие из грехов, и приговор выносится только абсолютным, единогласным голосованием за столом, вынесенным одним из других Королей. Но вместо этого они проголосовали по просьбе гребаного Виктора Андреева, гребаного русского. Хуже того, они позволили привести приговор в исполнение ему, а не Королю.

Я опрокидываю вторую рюмку, запивая ее закипающим пивом. Они нарушили традицию, чтобы избавиться от моего отца и его схем и сохранить союз с русскими, чего я в любом случае никогда не одобрял, учитывая деловые отношения Андреева, но они хотят сделать то же самое с Лиамом за то, что он разорвал помолвку с Сиршей. Конечно, это оскорбление старой и уважаемой семьи и не очень хороший признак его приверженности месту, которое ему никогда не суждено было унаследовать, но вряд ли это тот же грех, из-за которого убили моего отца.

Нетрудно понять, почему Грэм так быстро согласился с этим и предложил меня в качестве замены, помимо оскорбления в адрес его дочери. Очевидно, что Лиам выступает против того, как все делалось всегда, не давая Грэму той власти, которой он жаждет. Он думает, что, если он вернет меня обратно, я подчинюсь и вернусь к старому статус-кво.

— Он чертовски неправ, — мрачно думаю я про себя, допивая свое пиво и жестом приказывая бармену принести мне еще. Если я все-таки вернусь, то это будет с намерением управлять делами по-своему, формировать таблицу в соответствии с моим стилем руководства, который на данный момент далек от того человека, которым мой отец пытался заставить меня быть.

Я узнал, насколько сладок вкус свободы и каково это, начать строить собственную империю без вмешательства моего отца, и я не спешу отказываться от нее.

— Ты выглядишь здесь немного одиноким. — Тихий голос доносится слева от меня, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть симпатичную блондинку, скользящую на табурет рядом со мной, одетую в черное платье на тонких бретельках с воздушной неровной юбкой, открывающей часть ее бедер с обеих сторон, и черные сапоги до колен на каблуке. У нее широкие бедра и грудь, она перекидывает волосы через плечо, чтобы мне было хорошо видно, что это за вид. Я легко могу представить, как склоняю ее над своей кроватью, набиваю полные ладони этой спелой попкой, одновременно насаживая ее на свой член.

— Как мужчина может быть одинок, когда у него есть свежее пиво? — Спрашиваю я с усмешкой, благодарный за то, что отвлекся, когда бармен пододвигает ко мне новую порцию, слегка приподнимая ее к себе.

— Это пиво согревает тебя ночью? — Она кокетливо улыбается, поворачиваясь ко мне, и я вижу ее глубокое, щедрое декольте, когда она это делает.

Груди Сирши прекрасны, но в лучшем случае их немного. Дерзкие и упругие, это точно, но у этой женщины они просто великолепны, почти перекрывая вырез ее платья. Я пытаюсь сосредоточиться на этом, а не на воспоминании о том, как Сирша, скрестив руки на груди, приподнимала декольте в том гостиничном номере, когда спорила со мной.

Иисус, Мария и Иосиф. Я чувствую пульсацию в своем члене при одной мысли о ней. Хорошо, что Грэм не отходил далеко и что она настаивала на том, что она девственница, иначе я бы овладел ею на той кровати с задранными ногами. Она свела меня с ума от желания только для того, чтобы помешать мне, как только мы поднялись в ее комнату, и теперь я расстроен, как жеребец в брачный сезон, когда поблизости нет кобылы для гона. За исключением того, что эта женщина выглядит так, словно готова к этому, и я не склонен ей отказывать.

— Чем травишься? — весело спрашивает она, указывая на пустые рюмки. — Джин? Водка? Виски?

— Никогда водка, — говорю я ей с содроганием. — Но виски я всегда предпочитаю или хороший джин.

— Я и сама любительница джина, — говорит она с улыбкой и машет рукой бармену. — Две порции Сапфирового, пожалуйста. Один для меня и один для джентльмена.

Я смеюсь, делая еще один большой глоток пива.

— О, милая, уверяю тебя, меня трудно назвать джентльменом.

— Тогда тем лучше. — Она заговорщически подмигивает мне. — Боюсь, я тоже не очень-то похожа на леди.

Блядь. Все становится на свои места даже легче, чем мне кажется в большинстве ночей. Тем не менее, сегодня вечером мне трудно проявить тот же энтузиазм, что и обычно, и все из-за чертовой Сирши и ее заговоров с отцом.

Этим утром я бы сказал любому, кто спросил, хотя никто бы этого и не сделал, что я годами ни разу не вспомнил о Сирше О'Салливан. Но это не совсем так. Я достаточно хладнокровно вел себя в отеле, желая, чтобы она думала именно так. Правда в том, что я думал о ней снова и снова с тех пор, как уехал из Бостона, особенно когда тоска по дому стала особенно сильной.

В конце концов, она была